Парень на всю жизнь запомнил этот пример и строил на нем свою маленькую, но гордую бригаду, готовя ее к великим свершениям. Булка был в отряде за советника, хотя и по тыкве мог надавать в два счета – ручищи во! – жаль, сноровка подкачала. Но для решения вопросов силой в шайке был Хлыст – невысокий, щуплый парнишка, чьи удары без напряга ломали кости и сшибали с ног взрослых быков. Переломанный нос Германа – отчасти его заслуга: в детстве они бились смертным боем, выясняя, кто же будет главным на улице, но один стремился достать до звезд, а второй мечтал, чтобы от него отвалили, поэтому роли распределились именно так, как соперники того заслуживали.

Хлыст напоминал хорька, ходил в рванине и отпустил патлы аж до плеч вопреки всем принятым нормам, внешний вид его, в принципе, мало заботил. Соратники ценили его не за внешность, а враги на собственной шкуре уясняли, что насмехаться над лохмачом – себе дороже.

Это был костяк стаи, в которую они сбились еще щенками; так было проще не только зарабатывать авторитет, но и отбиваться от тех, кто жаждал его отобрать. «Левые», в отличие от заводских, никогда не считались сплоченной общиной, где один за всех, а все за одного. Наоборот – на каждой улице в три дома промышляла своя бригада: в первое время после Войны они стерегли добро от всякого ворья, но с каждым прожитым голодным годом в это самое ворье и превращались, без зазрения совести нападая на соседей. И лишь другая бригада была способна уберечь улицу от разбоя, ведь шмалеры «левым» носить было не по масти, а палками и кулаками отбиться можно исключительно сообща.

И так уж вышло, что на улице Германа жила парочка подростков, прибившихся к банде по собственной воле, хотя Хлыст принял их в штыки, а Булка долго уговаривал главаря прогнать прилипал взашей. А все дело было в том, что эти юные сорвиголовы – сестры, а бабы в банде, да еще и на равных правах с пацанами – страшное западло. И ладно старшая, Ксюха – та брилась налысо, таскала мужскую одежду и вела себя, как заправский урка. Но младшая – Машка по кличке Мелочь – к таким переменам оказалась не готова и тихим хвостиком всюду шлялась за сестрой, бросая тень на всю шайку. И если бы не определенные таланты Ксюхи, обеих послали бы куда подальше. Но девушка дралась, как бешеная кошка, пробиралась в дома без единого шороха и умела вскрывать любые замки кусочком проволоки и гвоздем, поэтому, чтобы не терять столь ценный кадр, пришлось пойти на уступки. Правда, с одним уговором: если кто спросит – девчонки не в шайке, а просто трутся вместе. Это устроило всех. Вот и сейчас, едва услышав свист, сестры заявились на зов аж с другого конца улицы.

– Че за кипеш? – спросила Ксюха, старательно бася и подбрасывая на ладони заточенную отвертку.

Мелочь, как обычно, пряталась у старшей за спиной, поглядывая на парней широко распахнутыми глазами. Ей бы дома сидеть и в куклы играть, но девушка всюду таскала ее с собой, и Герман прекрасно понимал, почему: три года назад на их дом напали какие-то отморозки и убили родителей, а от изнасилования бедняг спасли подоспевшие в последний миг ребята. С тех пор сироты видели в них единственную защиту, а пацанские повадки Ксюхи были еще одним способом уберечься от надругательства. По крайней мере, так полагал Булка, а главарь привык всецело доверять его котелку.

– Прошвырнемся до Проходной, – ответил Грид. – Надеюсь, подкинут какое дельце.

До Войны у главного входа стояла высокая клумба, а за ней находилось крыльцо под козырьком с золоченой надписью, от которой нынче осталось первое слово: «Завод». Новые обитатели разобрали клумбу, закрыли окна первого этажа плитами, которые предприятие и выпускало, а на крыльце выложили стены из мешков с цементом до самого козырька, оставив три бойницы с фасада и узкий проход сбоку.

Остатки клумбы полукругом обложили бетонными блоками, за ними на шухере стоял обвешанный волынами отряд. Каждое утро доверенный Капитана приносил быкам листок с поручениями для шестерок – «левых», стремящихся стать «своими». Получалось мало у кого, последние задания выдавались запредельно сложными, граничащими с чистым самоубийством, но поток желающих по-быстрому подняться не иссяк до сих пор. Шайка Германа как раз и ходила в этой масти, но сами себя они так никогда не называли и никому, кроме крейдеров, не позволяли.

