Мой дед был польский еврей из Лодзи. Он работал в легкой промышленности – в артели, которая плела веревки. В Бобруйск попал во время советско-польской войны 1919 – 1921 года.

Когда бои между советами и поляками шли на территории Белоруссии, мой дед, двадцатилетний Ефим Кутнер, был ранен. Его положили на телегу и повезли в госпиталь. В это время моя будущая бабушка, восемнадцатилетняя Геня Сухая вышла с ведром на улицу, чтобы купить керосин. О газовых или электрических плитах тогда в Бобруйске слыхом не слыхивали. Готовили в печке, разогревали на примусах. По песчаным улицам Бобруйска ездила телега, с большой цистерной. Возница открывал кран, припаянный снизу, и наливал гражданам керосин. Ефим увидел в руке девушки ведро, решил, что оно с водой, и попросил дать ему напиться. Геня побежала домой, наполнила кружку водой и догнала телегу с ранеными, чтобы напоить бойца. Но юноша был без сознания. Геня пошла рядом с телегой, держа в одной руке ведро для керосина, в другой кружку с водой. Она шла так до самого госпиталя, а потом поднялась в палату и села возле койки, на которую положили Фиму. Когда он пришел в себя, девушка сказала:

– Я принесла тебе воды, – и, приподняв его голову, помогла напиться.

На следующий день Геня снова пришла, чтобы ухаживать за раненым, и на следующий пришла. И так приходила, пока юноша не поправился.

Через несколько месяцев они поженились, и мой дед остался в Бобруйске.

В январе тридцать шестого Ефима Кутнера, вместе с другими артельщиками евреями, арестовали за «участие в еврейской международной организации «БУНД»». Судили их в Минске. Тринадцатилетняя Сима собралась ехать в столицу Белоруссии, что бы повидаться с отцом. Тетушки пришли в ужас: девочка одна в большом городе, где нет ни родных, ни знакомых! Сима твердо стояла на своем: она должна увидеть отца. Ее поддержала Фая: Ефиму будет легче, если он увидит, что его не забыли. Сестры согласились. Так как все они работали, в Минск с племянницей отправили сына Мани, Сеню большого («большой», чтобы не путать с младшим сыном Ревеки – Сеней маленьким). Он был на три года старше двоюродной сестры, учился в десятом классе.

Поезд в Минск приходил поздно вечером. Ночь Сима и Сеня провели, сидя на скамейке в зале ожидания вокзала. Утром, кое-как умывшись в туалете, пошли к зданию Суда. Разбирательство было назначено на одиннадцать утра. Моя мама и Сеня большой шли по улицам темного города (зимой в девять только начинало расцветать), спрашивая у редких прохожих, дорогу. Когда пришли к величественному зданию с колоннами, внутрь их не пустили. Суд над «бундовцами» был закрытым. Возле здания стояли люди, которые тоже ждали, когда вынесут приговор их мужьям, детям, близким. Одна женщина, у которой недавно осудили на десять лет мужа, а теперь приговор выносили сыну, сказала: если повезет, то удастся увидеть «своих», когда их будут выводить из здания, чтобы посадить в машины. Сима и Сеня большой стали ждать. День был морозный и ветряный. Некуда было спрятаться, и страшно было уйти, чтобы не потерять место. Суд длился четыре часа. И все это время дети стояли, то, переминаясь с ноги на ногу, то постукивая ботинком о ботинок. Они закоченели и перестали чувствовать свои ноги, но продолжали стоять – заключенных могли вывести в любую минуту.

Начало смеркаться, когда двери суда распахнулись. От здания к подъехавшей машине, выстроились две шеренги солдат с ружьями. Вдоль этой шеренги погнали заключенных. Сима увидела отца, и не сразу узнала его. За месяц ареста он превратился в старика. Фима шел сгорбившись, низко опустив голову.

– Папа! – крикнула Серафима.

