Я взглянул на свое отражение в кухонном окне, но никаких особых перемен пока не обнаружил. По всей вероятности, мой организм достаточно легко справился даже с таким количеством шоколада. Однако теперь передо мной стояла куда более сложная задача: как справиться с разбушевавшейся Попрыгуньей, если мы с ней вынуждены существовать в одном теле?

«Ты совершенно не умеешь держать себя в руках! – сердито выговаривала она мне. – Почему ты меня не слушаешься? Мне пришлось чуть ли не силой тебя останавливать! Боже мой! Что скажут мои родители, когда увидят, что ты натворил…»

Я намекнул ей, что взывать к другому богу, когда у тебя в гостях древнее божество, – это в высшей степени дурной тон.

– И потом, мне просто хотелось есть! Да и тебе, по-моему, тоже.

Она только рассмеялась. «Мне всегда хочется есть. Ну и что? Это вовсе не означает, что я стану за обе щеки уплетать пончики и сыр, как только у меня пробудится аппетит!»

– А почему бы и нет? – искренне удивился я.

«Потому что… – начала было она и тут же оборвала себя. – Ох, да какой смысл тебе объяснять? Ты же мужчина. Что ты понимаешь?»

Но мне почему-то показалось, что она все же очень хотела бы мне все это объяснить, и я решил снова заглянуть в ее память – в тот раздел, что был помечен табличкой ГОЛОД, – и оттуда так и посыпались самые различные образы: например, некая блондинка, в определенной степени напоминающая Фрейю, которая стояла на пляже в лучах заходящего солнца. Затем мне попалась еще какая-то красотка, наготу которой скрывала всего лишь пара довольно неубедительных крыльев; затем весьма странная запертая шкатулка с какими-то цифрами на крышке и еще некие воспоминания о недавнем детстве Попрыгуньи, в которых звучала странная песенка о каком-то сухопутном ките:

– Кто такая Жозефина? – спросил я.

«Это я», – мрачно буркнула Попрыгунья.

– Странное имя. А как это кит может бегать по берегу?

«Немедленно прекрати! – совсем рассердилась она. – Это мои личные проблемы!»

– Проблемы? Эта глупая дразнилка, достойная в лучшем случае учеников первого класса? Мне казалось, что подобная чушь есть в открытом доступе…

«Нет. В данном случае – нет! – Попрыгунья явно была раздосадована. – И вообще прекрати совать нос в мои мысли и воспоминания, понял? И оставь наконец шоколад в покое».

Я оставил. Честно говоря, меня от него уже слегка подташнивало. Все-таки у меня несколько веков не было никакой физической подпитки, и сейчас я, похоже, перебрал. Впрочем, умеренностью я никогда и ни в чем не отличался.

«А теперь тебе придется все привести в порядок, – сообщила Попрыгунья. – Посмотри, какое безобразие ты тут устроил».

Ну, я действительно кое-что уронил на пол. Там, например, валялись обглоданные куриные кости, несколько пустых баночек и пакетиков и еще какая-то скользкая дрянь («Это называется йогурт», – пояснила Попрыгунья), которая с виду выглядела довольно соблазнительной, но оказалось, что на вкус это сущая мерзость.

Я на минутку задумался, представив себе, что это за мир такой, в котором меня, может, еще и полы мыть заставят, а потом удивленно спросил:

– Неужели для таких целей у вас слуг нет? – И тут меня посетила еще одна, весьма неприятная, мысль: а что, если Попрыгунья и есть служанка? Однако мой вопрос о слугах настолько ее насмешил, что все мои сомнения тут же развеялись.

«Какие еще слуги? Ты что, шутишь? Это же совершенно естественно – убрать за собой после еды. Ты ведь все-таки не животное, а?»

– В настоящий момент нет, – поспешил я ее успокоить. – Но знаешь, я все-таки еще не привык к такому порядку вещей, я только-только начинаю его познавать.

Она пренебрежительно пожала плечами. «Ладно, давай-ка побыстрей все уберем, а то уже совсем поздно, а мне все-таки нужно хоть немного поспать. А потом, когда я проснусь…»

– О нет, даже не надейся! – Вовсе не нужно было быть гением, чтобы понять, что именно она недоговорила. Она ведь надеялась, что, когда проснется, меня в ее теле уже не будет. – Я пока что никуда переезжать не собираюсь. Ты меня впустила, и я остаюсь с тобой. Так что принеси в столовую еще один стул. Я некоторое время у тебя погощу.

