Таким образом, плохое здоровье детей и болезненность взрослых совпадают далеко не случайно. Вместо того чтобы распределяться равномерно и более «справедливо» по всей популяции детей, львиная доля болезней падает на отдельных ее представителей, подобных моей сестре. Эта резкая неравномерность, очевидно, не связана ни с природой (например, с генетикой), ни с воспитанием (пережитый опыт, условия жизни). Наоборот, создается впечатление, что это постоянное и систематическое взаимодействие природы и воспитания, генов и окружения. Понимание этого взаимодействия постепенно выведет нас к самым передовым рубежам эпигенетики, науки, которая только зарождается. Но сначала я приглашаю вас вместе со мной вернуться немного назад и рассмотреть, почему здоровье детей столь непропорционально распределено по группам и кто те дети, на которых ложится основная ноша[1].

Хотя я скептически отношусь к типологии детей и к слишком упрощенным противопоставлениям, мы с моими коллегами провели ряд исследований и обнаружили у детей совершенно разные закономерности внутренних, биологических реакций на окружающий их мир. Если кратко описать научные данные, которые мы позже будем рассматривать подробно, то можно предположить, что эти реакции попадают в одну из двух категорий.

Одни дети, подобно одуванчикам, демонстрируют замечательную способность к благополучию практически в любых обстоятельствах, с которыми они сталкиваются. Кажется, цветы одуванчиков растут везде, куда падает семечко, – от плодородных горных лугов до трещин в асфальте городских тротуаров. Другие дети похожи на орхидеи: они чрезвычайно чувствительны к своему окружению, и это делает их особенно ранимыми в неблагоприятных условиях, но исключительно жизнеспособными, креативными и успешными на благодатной, доброжелательной и питающей почве.

Эта метафора об орхидее и одуванчике родилась после моего шапочного знакомства с одним шведом почти двадцать лет назад. Он слушал мою на лекцию в Стэнфордском университете. Я закончил доклад, и тут ко мне подошел суховатый пожилой господин, похожий на Мастера Йода, с кустистыми бровями и тростью, словно вырезанной из корня какого-то растения. Он медленно спустился по проходу аудитории, поднял свою странную палку, ткнул ею в меня и сказал: «Вы говорите о «maskrosbarn»[2]!» Я ответил, что не имею представления, кто такие «maskrosbarn» и не собирался о них говорить. Тогда господин объяснил, что «maskrosbarn» – это идиоматическое шведское выражение, которое переводится на английский как «ребенок-одуванчик». Шведы используют его по отношению к тем детям, которые, подобно одуванчикам, процветают везде, куда бы они ни попали, – у них есть некая безграничная способность «расти, где их посеяли». Под влиянием этой очаровательной и выразительной фигуры речи мы придумали позже другой шведский неологизм: «orkidebarn», или ребенок-орхидея. Он относится к тем детям, которые, как орхидеи, очень восприимчивы к характеристикам своего окружения и, при внимательном уходе, могут вырасти в великолепное создание – или увянуть в пренебрежении или обиде.

Дети-орхидеи, более чувствительные и сильнее реагирующие на окружающую обстановку и в лабораторных условиях, и в жизни, становятся причиной нашей боли, огорчений и волнений. Именно за них переживают родители, учителя и медицинские работники. Эти дети, и те взрослые, которыми они становятся, ваши друзья и коллеги, чаще всего вызывают у вас беспокойство. Когда их недостаточно понимают и поддерживают, они могут стать источником большого горя и боли для своих близких, соучеников и общества в целом.

Вот две истории, которые наглядно покажут, с какими проблемами сталкиваются орхидеи. Героем первой стал десятилетний мальчик (назовем его Джо) родом из отдаленного уголка страны. Его лечащий врач направил ребенка на обследование, чтобы диагностировать возможную язву желудка. Как врач-педиатр, я принимал этого мальчика, первым услышал его историю и обследовал его проблемный живот. Мальчик испытывал приступы сильной боли, которая локализовалась прямо над желудком, в левом верхнем квадранте брюшной полости. Больше у него не было никаких симптомов, никаких изменений или примеси крови в фекалиях, никакой рвоты, изменения характера боли до или после еды. Результаты диагностического обследования, которое включало рентген, исследования фекалий и мочи на наличие крови, определение показателей воспаления или анемии в крови, не показали отклонений.

