Как все смешалось в этом мире, удивлялся я, как разобраться во всем, что происходит вокруг?
Но мне ли горевать с твердым стержнем внутри? Моя память, надеюсь, никогда не даст ему согнуться…
Время до отъезда еще оставалось, я перешел на другую сторону улицы, сел в трамвай и рванул на край города, где, утопая в лесном массиве, располагались корпуса родного института. В здание заходить не стал, окинул взглядом портик центрального входа с ионическими колоннами и надписью института на фронтоне, прошел к общежитию, где ютился долгие годы, немного взгрустнул.
В парке отыскал действующую еще со времен моей юности кафешку, где цены всегда были на порядок выше, чем в студенческих столовых, но где готовили так, что пальчики оближешь: солянка была вкуснее всех первых блюд, а харчо получалось по-кавказски острым, настоящим, неподражаемым.
Цены и теперь были выше крыши, но я, прикинув, сколько осталось в кармане, все-таки заказал солянку и, несмотря на хамовитость администраторши, кучерявой стервы с чернильными глазами и тонко выщипанными подкрашенными бровями, нашел, что вкус солянки через много лет ничуть не изменился, словно повар, готовивший ее в мои студенческие времена, остался прежним.
После солянки напрасная поездка к Сахно показалась пустяшной. Из лесного кафе я вышел воодушевленным. Мир не казался мне больше несправедливым, просто немного непредсказуемым, но ведь я, в конце концов, не провидец, чтобы каждый раз что-то предвидеть, к чему-то готовиться, от чего-то предостерегаться. Надо просто жить тем, что у тебя есть, радоваться тому, что у тебя в руках, наслаждаться счастьем, когда почувствуешь его у себя в груди, пусть даже на одно мгновение, на секунду, на долю секунды…
9
Домой я вернулся расстроенным: надежда найти приличную работу в Харькове не осуществилась. Я снова находился на распутье, к тому же эта поездка серьезно подорвала мой скудный бюджет. Когда я прикинул, сколько осталось в загашнике, получалось - едва на месяц. Ну, если я, как холостяк, еще буду обедать у родителей, то, может, на неделю больше. В сущности, этого хватит, чтобы подыскать себе какое-нибудь место, хотя я прекрасно знал, что приемки нигде нет. Тешил себя только тем, что кроме головы на плечах, имею еще и руки, которые, как я полагал, выросли из своего места. Я научился столярничать и плотничать, имел разряд каменщика, достаточно сносно разбирался в электрике - мог бы прибиться к какой-нибудь строительной бригаде, но и это пока оставалось проблемой.
Мать снова опечалилась. Она всегда остро за меня переживала и помогала по мере сил. Но сейчас от нее ничего не зависело, и от этого она страдала еще больше. Я, будучи фаталистом, успокаивал ее как мог. В истории можно найти массу примеров подобного стечения обстоятельств. Взять хотя бы Бонапарта. Стал бы он тем самым Наполеоном, если бы знаменитый Лаперуз взял его, шестнадцатилетнего выпускника Парижской военной школы, в свое кругосветное путешествие? Или если бы Бонапарт поступил на военную службу в Россию, как он намеревался это сделать? Та же Венера Милосская - лишилась бы она своих рук, не предложи ее скаредный крестьянин одновременно французам и туркам?.. “Может, оно и лучше, что у меня в Харькове ничего не получилось?” - думал я.
Я попрощался с родителями, пообещав на следующий день заглянуть к обеду - все равно ведь делать нечего, а им радость.
На дворе застыл декабрь. С утра еще светило солнце, но сейчас откуда ни возьмись, наползла туча, плотная, серая, с краев свесилась лохмами, чуть более светлыми, почти прозрачными - за ними кое-где были видны просветы и яркие прогалы. Быстро налетел ветер, смахнул с тучи массу снежинок. Они сыпанули плотной массой. Поначалу косо, затем отвесно, схлестываясь, кружа, куражась. Вмиг крыши приземистых съежившихся домишек побелели, но на дворе еще тепло, и снежинки тут же тают по краям черепицы, резко очерчивая ее по периметру. Прохожие гнутся, пряча лица от сильного ветра, бредут, прищурившись, едва замечая дорогу. А мне ветер в спину, и я не тороплюсь - все равно спешить некуда, в квартире пусто, на пороге никто не встретит, не поприветствует. Давно ли так было?
