В последнее время наблюдение за другими и их окружением стало моим новым увлечением. В этом было какое-то сладостное упоение. Я поступал, как настоящий коллекционер, любовался любой мелочью, штрихом, изъяном или выпуклостью. Так заядлый филателист может часами рассматривать одну единственную марку и не устать. Для него предметом любования становится не только изображение, но и срезанный где-то в верхнем углу зубок, старая потертость с краю, сделанная по ошибке двойная опечатка и даже затесавшийся волнистый штемпель. Также и я в свободное время мог часами наблюдать за другими, изучать их поведение, эмоции, окружение. Вот, например, один из сотрудников Сахно украдкой выудил из своего стола обломок плитки шоколада и, скользнув по сторонам взглядом, стараясь остаться незамеченным, быстро положил кусок в рот и стал жевать, нет, растворял его слюной, выдавая себя едва уловимым прикрытием глаз и шевелением челюстей. А вот двое молодых ребят с увлечением окружили компьютер. Я немного завидовал им, потому что сам совсем недавно освоил эту машину на заводе, а возможности совмещать интерес с работой у меня почти никогда не было. К тому же купить собственный компьютер я не мог себе позволить: и дорого, и Лида была всегда против, не понимала, для чего тот вообще нужен дома. Для нее компьютер был просто игрушкой, баловством, очередной забавой для инфантильных мужчин.

Но вот, наконец, дверь распахнулась и в комнату вплыла Виолетта, жена Сахно. Я ее плохо знал, хотя Сахно закрутил с ней еще в институте. Прежняя Виола, помнится, была худенькой остроумной девчонкой. Теперешняя, обвешанная килограммами золота, наштукатуренная слоями пудры, источавшая удушливый аромат сладких духов мадам больше походила на обрюзгшую, оплывшую жиром матрону, ничего общего уже, наверное, не имевшую с той живой и смазливой в прошлом студенткой. Во взгляде ее, каким она не торопясь окинула сотрудников, я уловил властность и деспотизм. Остановившись на мне, человеке явно не ее круга, но бывшего приятеля мужа, она натужно выдавила из себя улыбку и небрежно бросила “привет”, как старому доброму знакомому, чем заставила всех посмотреть на меня по-иному. Впрочем, я не уловил в этом “привете” ни теплоты, ни искренности.

- Сейчас Роман подойдет, - неторопливо стекло с ее пухлых сальных губ и где-то растворилось в комнате. Она не стала ждать появления мужа и волнующей встречи бывших однокурсников, вышла, вся озабоченная новым рабочим днем.

Сахно хвалился, что жена ему очень помогает. Она могла заменить его в любую минуту по любому поводу, потому что была в курсе всего, что творилось на фирме. Судя по лицам сотрудников, ее боялись даже больше, чем самого хозяина.

Не успел аромат дорогих духов хозяйки раствориться в воздухе, как в комнату ввалился и сам Сахно. Он тоже почти вдвое раздался в боках, и брюшко его теперь едва сдерживал широкий кожаный ремень, лишний раз доказывая, что хорошее питание хорошим людям всегда идет на пользу.

Первым делом Сахно поздоровался со мной и поинтересовался, угостили ли меня кофе. Я поблагодарил за гостеприимство.

- Вот и хорошо, - сказал Сахно, потом кинул: - Пошли ко мне!

Его кабинет располагался рядом - еще меньшая, чем соседняя, комнатушка, но у Сахно уже было, что называется, “чемоданное настроение”.

- Я арендовал помещение под офис в центре, кое-что там еще подлатаю и, наверное, в следующем месяце переберусь. Здесь, сам видишь, тесно - хуже некуда. А “Каштан” останется как магазин-склад. Ну ладно о делах, - насел он на меня плотнее, - рассказывай, как ты сейчас.

С последней встречи мы не виделись года полтора. Я рассказал, что в моей судьбе с тех пор почти ничего не изменилось, разве что я вынужден был рассчитаться, расстаться с женой и остаться без работы.

- Кстати, хотел поинтересоваться: не возьмешь ли к себе? Двоих наших взял ведь, у меня, вроде, башка тоже не пустая.

Сахно расстроился не на шутку:

- Вот зараза! - сказал. - Где ты раньше был? Позвонил бы всего недельку назад, я как раз комплектовал штат, принял двух новых сотрудников, теперь не выгонять же их!

- Даже грузчиком? - я еще надеялся хоть на какое-нибудь место.

