— Дикарь лесной, чокнутый какой-то, — пробормотала она. — Ну, кто бы мог подумать, что он заметит, как хорошо ты поешь?

— Но что он имел в виду? — спросила Мерелан, сдерживая всхлипы. Ей никогда в жизни не доводилось переживать подобного испуга. А после того, как она вступила в цех арфистов, и подавно. К мастеру голоса повсюду относились с глубочайшим почтением. — Что он имел в виду? Он обозвал меня шлюхой-арфисткой… Что плохого в песнях? Что он нашел в этом дурного?

— Ну, успокойся, успокойся, — Далма крепко прижала Мерелан к груди и принялась попеременно гладить по голове то ее, то Роби. Впрочем, малыш, оказавшись в привычном уютном фургоне, быстро притих. — Мы время от времени встречаемся с довольно странными людьми. Некоторые из них никогда в жизни не встречали ни единого арфиста, а другие не поют, не танцуют и не устраивают пирушек. Сев говорит, что они просто не умеют делать ни вина, ни пива, потому и твердят, что это дурно. Они не желают, чтобы их дети знали больше их самих, — Далма невесело рассмеялась. — Ведь тогда детям захочется выбраться из этих жутких джунглей, и их трудно будет удержать.

— Но он говорил об арфистах с такой злобой… — вспомнив об этом, Мерелан судорожно сглотнула.

— Ну, будет, будет. Успокойся, все уже позади. Сев и остальные мужчины выпроводят этих дикарей.

— И эта девочка — она была такая милая…

— Мерелан, выброси ее из головы. Пожалуйста.

Но, хотя Мерелан послушно кивнула, она знала, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть лицо той девочки. Ей ведь отчаянно хотелось послушать музыку — а может, поиграть с другими детьми… Но Мерелан оставалась в фургоне, пока к ней не заглянул Сев — сообщить, что лесные жители ушли, и извиниться за досадный инцидент.

Больше такого не случалось, но Мерелан вскоре выяснила, что далеко не каждый холд из тех, где останавливался караван, имеет возможность должным образом обучать детей. Конечно, арфистов и вправду не хватало, и в маленьких холдах они появлялись один-два раза в год; но все же Мерелан была потрясена, осознав, что во многих поселках и холдах не найдется ни единого человека, умеющего читать или считать больше чем до двадцати.

Мерелан не посмела рассказать о своем открытии Петирону, но решила, что по возвращении непременно обсудит все с Дженеллом. Впрочем, скорее всего, мастер-арфист и сам прекрасно осознает масштабы этой проблемы.

Обычно приход каравана превращался для местных жителей в настоящий праздник, и вскоре Петирон перестал воспринимать вечерние посиделки как повинность — теперь они доставляли ему истинное удовольствие. Хороших певцов и музыкантов встречалось довольно много — они, конечно, были не столь опытны, как исполнители, к которым привык сам Петирон, но достаточно хороши. А главное — они охотно присоединялись к общему веселью. А еще Петирон обнаружил в маленьких холдах мелодии и баллады, которых ему никогда слышать не доводилось. Петирон записал их. Некоторые из этих вещей были весьма сложными, и Петирона разобрало любопытство: эти песни вышли некогда из цеха арфистов и изменились до неузнаваемости — или все-таки возникли здесь, в этих холдах?

Одну из самых старых песен — о Прохождении — можно было бы переработать в достаточно оригинальную вещь; она могла бы начаться с основной мелодии, несложной, но запоминающейся, а потом постепенно усложняться. Заодно решилась и проблема записей: Петирон разжился большим количеством «бумаги» для письма — местные жители делали ее из тростника. Этот материал слишком сильно впитывал чернила, и записи пестрели кляксами, но Петирон решил, что сумеет привести их в порядок, когда вернется в Дом арфистов. Петирон всегда гордился своей музыкальной памятью.

Они прибыли в холд Пири на двадцать первый день с начала путешествия, утром. Перед этим они на два дня остановились в родном холде Мерелан. Певице представился случай повидаться с родными, обменяться новостями, познакомиться с подросшим поколением издавна проживавших тут семейств, поздравить счастливых родителей — и, конечно же, показать всем маленького Робинтона.