Пахнуло сильнее, еще мельче посыпались снежинки - сплошная пелена: летит и летит, сыплет и сыплет. Воробьи стайкой сбились в кустах сирени, молчат, тесно прижались друг к дружке. Но неожиданно снег кончился, резко, незаметно (Донбасс переменчив на погоду). Справа появился первый крупный просвет, палевым цветом окрасил края. Серая масса неторопливо посунулась на восток, выплыли белые ватные облака, стали ее подгонять. А за ними появилась и голубизна, и прорезался свет, яркий, слепящий, стал кромсать хмурый свинец на клочки. Оторвет, оттянет в сторону, распотрошит, еще один клочок вырвет и тоже отгонит вбок, измочалит. И так один за другим, один за другим… А вот и солнце прорезалось. Сначала пробилось лучами: то тут, то там, потом уже и само выглянуло в небольшом проеме, блеснуло, снова спряталось, не тревожа своей яркостью: чего вы хотите - зима в этих широтах бывает непредсказуема. И вот, обычно сплошь припорошенные, крыши теперь четко обрисовываются ромбами и клетками, гофрами и кирпичиками: белые плахи, черные черточки. Только потемневшие дымоходы все так же уныло торчат над ними серыми трубами. Очередной мокрый снег. Очередная печаль… Но мне на душе стало спокойнее, даже захотелось пива. Я тряхнул в кармане мелочью, и та одобрительно-весело звякнула. Как мало радости в жизни и как дорога она от этого. Бутылку? Две? Пока хватит одной - душу отвести. Нет ничего лучше для души, чем утолить жажду бутылочкой доброго прохладного пива! А вечером можно заглянуть в училище, погонять с приятелями в баскетбол. Какой сегодня день недели? Я совсем потерял счет дням…
Я наискось пересек дорогу, где на другой стороне голубели ларьки мелких коммерсантов. Теперь приспособились и в ларьках продавать на разлив, раньше только бутылочное возили.
Приблизился не спеша, предвкушая удовольствие. Заказал небольшую кружку и, не заметив как, тут же выдул добрую половину.
Дрыща в училище сегодня не было, его место занял длинноногий и худой Халява (как потом шепнул между делом Женька, - гастролер), он водил в паре с Баскаком. Халява слыл беспредельщиком, так же и играл - жестко, на грани фола: при прыжке на кольцо, выбрасывал вперед колени, тараня защитника в грудь, при сближении норовил исподтишка ткнуть соперника локтем. Каждый раз, цепляя меня, ухмылялся. Но мне к таким фиглям-миглям в схватках на площадке не привыкать, я ловко избегал выставленных локтей, а прыгуна и сам мог незаметно подсечь - судья не придрался бы. Это стало бесить Халяву, и не прошло и часа игры, он, как в прошлый раз Дрыщ, набросился на меня с кулаками. От удара в лицо я увернулся, Баскаков с Губастым оттеснили Халяву в сторону.
- Так, все, хватит! Кончай, Халява! - уперся руками в грудь бузотеру Баскаков. - Какого хрена завелся?
- Дай, я с ним разберусь, тоже мне фраер нашелся!
- Сначала я с тобой разберусь! Не хочешь играть нормально - вали отсюда, не выводи меня из себя!
Халява на Баскакова рыпаться не стал.
- Вали в раздевалку!
- Пойдем, Халява, - обнял его за плечи Губастый и увлек за собой на выход.
Меня трясло от возмущения. Даже после ухода Халявы я никак не мог успокоиться. Баскаков повернулся.
- Что это было? - спросил. - Я тебя таким лет сто не видел. Ты словно на нож бросался. Кому что хотел доказать?
- Не знаю, - ответил я. А в голове мелькнуло: “Может, хотел снова почувствовать себя живым?”
- Знаешь, - Баскаков обнял меня за плечи и словно прочитал мои мысли, - нельзя всю жизнь скользить по лезвию бритвы. С нашими ведь не забалуешь. Стоило рисковать?
- Даже не думал об этом.
- А стоило бы задуматься. Ладно, расслабься, - Баскаков слегка похлопал меня по спине. - Но в следующий раз, если меня не будет, лучше не связывайся ни с кем, я ни за кого не поручусь.
