Мы с Мэри пошли в незнакомую школу, а через год или два нам обоим пришлось ступить на еще более чуждую и враждебную территорию средней школы. Наша мама, озабоченная расходами и уходом за малышом, изо всех сил старалась смягчить разрушение мира, перевернутого с ног на голову, но ее собственная опора, наш папа, была захвачена вихрем учебных занятий и студенческих обязанностей. Над браком наших родителей, вечно спорящих о семейном бюджете и воспитании детей, постоянно меряющихся силами и обижающихся понапрасну, внезапно нависла зловещая угроза более серьезных проблем. Умерли наши любимые бабушка и дедушка, а также два дяди. Мы опять переехали в новый дом, ближе к кампусу Стэнфорда, и наш папа, получив степень, устроился на новую, более сложную и поглощающую работу.

Ни одно из этих событий, следовавших одно за другим в жизни молодой семьи в начале 1960-х годов, не было особенно обременительным, или тяжелым, или вообще роковым. Многие семьи испытывают подобные или даже более сильные потрясения; некоторые терпят такие невыразимые бедствия, в которых выживают лишь счастливчики. Но собранные вместе, даже незначительные передряги вызвали тяжелую травму у моей сестры. После нашего второго переезда она пошла в новую среднюю школу, и у нее развилось тяжелое, системное физическое заболевание, которое, к сожалению, не удавалось определить несколько месяцев. Она страдала приступами лихорадки, по всему телу у нее появлялась сыпь, которая потом исчезала. Опухание лимфатических узлов и селезенки сначала наводило на мысль о лейкемии или лимфоме. Мэри периодически укладывали в больницу, где проводили болезненные инвазивные исследования. В конце концов, когда у нее начали опухать и болеть суставы, ее состояние определили как болезнь Стилла – это необычно тяжелая форма юношеского ревматоидного артрита. Наши родители забрали Мэри из школы, и она провела целый год, соблюдая постельный режим, поглощая аспирин и стероиды, прикладывая то холодные, то горячие компрессы, чтобы успокоить горящие суставы. Я с тревогой наблюдал, как жизнь моей сестры замкнулась в стенах ее комнаты. Хотя периодические обострения артрита мучили ее всю оставшуюся жизнь, к концу года она поправилась и смогла вернуться к нормальной жизни.

К сожалению, нормальная жизнь не вернулась к ней. Наоборот, после хронического ревматоидного заболевания у Мэри начали появляться признаки искаженного сознания. Она перестала есть и потеряла в весе, отдалилась от друзей. Ей поставили диагноз «нервная анорексия» – расстройство питания, которое часто встречается у девочек-подростков. Мэри снова и снова возвращалась в больницу для лечения и принудительного питания, сменила несколько школ с особым режимом, лечебным, как надеялись ее психиатры. Но ее все глубже затягивало в водоворот депрессии, бессонницы, ухода от общения, а ее поведение и мысли становились все более необычными. К моменту окончания школы у Мэри начали подозревать страшное заболевание – шизофрению. Пожалуй, это был самый ужасный диагноз, который когда-либо слышали мои родители; хуже его могла быть только смерть ребенка.

Несмотря на это, блестящие способности Мэри привели ее к многообещающему, если не рискованному поступлению в Стэнфорд. Там, несмотря на постоянные проблемы с психическим здоровьем, она продолжала исключительно успешно учиться. Оглядываясь назад, я вспоминаю эти четыре года в колледже как ярчайшие академические достижения и одновременно – резкое погружение в дебри беспокойного и страждущего разума. После получения диплома и короткой неоконченной учебы в юридической школе Сан-Франциско Мэри поступила на магистерскую программу по теологии в Гарвардскую семинарию. Там она надеялась изучать личный религиозный опыт и его общие черты с психиатрическими симптомами. Однако ее собственные психотические симптомы – она слышала главным образом, враждебные, злобные голоса и пережила период кататонии, потеряв способность говорить или двигаться, – привели к глубокому ухудшению. Несколько раз она попадала в местное психиатрическое учреждение, у нее было множество беспорядочных, на одну ночь, половых связей. В итоге Мэри забеременела. Беременность закончилась тяжелейшими родами, и дочь, сейчас милая тридцатидевятилетняя женщина с ограниченными возможностями, родилась с признаками асфиксии и эпилепсией.

Несмотря на очевидные трудности воспитания ребенка-инвалида и преодоление собственных серьезных проблем, Мэри стала заботливой и ответственной матерью, которая растила свою дочь в атмосфере любви и внимания. Однако ее психическое здоровье продолжало наполнять хаосом и отчаянием ее жизнь, которая постепенно стала похожа на груду руин, которые хоть как-то держались вместе только благодаря ее врожденному упорству и нежеланию отступать.

Почему одни дети проводят жизнь в борьбе, а другие преуспевают? Почему в жизни одних людей неудачи следуют одна за другой, а к другим приходит счастье и исполнение надежд? Почему одни дети болеют и умирают в раннем возрасте, а их сверстники здоровыми доживают до преклонных лет? Просто ли это случай или удача – или существуют ранние закономерности развития, которые открывают пути к преуспеянию или крушению? Почему жизнь подарила моей сестре растущее отчаяние и медленно надвигающуюся катастрофу, тогда как моя жизнь привела к непредвиденному и не всегда обоснованному успеху?

Все эти вопросы разжигали мое воображение, вдохновляли меня, молодого врача-педиатра, учиться снова и снова. В конце концов я захотел разобраться в причинах радикального расхождения путей детского развития и влияния здоровья детей на их формирование во взрослом возрасте и на ту жизнь, которую они ведут.

Наука эпидемиология, которая изучает здоровье и болезни в человеческих популяциях, говорит нам, что существуют достоверные и весьма неравномерные закономерности заболеваний и благополучия. Приведенная ниже схема показывает единственный лучше всего воспроизводимый признак во всех исследованиях в области здравоохранения. Это факт, который, по большому счету, определяет наше представление о задачах здравоохранения и медицинской науки в целом. От 15 % до 20 % детей – примерно каждый пятый ребенок – переносят большую часть физических и психологических заболеваний, выявленных среди всех детей в долгосрочной перспективе.

Те же 15–20 % детей пользуются более чем половиной всех медицинских услуг, и на них тратится большая часть расходов на здравоохранение. Мало того, та же диспропорция заболеваемости наблюдается и у взрослого населения. Есть доказательства, что болезненные дети становятся такими же страдающими взрослыми. Удивительно, но эта закономерность справедлива для детей во всем мире: в богатых и бедных странах, в социалистических и капиталистических обществах, на всех континентах, на Востоке и Западе, в Северном и Южном полушарии. Значение этих наблюдений для здравоохранения очевидно: если мы сможем понять и разрешить загадку несправедливо высокой заболеваемости этого меньшинства, то получим шанс устранить более половины биомедицинских состояний и психиатрических заболеваний у населения Земли, а также существенно сократить расходы на медицинское обслуживание и госпитализацию.

Единственный очевидно воспроизводимый признак во всех исследованиях в области здравоохранения: от 15 % до 20 % детей – примерно каждый пятый ребенок – в любой популяции переносят больше половины заболеваний и душевных расстройств и обращаются за медицинской помощью.

Другими словами, мы могли бы создать более уравновешенное общество, населенное более счастливыми и здоровыми людьми; содействовать появлению более здоровых семей, у которых было бы меньше физических и психологических потребностей. И еще мы поддержали бы родителей и детей надеждой на будущее и оптимизмом.