Тетя и дядя Мерелан тепло приняли Петирона. Они заменили девоч ке родителей после того, как ее отец и мать погибли во время неистовой осенней бури, одной из тех, что часто налетали на западное побережье. А Петирон был изумлен, обнаружив, сколько в этом холде хороших голосов — действительно хороших, хотя и не поставленных.

— Ни один не поставлен — а мелодию ведут отлично, — сказал Петирон жене после первого вечера в холде. — Которая, ты говоришь, из твоих тетушек преподала тебе основы музыки?

— Сегойна, — с улыбкой ответила Мерелан. Изумление Петирона позабавило ее.

— То контральто?

Мерелан кивнула.

Петирон с уважением присвистнул.

— Это она настояла, чтобы меня отправили в цех арфистов, — застенчиво сказала Мерелан. — Она и сама должна была поехать туда, но к тому времени полюбила Дугалла и не захотела расставаться с ним.

— И такой великолепный голос попусту пропал в холде… — Петирон презрительно повел рукой, указывая на раскинувшиеся вокруг дома из красного камня.

— Талант Сегойны вовсе не пропал! — холодно возразила Мерелан.

— Я не имел в виду ничего подобного, Мер, и ты сама это знаешь, — поспешно исправился Петирон. Он успел заметить, что Мерелан и ее родственников связывают искренняя любовь и уважение. — Но она могла бы стать мастером голоса…

— Не все считают это таким важным, как мы, Петирон, — отозвалась Мерелан мягко, но решительно, и Петирон понял: всякие попытки объясниться лишь обидят ее.

«На самом деле, — невесело подумала Мерелан, вспомнив лесных жителей, — далеко не все жители Перна хорошего мнения об арфистах».

Когда они обосновались в холде Пири, в душе у Петирона вновь проснулось былое предубеждение против нового назначения. Их жилище состояло всего из трех комнат. Ребенка пришлось укладывать спать вместе с родителями — причем их единственная кровать занимала почти всю комнату; еще, правда, имелись шкафчики, вырубленные прямо в скале. Вторая комната, где располагался очаг, была побольше и предназначалась для всяческих хозяйственных хлопот, включая приготовление пищи. Третья — по чести, просто чуланчик — служила туалетом и умывальней. Правда, Мерелан весело сообщила, что здесь все предпочитают купаться в море. Петирон подозрительно посмотрел на длинную лестницу, ведущую к песчаной дуге пляжа, где были пришвартованы несколько рыбацких шлюпов…

Вскоре Петирон обнаружил, что местные жители привыкли заниматься делами не в помещении, а под открытым небом — либо в просторном внутреннем дворике, где были оборудованы разнообразные мастерские, либо в тени навеса, увитого виноградными лозами, столь огромного, что под ним могли бы поместиться все обитатели холда, и еще осталось бы место. Там было даже два отгороженных загончика: один для ребятишек, только начавших ходить, и второй для детей постарше. В этих загончиках имелся небольшой бассейн, чтобы малыши могли плескаться, песок, в котором они возились, и изрядное количество игрушек. Вот и сейчас Робинтон, еще не очень уверенно ковыляя, тащил куда-то мягкую игрушку.

— С чем это он там играет — ведь не с драконом же, я надеюсь? — спросил Петирон у жены. На Перне никогда не делали игрушек в виде драконов; это было бы форменным святотатством.

— Нет, конечно. Глупость какая. Это всего лишь огненная ящерица, — Мерелан успокаивающе улыбнулась изумленному супругу.

— Огненные ящерицы? Но они же вымерли невесть когда!

— Не все. Мой отец как-то видел файра, и дядя Патри сказал, что встретил одного в прошлом году.

— А он точно уверен, что это была именно огненная ящерица? — переспросил Петирон. Его прагматичная натура требовала хоть каких-то доказательств.

— Точно. А мы находили обломки скорлупы. Так что огненные ящерицы и вправду существуют, хоть и нечасто попадаются людям на глаза.

— Ну, если вы находили скорлупу, то конечно… — успокоился Петирон.