Маэдрос недоуменно смотрел на него. Его кузен продолжал:

— Она сама это сделала. Я сразу понял. Они с отцом… Понимаешь? — он с силой сжал плечи Майтимо.

— Финьо, — начал сдавленным голосом Маэдрос, — обещай мне, что, если я… В общем, если завтра окажется, что… Обещай, что будешь править нашим народом, — он пристально смотрел в глаза Нолдарана.

Тот, качая головой, проговорил:

— Нельо, я обещаю, что буду ждать тебя там, в палатах Намо. Я дождусь, мельдо*… — и он сжал ладонями лицо феаноринга, прильнув губами к его рту.

Отстранившись после длительного поцелуя, Маэдрос схватил кузена за плечо и, рывком развернув спиной к себе, впечатал его тело в ворс шкуры, придавливая собой, горячо зашептал ему в ухо:

— Не говори так, слышишь? Ты — мой! Никто не вправе отнять тебя… — он не мог быть нежным сейчас с Фингоном. Хотелось утвердить свою власть над этим прекрасным телом, показав ему силу охватывавших его чувств.

Завтра будет завтра. Они оба знают, что завтра будет пиршество смерти, и ее запах будет витать над полем, настойчиво проникая в ноздри и выворачивая внутренности. А сейчас, этой ночью, для него есть только Финьо.

Орофер вглядывался в осунувшееся лицо сына. Ему показалось, что за эти несколько дней его юный йонн* возмужал больше, чем за последние несколько десятилетий. Он подошел к стоящему перед ним прямо отпрыску, обнял за плечи, вздохнул:

— Что ж, Лис, нужно хорошенько выспаться этой ночью, раз враг позволяет нам эту роскошь, — он похлопал сына по плечу. Лис молчал, опустив голову, его губы сжались.

Взгляд Орофера блуждал по скудной внутренней обстановке сыновнего шатра. Вдруг он заметил два одинаковых сабельных меча, лежавшие рядом с матрасом.

— Клинки голодрим? Дай мне взглянуть, — попросил он, указывая на мечи.

Тэран-Дуиль взял мечи с их места и подал Ороферу.

— Это хорошие мечи, йоннин*, — рассматривая со всех сторон один из мечей, сказал Лорд Орофер, — А теперь ложись, отдыхай.

— Доброй ночи, адарнин*, — тихо вымолвил Лис.

Орофер покинул его шатер и Тэран-Дуиль опустился на жесткий походный матрас. На сердце у него была тяжесть. Зачем это все: война, битвы, погони, сокровища и ценности, если он не может быть рядом с Мирионэль? Если даже не может повидать ее сейчас, зная, что она так близко от него впервые за долгое время. Завтра с рассветом он будет убивать, и будут убивать его. Страх, и тот стал для него привычным, притупился. Это семнадцать лет назад, когда он впервые увидел вблизи живого орка с огромным тесаком в лапах, который летел на него, визжа и хлюпая, у него мороз шел по коже от страха, а сейчас он знал — нужно просто пойти туда утром и убить их. Убивать столько сколько сможет, и просто выполнять свою задачу, следовать плану атаки, удерживать позицию…

Тэран-Дуиль незаметно для себя погружался в мучительную дремоту, что была на границе между сном и явью. Он лежал на неудобной походной лежанке, закрыв глаза, и завтрашний день представлялся ему невероятно далеким, а нежные прикосновения чьей-то руки к его волосам, которые он чувствовал, наоборот — близкими и реальными. Лис приоткрыл веки и увидел склонившееся перед ним лицо, наполовину скрытое капюшоном светло-серого теплого плаща. Ему казалось, что он не выберется из паутины навалившейся дремоты. Он протянул руку, чтобы дотронуться до призрака в плаще и с замиранием сердца почувствовал, как подрагивают пальцы, державшие в своем плену его ладонь.

— Ты не спишь? — услышал он и широко открыл глаза.

Мирионэль склонялась над ним, присев на край его лежанки.

— Ты? Я звал тебя в госанна и ты пришла… — он не верил тому, что видел.

Он не договорил. Ее поцелуй, отчаянный, страстный, прервал не только его речь, но и мысли. Он как будто падал в бездну, обнимая ее, гладя ее волосы. Лис не помнил, как она оказалась рядом с ним на этой жесткой лежанке. Объятия их были тесными, жаркими, ее поцелуи пронзительно нежными, солеными и сладкими одновременно. Сцеловывая с ее щек слезы, Лис дрожащими руками прикасался к ней, признаваясь ей в своей любви в бесконечном потоке госанны. Она отвечала так же трепетно, так же исступленно: «Мой возлюбленный, мой белый бриллиант чистейшей воды, повелитель моего сердца и господин моих мыслей…». «Ты — моя Красная Луна, осветившая огненным светом твоей феа мой мир…» — вторил он.

