- А какие книги читаете? - допытывался кто-то. - Пушкина, Лермонтова, Некрасова...

- А других?

- С меня и этих хватит, - ответил Сидоров.

Этот ответ вызвал восторг у Олеши. Он не мог успокоиться:

- Слава богу, с него и этих хватит.

Весь день Юрий Карлович под впечатлением этой незабываемой экскурсии на завод. Вечером он приглашает к себе в номер гостиницы.

- Должен же я устроить ответный прием, - посмеивается Олеша.

Окна выходят на улицу Артема. Это самый роскошный номер в гостинице. Его держат для особо важных гостей. В этой комнате жили Владимир Маяковский, приезжавший в Юзовку, академик Павлов - не физиолог, а металлург Михаил Александрович Павлов, здесь жили немецкий писатель Вилли Бредель, летчик Сигизмунд Леваневский, тогда еще не челюскинец, не Герой Советского Союза, гроссмейстер Г. Левеншин, знаменитый цирковой дрессировщик Анатолий Дуров - младший, настоящий.

- Теперь в этом номере гостиницы живет Юрий Олеша. Если вы начнете опять перечислять фамилии всех, кто жил здесь, мне придется перебраться в другой номер, трезво оценивая свое место в обществе.

На столе водка, консервы, черный хлеб, колбаса - время "пайковое", в стране все еще карточная система.

- Может быть, послушаем рассказы, стихи? Поэты есть? - спрашивает Олеша.

- Я пишу и стихи, - признается юноша.

- Читайте.

Олеша продолжает держать стакан в руке. Он забыл о водке, он не торопится. Он откинулся на вытертую спинку старого кресла, обитого черным бархатом. Кресла широкие, тяжелые, спинки высокие, с искусной резьбой. Такое впечатление, что эти кресла перетащили из старого здания губернского суда. Кто знает, может быть, это и так.

Мне помнится твоя рука, Задорный взор очей мальчишки, Пропали лепестки цветка, Поблекшие в страницах книжки.

Олеша мрачнеет. Он ставит стакан на черный столик, чуть двигает его дальше, к середине, опускает голову. Олеша сердит.

- Всё?

Олеша вскакивает, не встает, не приподнимается, а вскакивает с кресла, уходит в угол, к окну.

- Как можно? Как можно? Жить среди таких людей, хорошо знать прошлое своего города - трагическое прошлое, так рассказывать о его истории и сочинять стихи для гимназисток, сочинять альбомную дребедень... Тут нечего разбирать. Шелуха, - он сердито растягивает это слово, - шелуха.

- За такие стихи он еще получает подземный паек, - шутят товарищи. Он работает на шахте.

- Это можно услышать только в Донбассе - подземный паек, - повторяет Олеша. К нему возвращается хорошее настроение.

- У меня есть и другие стихи, - оправдывается автор. - Можно?..

Индустрии горящий глаз, Шуми, Донбасс, шуми, Донбасс. Здесь любят труд и шутку с перцем, Стучи, промышленное сердце...

Все улыбаются. Читая их вслух перед Олешей, автор вдруг чувствует, что стихи ужасно слабы. Умение отличить плохое от хорошего неожиданно появляется при общении с мастером. Уже становится жаль, что ты читал, Жаль, что ты так поздно Спохватился, поздно понял.

Что же скажет Юрий Карлович?

- Нет, его нужно и можно кормить подземным пайком шахтеров. - Олеша берет листок из рук юноши. - Особенно за последнюю строчку: "Стучи, промышленное сердце". Мне нравится. Ей-богу, неплохо! А какое сердце у вас? Крымский поэт так и не напишет. И уже это что-то свое... Пора уходить. Гостеприимный хозяин устал. Но

Олеша не отпускает своих молодых друзей. Он возбужден, полон неожиданных мыслей.

- Вы не понимаете, в каком чудесном краю вы живете. Эмиль Золя интеллигент, написал роман "Углекопы". У нас до сих пор нет книги о шахтерах. Я завидую вам, что вы живете здесь, что вы молоды.

Полночь. Мы прощаемся. Он остается один в самом роскошном номере гостиницы "Металлургия".

С улицы нам видно окно. Потом в нем гаснет большая люстра и струится тихий зеленоватый свет настольной лампы. Вероятно, он будет работать, так еще мало написал, по собственному признанию. "Но что поделаешь - ручная работа".

Мы еще долго смотрим с улицы в широкое окно. Свет не гаснет...

"Несмотря на то, что я родился в старом мире, во мне, в моей душе, в моем воображении, в моей жизни, в моих мечтах, есть много такого, что ставит меня на один уровень с рабочими и с комсомольцами..."