Отец не услышал. Тогда Сеня большой поднял маму, и она снова крикнула:

– Папа!

Ефим остановился.

– Сима?.. Доченька.

Он что-то сказал. Сима не расслышала, что именно, но ей показалось, она поняла. Солдат, стоящий в шеренге, подтолкнул отца прикладом, и Фима побежал, чтобы не отстать от того, кого гнали впереди него. Перед тем, как забраться в машину, он обернулся, чтобы еще раз увидеть дочь.

Серафима не расслышала, что именно сказал ей отец перед тем, как его посадили в машину. Но ей показалось:

– Ты принесла мне воды, – как когда-то сказал это своей будущей жене Гене.

В своем письме из лагеря, которое пришло в Бобруйск через месяц после суда, (почта в СССР работала хорошо), Фима писал: в Минске, после ареста и ночных допросов в тюрьме, он сильно устал и пал духом. Но когда увидел свою горячо любимую дочь и своего племянника Сеню большого, которые приехали, чтобы повидаться с ним, ему снова стало для чего жить: он отсидит срок и вернется к своим детям – Симочке и Додику.

В июне сорок первого, заработав в лагере туберкулез, дед вернулся в Бобруйск. Через четыре дня началась война. Ефим, которому было сорок два года, хотел записаться добровольцем. Но из-за туберкулеза его не взяли. 28 июня, на седьмой день войны, фашисты вошли в Минск. Мой дед, еврей, вынужден был бежать из Бобруйска вместе с сыном, двенадцатилетним Додиком. Ефим Кутнер умер от дизентерии, совсем немного не доехав до Ташкента. Перед смертью он сильно ослаб и плохо видел. Он просил Фаю, чтобы она, в который раз, прочитала ему письмо, пришедшее из Ленинграда. Начальник госпиталя, в котором служила Серафима, благодарил Ефима Семеновича Кутнера за то, что он воспитал такую замечательную дочь.

– «Я не мастер говорить высокие слова, – писал генерал, – Но Вы можете гордиться своей дочерью Серафимой. Вы воспитали хорошего человек и настоящего гражданина».

С этим письмом в руках деда и похоронили. Через три дня умер Додик. В нашем семейном альбоме храниться его единственная фотография. Четырехлетний бутуз в коротком пальто, бриджах и лакированных ботиночках, в белой меховой шапочке стоит, ласково обнимая деревянную лошадку на колесиках. Малыш доверчиво смотрит в объектив, и получается, что смотрит прямо на меня. Я тоже смотрю на него и не могу представить, что этот черноглазый мальчик – мой родной дядя. Мог бы стать моим дядей.

ГЛАВА 4. АНАТОЛИЙ.

Вернемся к письму, которое весной сорок девятого года пришло в Бобруйск из Ленинграда. Прочитав его, первым слово взял дядя Феликс – муж Цили и старший мужчина в семье. Он начал издалека:

– Авраам, как всем известно, родил Исаака. Не секрет, что Исаак родил Иакова. Иаков родил…

Неизвестно куда завели бы Феликса библейские предки, если бы его не перебила нетерпеливая Маня. Она сказала:

– Я тебя умоляю, Феликс, уже девятый час, а у меня замочено белье!

Наверное, дядя Феликс обиделся, потому что предложил:

– Хорошо, Маня, если ты обо всем знаешь лучше меня, говори ты.

Маня была краткой: Симе нужен диплом, а этот русский майор нам не нужен.

Ей возразила Циля:

– Может, тебе, Маня, майор и не нужен. В самом деле, зачем тебе майор, когда у тебя есть Боря?..

– При чем здесь Боря?! – не поняла Маня.

– Ты говоришь: “Боря, чай!”. И Боря приносит тебе чай. Ты говоришь: “Боря, кофту!”. И Боря приносит тебе кофту…

– И что с того, что: ” Боря, чай”?! – возмутилась Маня.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.