Ясное дело, она мне не поверила. Но для меня это уже никакого значения не имело: я так или иначе никуда уходить не собирался. Я подмел пол, выложенный гладкой коричневой плиткой, высыпал мусор в корзину и направился в спальню. Когда я начал раздеваться и уже бросил на пол, заваленный всяким барахлом, бесформенную хламиду с капюшоном, Попрыгунья вдруг закрыла глаза.

– Ты зачем глаза-то закрыла? – спросил я.

«Не хочу, чтобы ты на меня смотрел!»

Мне стало смешно.

– Но ведь я же в тебе. Я знаю и вижу то же, что и ты. Я чувствую так же, как ты. Неужели ты думаешь, что-то изменится, если ты просто глаза закроешь?

Она снова пожала плечами. «Все равно. Я не хочу».

– Ладно, – согласился я и с закрытыми глазами подождал, пока она напялит на себя что-то розовое и тоже бесформенное – она это называла то ночнушкой, то пижамкой, – усыпанное изображениями маленьких пингвинов. Открыв глаза, я убедился, что свет в спальне по-прежнему горит, а Попрыгунья, буквально вцепившись в некий предмет, украшенный изображением кошки («Это телефон», – пояснила она), несколько секунд, моргая глазами, неотрывно смотрела на маленький экран телефона, быстро нажимая пальцами на какие-то клавиши, которые она мысленно называла ключами; я еще подумал, что это весьма подходящее название, поскольку они явно предназначены, чтобы отпирать запретные дверцы и раскрывать неразгаданные тайны. Потом из ее объяснений я понял, что с помощью этих клавиш открывают не дверцы, а некие окна, помеченные таинственными надписями: ЧАТ, ИМЕЙЛ, ИНСТАГРАМ. Я хотел было нажать на одно окно с надписью ФЕЙСБУК, но Попрыгунья не дала и, пропустив его, открыла другое окно под названием МУЗЫКА. Я, разумеется, почувствовал, что ей хочется держать меня подальше от этой Книги Лиц[22]. Я догадывался, что у нее в голове существует некий эквивалент этой Книги, и если я сумею открыть его для себя, это даст мне доступ к самым интимным сведениям о ее семье и друзьях – то есть ко всему тому, что, собственно, и является главным в ее жизни. Но пока что она отнюдь не собиралась делиться со мной подобной информацией.

Сунув мне в уши какие-то маленькие штучки – наушники, она заставила меня слушать музыку, но совсем не такую, к какой я привык. Музыка была тихой, меланхоличной, и я даже сумел различить некоторые слова – похоже, это была некая жалоба или плач, но большая часть идиом оказалась мне все же незнакома. Да и музыкальные инструменты тоже были мне незнакомы, хотя лютни среди них точно не было, что очень меня порадовало.

– Пытаешься меня убаюкать? – спросил я, твердо намереваясь бодрствовать – я ведь понятия не имел, как будет дальше функционировать мое новое тело и не утрачу ли я над ним контроль, если позволю себе уснуть.

Попрыгунья лишь в очередной раз пожала плечами – выглядело это, как некая комбинация различных мелких движений: она одновременно приподнимала плечико и с вызывающим видом вздергивала подбородок. Такие движения очень типичны для подростков в период самоутверждения. Затем она легла, закрыла глаза и больше не произнесла ни слова. Ну глаза-то – это ведь были наши общие глаза – я, наверное, мог бы и открыть, но постель оказалась такой мягкой и теплой, а я, впервые за долгое время пребывая во плоти, наслаждался отдыхом, так что искушение оказалось слишком сильным: я отбросил все страхи и сомнения, чувствуя, как приятно будет уснуть в мягкой постели. Некоторое время я еще сопротивлялся сну; меня мучил вопрос: проснусь ли я в этом физическом мире или же снова окажусь в донжоне Нифльхейма среди павших богов? Но вскоре я все же соскользнул во тьму благодатного сна и… проснулся от голоса Попрыгуньи, которая сердито повторяла: «Черт! Черт! Черт!»