Неловкими от нетерпения пальцами она пыталась расстегнуть молнию на его джинсах. Когда молния наконец поддалась, Гермиона потянулась к нему и нащупала твёрдый член — как будто шелк, обернувший мрамор.

— Нет. Если ты до меня дотронешься, я…

Она дотронулась, несколько раз провела рукой, сжала мошонку и облизнула пересохшие губы.

— Скорее, — прошептала она, желая лишь одного — ощутить его внутри.

Гарри потянул её вниз, на влажную траву, рванул на ней трусики. Одной рукой он с силой поглаживал её грудь и живот. Потом рука скользнула вниз, пробралась между её белыми бёдрами.

Гермиона издала звук, похожий на всхлип. Длинные пальцы ласкали, гладили, проникали, изучали. Всё её тело болело, горело. Она ощущала пустоту, которой никогда раньше не чувствовала. Ничто на свете не имело значения. Только бы ощутить его внутри.

— Чего ты ждешь? — проговорила она хриплым, надтреснутым голосом.

— Не надо торопиться. Не надо спешить. Но я…

Его язык снова ворвался во влажную глубину, чтобы показать, какое удовольствие умеет доставлять. Его руки вырисовывали узоры на её истекающей влагой щели и уносили её все выше и выше, так, что в какой-то момент ей стало страшно. Она яростно впилась пальцами в его плечи, выгнула спину. Его горячие губы скользнули вниз, сжали сосок и втянули его, и дальше… вдоль живота, ещё ниже. Кончик языка коснулся самого чувствительного места на её теле. Гермиона вскрикнула от наслаждения, задохнулась. Попыталась унять крик, прийти в себя, но это не удалось. Если вначале она ещё смутно ощущала запахи травы и жимолости, чувствовала влажную теплоту ночи, слышала стрекотание сверчков, отдалённые раскаты грома в горах и даже их собственное хриплое дыхание, то теперь все ощущения сконцентрировались на страстном желании, сжигавшем её тело.

— Гарри… я больше не могу…

С невероятной медлительностью он ласкал языком шёлковую кожу живота, груди, шеи. Ногами раздвинул ей бёдра как можно шире. Гермиона, не в силах терпеть, громко застонала.

— Черт бы тебя…

— Спокойно, — пробормотал он, как будто бы самому себе.

Каждое движение, каждая ласка длились долго до боли. Наконец он поднял голову, глядя на неё сверкающими от страсти глазами.

— Я хотел… подождать… но…

Он поставил одну руку возле её лица и смотрел, как член раздвигает складки плоти и медленно проникает внутрь, дюйм за дюймом. Идеально. Он готов был смотреть на это бесконечно. Гермиона задохнулась. Ей показалось, что это длится слишком долго.

У неё не хватало дыхания. С почти болезненным стоном она открылась ему, стараясь захватить его как можно крепче. Неожиданно он вышел, провёл головкой по нервному комочку удовольствия, отчего Гермиона дёрнулась, и мощно ворвался снова, как поток воды в сорвавшейся дамбе. Это было так восхитительно, что Гермиона сладко закричала.

Ноги её поднялись, обхватили бедра. Тяжёлые толчки становились все быстрее и резче, словно у дикого первобытного существа, подчиняющегося древнему инстинкту. Гермиона знала, что никогда раньше ничего подобного не испытывала. Тело её купалось в блаженстве. Она наслаждалась его властью, тем, как он вбивал её в землю, пальцами до боли сжимая её ягодицы и как будто насаживая на себя снова и снова. Тела сталкивались с влажным звуком, и от удовольствия кружилась голова. Неожиданно напряжение внутри прорвалось. Гермиону залили горячие волны пульсирующего блаженства. Она громко вскрикнула. Гарри издал хриплый стон, но не отпустил её. Наоборот, ещё крепче прижал к себе, продолжая яростные толчки. Потрясённая Гермиона почувствовала, как её тело подчиняется его ритму, как снова растёт напряжение внутри. На этот раз освобождение оказалось настолько всесокрушающим, что она даже не могла кричать, только задыхалась, глотая воздух, чтобы хоть немного прийти в себя. Её потряхивало, она готова была забыться блаженным сном, если бы не его зубы, прикусившие губу.

— Не засыпай, — прошептал он. — Мы ещё не закончили.

