Я отвлеклась от рассказа о Ленке Синицыной. Она еще долго ходила с отстриженной прядью. Прямо надо лбом. Я надеялась продлить удовольствие, глядя на ее торчащий чубчик, но не получилось. Родители накупили ей кучу красивых заколок, которыми Елена Ивановна закалывала Ленке челку. Все девочки мечтали о таких заколках, и я в том числе. Волосы у Ленки отросли быстро. Заколки остались для красоты. А я осталась Ретузой. Навсегда. Даже сейчас, когда я встречаю Ленку, она здоровается: «Привет, Ретуза!» Все-таки надо было ей побольше тогда откромсать, а не одну прядь.
Я считалась обычной девочкой. Настолько обычной, что обычнее не придумаешь. Ничего выдающегося ни во внешности, ни в характере во мне не обнаруживалось. Девочка как девочка – блекленькая, тихонькая, средненькая. Нет, не мышка, не моль бледная – даже до этого я недотягивала. Серая масса. Такая, что не заметишь, если пропадет или вдруг снова появится. Елена Ивановна не сразу замечала мое отсутствие на прогулке. Я могла остаться в группе и не выйти со всеми детьми. Задерживалась в раздевалке, копаясь в вещах, и возвращалась в группу. Остальные дети гуляли на веранде, а я сидела за столом, стоявшим под подоконником, и смотрела на всех сверху – наша группа находилась на втором этаже. Иногда садилась на подоконник, надеясь, что воспитательница заметит меня в окне. Но нет. Она считала детей по головам, и моя голова ей была не нужна. Когда они возвращались с прогулки, Елена Ивановна опять всех пересчитывала, вместе со мной, и у нее все сходилось.
Только сторожиха меня замечала. Еще со средней группы. А может, и с младшей, но я помню ее со средней. Я приходила в садик первой, уходила последней. Она называла меня Риткой-Маргариткой. И говорила, что маргаритка – это цветок. Очень красивый. Сторожиху звали тетей Розой, хотя на розу она совсем не походила. Скорее, на чертополох. Седая и косматая, как Баба-яга. Все дети ее боялись, а я нет. И никто не знал, как ее зовут – сторожиха и сторожиха. Когда я сказала, что ее имя – Роза, мне никто не поверил. Тетя Роза иногда наливала мне чаю из термоса и угощала сушками с маком. Особенно зимой, когда я примерзала попой к качелям, на которых сидела в ожидании мамы. Тетя Роза выходила, наливала чай – очень крепкий и очень сладкий – и давала мне сушки. Если бы не ее чай, я бы, наверное, насмерть на качелях замерзла. Иногда она давала мне свои варежки – погреться. Варежки были здоровенными, из какой-то шерсти. Про себя я называла эти варежки «лохматыми». Мама, разглядывая мою куцую шубейку из «чебурашки», искусственного меха, удивлялась – откуда на ней волосы? Но варежки тети Розы были в сто раз теплее «чебурашки». Кстати, это тетя Роза так сказала и долго цокала языком – как можно ребенка в «чебурашку» одеть в такой мороз? Ни платка шерстяного, ни рейтуз. Да как же так? Мне тут же становилось еще холоднее. Рейтузы у меня, конечно, имелись, но после того, как ко мне приклеилась кличка, я старалась их не носить.
– Красивое имя у тебя! – говорила сторожиха. – У меня тоже красивое. Значит, жизнь будет счастливой.
Я смотрела на тетю Розу и не видела ничего счастливого. Сторожем в детском саду работает. Да я бы ни за что в жизни не пошла работать в детский сад! Тоже мне великое счастье, скорее горе горькое. Для себя я счастья тоже не ожидала. Видела картинку с цветком маргаритки – маленькие цветочки с торчащими лепестками. Ничего красивого, на мой вкус. Даже чертополох выигрывал в оригинальности. А маргаритка – маленький блекленький цветочек, который прекрасно осознает свое место в цветочной иерархии и не стремится вырваться в первые ряды, став главным украшением клумбы в саду. Да и зачем пытаться? Когда там есть розы и георгины. Ленка вон всегда с георгинами – здоровенными, белыми – на все праздники приходила. Астры и те понаглее, понахрапистее. Мама могла назвать меня Астрой. Хоть какая-то претензия в названии.