Я подумал, что это могут быть эпизоды психосоматической боли, причиной которой стали проблемы в семье, и основательно изучил все семейные и школьные обстоятельства жизни юного Джо, чтобы найти корень его изматывающей болезни. В школе все было в порядке, хотя Джо часто оставался дома из-за приступов. Не было никаких признаков возможных социальных или учебных проблем. У мальчика были хорошие друзья, он считался способным учеником, получал хорошие оценки и неплохо ладил с учителями. Потом я много расспрашивал самого Джо о том, как ему живется дома, какие отношения у его родителей, как они с ним обращаются и вообще о проблемах семьи. Результат был абсолютно нулевым: ничего необычного или подозрительного.

Тогда я обратился к родителям Джо. Они оба находились в больнице и были очень заботливыми. Есть ли у Джо какая-то причина для беспокойства о родителях? Какие у них отношения между собой? Происходят ли в семье конфликты или случаи насилия? Нет ли у них предположений относительно причины боли у их сына? Нет. Я провел с родителями Джо три или четыре беседы и не обнаружил ни одной проблемы, психологической или межличностной, которая могла бы иметь отношение к происхождению болей. Тогда мы назначили ему лечение с использованием препаратов, подавляющих кислотность, несмотря на полное отсутствие доказательств наличия язвы желудка или двенадцатиперстной кишки. Боль немедленно утихла. Через несколько дней мы выписали мальчика домой, под наблюдение лечащего педиатра.

Я ничего не слышал о Джо и его родителях, пока через три месяца мне не позвонил секретарь прокурора округа, откуда он был родом. Не было ли у меня подозрений на жестокость или плохое обращение с Джо со стороны его отца? Потому что «вчера вечером после ужина» мать мальчика вошла в спальню, достала спрятанный пистолет и всадила пулю мужу в лоб, прямо между глаз. Много месяцев спустя суд оправдал женщину, расценив ее действия как убийство в целях самозащиты по причине постоянных психологических и физических издевательств мужчины над женой и сыном. В конце концов мать дошла до той грани, когда единственным выходом было покончить с человеком, многие годы мучившим их с Джо.

Я упустил этот момент семейной истории, потому что никогда не расспрашивал родителей поодиночке, а только вместе. При физическом обследовании я не нашел у мальчика следов насилия, а Джо и его мама боялись возмездия и не могли ничего сказать в присутствии отца. Они не решались даже намекнуть на отчаянное положение своей семьи. Вспоминая этот случай, я понимаю, что Джо был классическим ребенком-орхидеей: погруженный в изматывающий ужас постоянного террора, в котором они с матерью жили, психологически не защищенный от чувств, которые вызывали издевательства, и подсознательно превращающий свою душевную боль в единственную безопасную и приемлемую форму – телесную боль. История Джо также служит напоминанием о том, что все мы в той или иной степени живем на грани огромного несчастья, зажатые в тиски сомнительной безопасности, скрытой и ужасной правды реального мира.

Вторая история об орхидеях основана на двух изображениях маленьких мальчиков. Одно из них – удивительно выразительная фотография, а другое приведено в бессмертной книге. Очень важно, что оба изображения дают представление о другой стороне детей-орхидей – о скрытых в них силе и необыкновенной чувствительности. Фотография (см. ниже) была сделана в полдень 1988 года Полом Дамато и опубликована на первой странице журнала «DoubleTake». Мальчик лет десяти в мятой синей рубашке стоит, скрестив руки, гордо отвернувшись от довольно агрессивной и дикой компании ребят предпубертатного возраста. С моей точки зрения, эта фотография представляет собой почти идеальный физический портрет ребенка-орхидеи и того социального окружения, с которым иногда сталкиваются такие дети. Этот мальчик стоит спокойно, он кажется разумным и открытым, ранимым и сильным одновременно рядом с обществом сердитых и беспокойных сверстников. Фотография передает несколько парадоксальное сочетание его бесстрастности, равнодушной маргинальности по отношению к группе и бьющих через край эмоций; сочетание одиночества, ранимости, сдержанности и жизнестойкости.