– Здорово, пацаны! – гаркнул Грид, подойдя к нагромождению серых обломков.

– А, щенок Нюхача. – Крепыш в балаклаве ощерил гнилые зубы. – Че надо?

– Пошабашить.

– Ну, этого у нас навалом. Жратвы в обрез, патронов кот наплакал, а шабашек – хоть сракой жуй. – Охранник расхохотался. Парень стоял шагах в пяти от него, но чуял тошнотворную вонь из пасти.

Крейдер повесил двустволку на плечо и поднес к лицу список заданий. Долго бегал по строчкам блеклыми глазками и, наконец, сказал:

– Сгоняй в девятый дом, что на Пионерской – там один черт за крышу платить не хочет. Передай ему привет от Капитана и намекни, что борзеть – нехорошо. Возьмешься?

Герман сглотнул. Пионерскую держала шайка Славки Крота – редкостного отморозка, которого сторонились даже заводские. В отличие от правильных воров, краснощекий амбал не гнушался убивать, даже когда мокрухи можно было избежать. И не просто не гнушался, а всеми силами искал повода проломить кому-нибудь череп куском арматуры. А приход чужаков, да еще и за долгом – повод более чем веский, старшие и слова против не скажут.

– Эй, фраер! – окликнул бык. – Заснул, что ли? Или очко разжать пытаешься?

На этот раз загоготала вся троица. Дать заднюю в такой момент – значит, прослыть трусом на весь район, и тогда пощады не жди ни от своих, ни от «левых». Уж лучше сдохнуть в драке с Кротом, чем стать распоследним чмошником, за секунду растеряв годами и кровью скопленное уважение.

– Беру! – с вызовом ответил парень.

– Это песец, – печально вздохнул Хлыст, а вздыхал он реже грома среди ясного неба.

– Нет. – Герман излюбленным движением закинул биту на плечо. – Это – шанс.

Молчаливый и замкнутый Булка, вопреки всем ожиданиям, переметнулся на сторону патлатого хорька:

– Нас кончат. Не просто отмудохают и прогонят, а реально замочат. Или покалечат. И хрен его знает, что хуже.

Главарь сплюнул под ноги и окинул шайку хмурым взором:

– Короче, я вас, как целок, уламывать не собираюсь. И пойду на Пионерскую при любом раскладе, хоть в одно жало. Мечтаете стать главными чмырями в округе – сидите на жопах ровно, силком тащить никто не будет. Если так обоссались на первом серьезном деле – какие вы, на хер, крейдеры? Или идем все вместе, или нам по этой жизни не по пути. Дальше начнется та еще веселуха, а вы уже напрудили в штаны.

– Я пойду. – Ксюха встала и сунула руки в карманы замызганного ватника. – На хер вас. – Она кивнула на парней, да так, что чуть не слетела кепка. – Тоже мне, герои. Очкозавры, вот вы кто.

– За метлой следи, коза, – проворчал Хлыст. – А то не погляжу, что ты – телка.

– Так не гляди. – Острие отвертки выскользнуло из-за пазухи. – Давай раз на раз, че ты? Или только на словах махаться мастак?

Лохмач медленно выпрямился, и в этой неспешности таилось столько же опасности, как и в поднявшейся из гнезда гадюке.

– Не надо! – всхлипнула Мелочь и повисла на шее сестры, подставив спину шагнувшему навстречу мальчишке. – Не деритесь!

Ржавый набалдашник со свистом рассек воздух и рухнул в костер, разметав во все стороны искры и уголья. Драчуны прыгнули кто куда, как сошедшиеся в поединке коты, чье заунывное пение прервало ведро ледяной воды.

– Варежки – хлоп! – прикрикнул главарь. – Никаких рамсов в бригаде, ясно?

Хлыст и Ксюха отвернулись друг от друга и надули губы: пламя пригашено, но не потухло. Засиделись ребятки, давненько не стравливали пар. Ну, ничего, скоро разомнутся, лишь бы от такой зарядки башни не снесло.

– Ну, кто еще?

Первым подошел Булка, за ним, с большой неохотой – хорек. По глазам было видно – боится, но коль уж тормоз не струсил, то и ему слабину давать никак нельзя – загнобят.