- Да что грузчиком? Тебе придется снимать квартиру, а квартиры в Харькове недешевые: от пятидесяти до ста пятидесяти баксов, содержать себя, питаться, - потянешь ли?

- А много ли они у тебя получают?

- Сейчас скажу.

Сахно выудил штатное расписание и посмотрел табель.

- Грузчики, грузчики, грузчики, - стал перебирать он списки. - Вот, грузчики: сто долларов.

- Неплохо.

- Да ерунда! Кольку (тоже наш одногруппник) я взял заведующим склада, определил ему двести пятьдесят, плюс дорога, обед… Но он же местный, у него свое жилье.

Я больше не стал ничего просить. Сахно засуетился:

- Я сейчас еду на одну важную встречу, могу тебя куда-нибудь подбросить, ты говорил, у тебя здесь какое-то дело.

- Не беспокойся, - успокоил я его, - город я знаю, доберусь.

- Вот и ладно, - широко улыбнулся Сахно. - Тогда я поехал. Очень рад был тебя повидать. Кстати, сегодня Колькина смена, он внизу, в подвале, там у нас склад. Если не торопишься, можешь поболтать и с ним. Погоди, позову, - Сахно вышел за дверь.

Через некоторое время в кабинет заглянул Воропай. Я и с ним перекинулся дежурными фразами: “как ты?”, “как жизнь?”, “семья?”, “работа?”. Сам из Харьковской области, Воропай тоже, как и Сахно, женился на харьковчанке и теперь жил у нее. У него двое детей. Это обрадовало меня. Воропай до того, как Сахно забрал его к себе, мытарился по разным предприятиям так же, как и я, перебиваясь на копейки. Теперь его жизнь, благодаря Сахно, наладилась, чего не скажешь обо мне.

- Вот только честный слишком, - сыронизировал Сахно, укладывая последние бумаги в кожаный портфель.

- В смысле? - не понял я.

- Как отпускает товар, никогда не сэкономит для фирмы - все чики-чики, как в аптеке.

Я усмехнулся:

- Разве это плохо? Это лицо фирмы.

- Скорее Колькино лицо.

Мы рассмеялись.

- Ну ладно, вы тут еще посплетничайте, а я полетел: дел невпроворот, - сказал Сахно и выскочил. Мы с Николаем не стали сидеть в кабинете, вышли на улицу.

- Ты сейчас на обед? - спросил я.

- Да, здесь через дорогу кофейня, мы всегда в ней обедаем. Еще к нам заглянешь?

- Вряд ли. Заеду в одно место и обратно домой. Буду искать работу.

- Где же?

- Не знаю, еще не решил. Может, куда-нибудь съезжу - мир не ограничивается родным прудом.

- Наверное, так, - посочувствовал мне Воропай и довел до остановки автобуса. - В центр тебе лучше на этом. Приезжай, как сможешь - встреча со старыми приятелями всегда как-то окрыляет, ты будто вдыхаешь свежего воздуха…

Я его понимал. Мы распрощались. Я не знал, попаду ли еще когда-нибудь в Харьков, город моей юности, моей мечты, город Бориса Чичибабина и Миколы Хвылевого, вторая некоронованная столица Украины, моя безответная любовь…

“На Павловом поле, Наташа, на Павловом поле

мы пили за дружбу, но все это было давно,

и, если остался осадок из грусти и боли,

пусть боль перебродит и грусть превратится в вино…”

- всплыло у меня, когда я сквозь стекло автобуса печальными глазами глядел на удаляющегося в бесконечную даль Воропая.

До поезда оставалось часа три. Не приходил бы поезд поздно домой, можно было бы еще побродить по знакомым улочкам в центре, посетить любимые места, потеребить душу. С другой стороны, приеду я сейчас на вокзал, что буду делать два часа: тупо сидеть в зале ожидания? Приятного мало.

Я вышел у парка Горького и по Советской (здесь когда-то снимали “Адьютанта его превосходительства”) прошел пешком до площади Ленина (говорят, второй по величине в Европе) и дальше к парку Шевченко, где любил гулять в студенческие годы. И если у памятника Ленину с красными знаменами митинговали коммунисты, то у памятника Шевченко толклись гладковыбритые хлопцы с длинными усами и не менее длинными чубами - “оселедцями”, в вышиванках, с “жовто-блакытными” стягами, ратующие за “вiльну Неньку-Украiну”. А чуть дальше, на аллее к зоопарку четверо размалеванных кришнаитов в оранжевых сари в танце под трамбон воздавали хвалу Кришне.