Это он сказал позднее, после первой поездки в Донбасс. Сказал перед Максимом Горьким, на Первом съезде советских писателей.

* * *

В один из дней участники семинара едут в Горловку, в гости к знаменитому шахтеру Никите Изотову. В зале Дворца культуры большой литературный вечер. Выступает Юрий Олеша.

- Я считаю, что в работе шахтеров и писателей много общего. И шахтеры, и писатели занимаются тяжелым физическим трудом.

Смех, аплодисменты.

Олеша приподнимает руку:

- Я говорю серьезно. Писательский труд - невероятно суровый физический труд. Не только книги, фразы рождаются в муках. Лично у меня.

Олеша понравился шахтерам. Понравились его манера речи, мысли, жесты, темперамент, искренность, восхищение людьми, которые слушают его.

Евгений Долматовский читает стихотворение, посвященное Горловке.

Писателей благодарит Никита Изотов. Он монументален на трибуне. Колоритная фигура. Говорит он без шпаргалок. Речь его отрывиста, гоголевски красочна, пересыпана веселыми шутками. Хохот потрясает зал, когда он говорит о Юрии Карловиче Олеше. Изотов решил, что Олеша - это имя "Алеша", что товарищи так дружески называют писателя. Изотов продолжает:

- Вот тут выступал товарищ Алексей, простите, не знаю вашего отчества...

- Юрий Карлович, - приподнимается из-за стола Олеша.

- Ладно, дело не в имени, - перекрывая аплодисменты и добрый смех, говорит Изотов. - Вот вы тут правильно говорили, что добывать уголь и писать одинаково тяжело. Мне лично орудовать обушком легче, чем пером. Писать - это же прямо каторга.

Юрий Олеша подходит к Никите Изотову. Они стоят рядом - высокий, плечистый богатырь Никита Изотов и маленький по сравнению с ним, возбужденный и радостный Юрий Олеша.

- Приезжайте к нам чаще, шахтеры народ хлебосольный, - говорит Изотов.

- Приеду, обязательно приеду, - обещает Олеша.

* * *

Декабрь 1935 года.

И опять мы сидим вокруг Олеши и слушаем его урок. Он говорит о напечатанном в "Правде" подвале Ильи Ильфа и Евгения Петрова, посвященном пароходу "Нормандия". Тогда еще не было книги "Одноэтажная Америка". Это был первый очерк писателей об Америке, начало будущей книги. В очерковой точности Олеша находит глубокий подтекст.

В комнату заглядывает писатель Н. Очень модный в те дни. Горький похвалил и напечатал его повесть. Писатель уже успел побывать за рубежом. Он слушает Олешу, несколько минут стоит для приличия у двери, потом выходит.

Олеша неожиданно начинает говорить о писательской гордости, о самоуважении, об умении бороться за свою работу, "если, конечно, вы чувствуете свою правоту", - добавляет он.

- Нужно проявлять щепетильность к своему тексту, не допускать произвола правщиков. Ведь это твои мысли, твоя боль, твои муки или твои радости.

Не в адрес ли этого модного писателя, рукопись которого переделывали многие мастера и работники журнала, где повесть была опубликована?

Олеша рассказывает о своей новой пьесе, читает куски, интересуется, нравится ли нам.

Опять обсуждаются работы молодых авторов.

- Мне нравится импровизация, - говорит Юрий Карлович. - Но учтите, что импровизация - это не только выражение таланта, импровизация требует практической выучки, тренировки ума, это своеобразная гимнастика мышления.

В рассказе одного из участников семинара Олеша находит множество иностранных слов.

- Я когда-то и сам увлекался звучностью иностранных слов, потом отучили. И знаете, кто? Маяковский...

Юрий Карлович вспоминает, как однажды он читал рассказ Маяковскому. В тексте была фраза: "Собака попала в солнечный протуберанец". Олеша и сам не мог объяснить, почему ему понравилось это слово "протуберанец". Это из астрономии. Маяковский нахмурился, попросил повторить. Олеша с некоторой гордостью снова прочитал эту фразу. "Что это такое протуберанец?" - спросил Маяковский. Олеша начал объяснять, что английский писатель и астроном Джине в книге "Вселенная вокруг нас" описывает протуберанец. "Объясните, чтобы я, читатель, понял", - сердился Маяковский. "Представьте себе сумрак в глубоких каменных воротах, и неожиданно вырывается солнечный рукав - этот самый протуберанец, в который попала собака". - "Какая чепуха, какое издевательство над читателем, ученость хочется показать, - рассвирепел Маяковский. - Напишите об этом просто и ясно, а но щеголяйте, как попугай, разноцветными перьями".