Слияние их было наслаждением, перемешанным с болью, нежностью, переплетенной с почти животной страстью, безумием, которое оборачивается просветлением. Это было слияние их феар, не только роар, пронизываемых, как казалось обоим, ослепительно сияющим светом.

Когда разум постепенно вернулся к нему, он ощутил себя вышедшим из той бездны, в которую они с Мирионэль упали, обновленным, совершенно другим. Каждая секунда и каждая частица мира полнились доселе неизвестным ему смыслом, к которому он был слеп и глух, пока ее не было рядом. Теперь он знал, за кого и за что он будет завтра биться с Врагом.

====== Красный дракон ======

Комментарий к Красный дракон Манвэ Сулимо (кв.) на синдарине – “Аран Эйниор” (Старший Король). Синдар не знали Валар кроме Оромэ, звавшего их в Аман – Оромэ рассказал “серым” эльфам о высоком положении Манвэ и Варды. Манвэ синдар звали Aran Einior а Варду – Elberet Giltoniel.

Наше дыхание было отчетливо слышно в оглушительной тишине той ночи, как и шелковый шорох наших рук, скользивших по коже. Наши мысли в осанве громким эхом раздавались в сознании обоих, тогда мы в первый раз позволили себе выпустить наружу снедавшее обоих желание роа, которое должно было увенчать союз наших феар.

Когда я пришла к нему, меня переполняли боль и страх. Мучимая смутным предчувствием скорой разлуки и неминуемой беды, я стремилась быть как можно ближе к этому прекрасному существу, чувства к которому я на протяжении долгого времени должна была сдерживать, скованная рамками условностей, обычаев, приличий. Разве значили они что-то теперь, когда завтрашний день должен был принести смерть стольким и решить судьбы тех, кто выживет?

Я рыдала в его объятиях от жалости к жребию всех, кто должен был пасть в этой битве и тех, кому суждено было потерять в ней дорогих и любимых. Мой возлюбленный смог заглушить эту боль своими нежными прикосновениями, ласками, страстными поцелуями, обжигающим феа и роа шепотом в осанве, и на смену ей пришла радость от полного слияния с ним и познания физического проявления мелет, которую уже познали наши феар. Целуя его, проводя пальцами по жемчужно-перламутровым прядям длинных мягких волос, и лаская светящуюся в полутьме белую кожу его стройного тела, я ощущала странное надсадное удовольствие от одновременно причиняемых им и сводивших с ума боли и острого наслаждения.

Погружаясь в сонную дремоту в его жарких объятиях, я почувствовала себя принадлежащей ему, и это чувство было самым прекрасным из тех, что мне удалось испытать в жизни.

Она еще спала, когда я, осторожно, чтобы не разбудить, поднялся с лежанки и, одевшись, выбрался из шатра, захватив с собой оружие и легкие доспехи. В нескольких десятках шагов от моего шатра располагалась маленькая палатка Белега, я направился к ней, на ходу надевая кожаный пояс и прикрепляя к нему кинжалы и мечи.

С моим наставником мы условились начать подготовку к утреннему выступлению перед рассветом. Я чувствовал себя полным сил, хотя проспал совсем немного. Белег уже собирался выходить, когда я заглянул к нему.

— Готов, Лис? — бросил он мне, хлопая по плечу, и уверенным шагом направился к месту, где были привязаны лошади. Я едва поспевал за ним.

Мы оседлали коней и, усевшись в седло, Белег протрубил сбор нашего отряда. Повернувшись ко мне, он всмотрелся в мое лицо, хитро щурясь, и, не говоря ни слова, хлопнул меня по плечу, устремившись вперед, в направлении нашей боевой позиции.

Первые три дня сражения я возвращался в наш лагерь с поля боя, валясь с ног от усталости. Все мышцы болели и тело, казалось, не принадлежало мне, отказываясь подчиняться моей воле. Мирионэль я больше не видел, но знаю, что она приходила ко мне, гладила по голове, отирая мокрым полотенцем тело, которое спало, в то время как сознание, возбужденное схваткой с врагом, не могло успокоиться и металось в плену запечатлевшихся в нем страшных картин и образов боя.