Гермиона не знала, сколько времени прошло. Постепенно она начала приходить в себя. Трава под ней, густая и мягкая, как удобная кровать, больше не казалась влажной. Может быть, оттого, что их тела были влажными от пота. Она открыла глаза. Увидела светлячков высоко в ветвях старого дуба. Услышала стрекот сверчков и глухие раскаты грома. Своё и его, все еще неровное, дыхание.

Гарри поднял голову, чуть отодвинулся, приподнялся на локте. На его красивом лице застыло непередаваемое выражение мужского удовлетворения. Но не триумфа. Он словно сознавал, что это скорее передышка, чем победа. Наклонился, поцеловал её долгим поцелуем. Снова поднял голову.

— Это было… нечто особенное, — Гермиона понимала, что нет смысла скрывать, насколько она потрясена. — Безумие.

— Я сделал тебе больно?

— Нет.

Она медленно провела ладонью по его спине. Вспомнила, как впивалась в нее ногтями.

— А вот я, кажется, пустила тебе кровь.

Гарри усмехнулся:

— Не думаю, что тебе удалось прорвать мою шкуру.

Он оторвался от нее, отодвинулся и лег рядом на траве, не отнимая, однако, руки от её груди. И это доставило ей радость — не хотелось совсем отпускать его. Странно, она совсем не испытывала стеснения, ни от того, что лежала совершенно обнажённая, ни от того, что только что занималась любовью прямо под деревом, при ярком свете луны.

Лёгкий порыв ветра зашелестел листвой наверху, обдал прохладой её влажную разгоряченную кожу. Это было чудесно. Ей не хотелось двигаться.

Приподнявшись на локте, Гарри некоторое время смотрел на неё, потом погладил её грудь. Он как будто испытывал необходимость постоянно касаться её, словно его желание лишь временно успокоилось, но не было удовлетворено полностью.

— У тебя прекрасное тело.

Она смотрела на его сосредоточенное лицо и чувствовала, как снова учащается пульс, как отвечает тело на его ласки.

Гарри нежно потянул за твёрдый сосок. Наклонился, провел по нему языком. Эта ласка подействовала на неё невероятно возбуждающе.

Он поднял голову. Улыбнулся.

— Я не помню, была ли у Гермионы грудь вообще.

Гермиона оттолкнула его руку. Резко поднялась, потянулась за одеждой. Он тоже сел, успокаивающим движением обнял ее за плечи.

— Ну ладно-ладно. Прости. Я не хотел.

Теперь она чувствовала неловкость от сознания своей наготы, и это ей совсем не нравилось. Она высвободилась из его объятий, обхватила колени руками.

— Можешь оставить свои извинения при себе. В любом случае, это не имеет значения.

— Для меня имеет. Поэтому я ещё раз прошу прощения. Понимаешь, я совсем не хочу своей… подозрительностью разрушить то, что возникло между нами.

Почему-то эти слова её нисколько не удивили. Она иронично рассмеялась:

— То, что возникло между нами? Ты имеешь в виду секс? Господи, да вы, мужчины, отбрасываете прочь любые подозрения, любые сомнения, любую рациональную мысль, как только появляется возможность переспать с женщиной.

Её слова, казалось, позабавили его.

— Не надо говорить обо мне во множественном числе. Я не отбрасываю никакие сомнения. Верю ли я, что ты Гермиона Грейнджер? Нет. Но теперь, как ты очень верно заметила, это не имеет никакого значения. Я хочу тебя, именно тебя, кто бы ты ни была. Если после того, что произошло за последние минуты, ты в этом ещё не убедилась, значит, с одним из нас что-то не в порядке.

Несколько минут Гермиона молчала, зная, что сейчас ей предстоит сделать нелёгкий выбор. Она может взять одежду и удалиться, по возможности, с достоинством. Отказаться от каких бы то ни было отношений с человеком, не доверяющим ей. Либо принять его недоверие как нечто не связанное с возникшей между ними тягой друг к другу. Не позволить этому недоверию погубить то, что обещает стать страстью, какая нечасто встречается в жизни.

— Гермиона…

Она перевела дыхание.

— Я хочу, чтобы ты пообещал мне одну вещь.

Он ответил вопросом, с профессиональной осторожностью:

— Какую именно?