Сидя в одиночестве в группе, пока остальные дети играли на веранде, я гадала, что бы случилось, если бы меня назвали, например, Леной. Или Светой? Или Наташей? Была бы моя жизнь другой? Может, меня бы не забывали в группе? Может, я смогла бы стать любимицей Елены Ивановны? Может, мне и шкафчик бы другой достался, а не с грибом? У Ленки Синицыной – с зайчиком. У Светки Ивановой – с бабочкой. А у меня с грибом. Как у Димы Ковалева, только у Димы – два грибочка, лисички, а у меня – всего один, то ли бледная поганка, то ли сыроежка. Я часто представляла себя Ленкой Синицыной и Светкой Ивановой. Ленка была не только любимицей Елены Ивановны, но и внучкой брата заведующей. Поэтому и находилась на особом положении. Что такое «особое положение», я узнала уже в средней группе. Светка находилась на вдвойне особом положении. Во-первых, ее маму тоже воспитывала заведующая, когда еще была обычной воспитательницей. Во-вторых, Светкина мама потом удачно вышла замуж за такого большого начальника, что могла носить заведующей подарки и продуктовые заказы. Светка говорила, что ее маму заведующая очень любила и считала одной из лучших своих воспитанниц. А еще имелась бабушка, с которой никто не решался спорить, даже Светкин папа, потому что бабушка могла устроить такой скандал, что никому бы не поздоровилось. Но бабушка дружила с заведующей, так что скандалы не устраивала, а сразу шла в кабинет на третий этаж.
Светку бабушка всегда забирала из садика после обеда и приводила после полдника на прогулку. А сама стояла за воротами и ждала, когда внучка нагуляется. Если кто-то отбирал у Светки игрушку или толкал ее, бабушка тут же кричала из-за забора, что сейчас она все расскажет заведующей. Со Светкой никто не играл. Но она прибилась к Ленке и стала для нее как тетя Роза для садика. Светка была крупной рослой девочкой, крупнее всех нас, но не слишком умной. Точнее, совсем неумной. Дефицитные продукты, которыми пичкали Светку, шли в рост и в попу, а не в мозг. Так что если Ленке требовалось кого-то толкнуть посильнее или отобрать что-нибудь, то на помощь всегда приходила Светка. Она уж могла шарахнуть так, что мало не покажется – улетишь под батарею. А если начнет отбирать карандаш, лучше сразу разжать пальцы, а то руку сломает. Ужинала Светка дома, а не в садике.
Я горела желанием хотя бы на день превратиться в Светку Иванову и Ленку Синицыну. Но разве меня кто-нибудь об этом спрашивал? Но мне не хотелось отрезать волосы Светке – она хоть и дурочка с переулочка, но добрая. И если бы не дружила с Ленкой, то имела шансы стать нормальной. Ленка была злой и мерзкой, а Светка просто шла у нее на поводу. Она туго соображала и сначала делала, а потом думала. Однажды она прищемила мне палец дверью – ей Ленка велела. Через несколько дней после истории с челкой. Светка зажала мне руку и отпустила дверь. Она не думала, что может мне навредить, просто сделала то, что ей велела Ленка. Тяжелая железная входная дверь шваркнула по моим пальцам. Я видела, как мизинец и безымянный палец завернулись в другую сторону. Я даже смогла их выправить назад. Еще удивилась – разве пальцы бывают такими пластилиновыми? Как я дотерпела до дома – не помню. Но боли не чувствовала, скорее, неудобство – пальцы распухли, я рукав куртки не могла натянуть. Руку я старалась прятать, чтобы никто не увидел. Даже не сразу сказала маме, хотя дома мне вдруг стало очень больно. Когда я уже почистила зубы и легла в кровать, мама зашла выключить свет и только тогда я призналась, что у меня очень болит рука. Я думала, мама меня пожалеет или хотя бы испугается, но она расстроилась:
– Ты раньше не могла сказать? Я уже душ приняла и макияж смыла!
Да, я опять приносила маме только проблемы. Как всегда. Она твердила это всю дорогу, пока мы ехали до дежурного травмпункта.
– Ну почему ты не можешь быть нормальной? Разве это сложно? Просто хорошо себя вести, – причитала мама.
Она даже не спросила, как я умудрилась сломать два пальца. Но в травмпункте ее об этом спросил врач.
– Как получена травма?
– Я не знаю, – пришлось признаться маме.
