И Ной второй, если его об этом просит его электорат, не может проигнорировать его просьбы – выборщик имеет полное право знать, кого он выбирает. – За борт его! – отдаёт команду матросам Ной второй и, не успевает господин Нервозов понять, что с ним сейчас происходит, как он летит кормить собой акул. И как теперь Ной второй видит, то этой презентации себя, вполне достаточно для его подданных, которые в один момент прониклись уважением и любовью к отныне и до скончания их жизни на этом корабле, их повелителю, Ною второму. А что они, эти отныне полностью находящиеся под властью Ноя второго подданные, могу поделать, когда вся власть в руках Ноя второго, без управленческих способностей никому не управиться с кораблём. Вот и приходится им во всём слушаться, с каждым днём всё больше наглеющего и следующего своим наклонным путём абсолютного монарха, от деспотизма до самодурства, Ноя второго, который начал вовсю упиваться своей неограниченной ничем, кроме своей фантазии властью, и уже возомнил себя богом и требует поклонения.
И первым указом этого самого великого из Цезарей (это одно из его титулов) Ноя второго, а по своей величавой сути и первого, будет самый деспотичный (и это не зря), отдающий самодурством нового государя, бесспорно спорный указ, попирающий все свободы и вольности его отныне подданных, пассажиров корабля – теперь каждый из вас будет оцениваться по настоящему, по своим способностям и нужности для нашего общего дома, корабля. – Так что засуньте ваши регалии и родовитость, знаете куда! – Ной второй очень красноречиво посмотрел на Кубрика, который как все знают, является правой рукой Ноя и всё обо всех знает, и имеет неограниченный доступ к любому физическому телу на корабле – и если он возьмётся за это дело в резиновых перчатках, то никому мало не покажется.
Ну а как только с первого указа всё так несправедливо для пассажиров распределилось, – как по божьему повелению, кто был первым, тот стал последним, и наоборот, – то тут все они фигурально и приплыли, обнаружив себя не такими выдающимися личностями, как всегда о себе мнили, а согласно своих способностей и необходимости, кто в кочегарах, кто полотёрах, а кто в качестве наживки для ловли акул.
Но всё это возможно только в одном случае, если бы у оставшегося человечества, которое было представлено пассажирами корабля, не было иной надежды, кроме как полагаться на капитана своего корабля, который ведёт корабль их жизни. Но в случае появления двух полярного мира, где господин с Оксфордским акцентом, несмотря на то, что он всегда был убеждённым сторонником однополярного мира, выступит в качестве альтернативного источника информации, – вы не Ной, а трепло и самозванец, – подняв вверх шайбу, своим сообщением вдавил бы в стул Мирбуса господин с Оксфордским акцентом, – то, пожалуй, Мирбус не стал бы себя обожествлять.
В общем, такое положение вещей в корне меняет весь расклад на корабле, заставляя господ Паранойотова и Поспешного, в чьей информационной несдержанности не сомневался господин с Оксфордским акцентом, – скоро все на корабле будут знать, что у меня есть, что противопоставить Мирбусу, – с пониманием всего этого переглянуться и решить, что с господином с Оксфордским акцентом, не только из-за его акцента стоит иметь дело.
Тем временем господин с Оксфордским акцентом не просто забирает из рук Гноза шайбу, а он в тот же момент вкладывает ему в руку всё ту же карту, даму крестей. И на этот раз Гноз не задаётся вопросом, почему именно дама крестей, а не как минимум валет – господин с Оксфордским акцентом собой представляет глобалистов всех мастей, а для них любого рода нетерпеливые убеждения в своей однородности, неприемлемы. Так что если тебя посчитали за даму, то прояви уважение к другому мнению, и не возникай.
Господин с Оксфордским акцентом, вернув шайбу в карман своих штанов, разворачивается в ту сторону, куда он до встречи с Гнозом шёл и, ничего больше не говоря, выставив вперёд руки, направил свой ход дальше. Гноз, в свою очередь бросив короткий взгляд на господ наблюдателей, поворачивает в свою сторону и быстрым шагом начинает покидать этот перекрёсток путей. Ну а господа Паранойотов и Поспешный вначале замешкались, не зная что им дальше делать, но затем придя к единому мнению – без дополнительной информации им во всём этом не разобраться, а её может сейчас дать только Гноз, – рванули вдогонку за Гнозом.
Ну а господина с Оксфордским акцентом или для себя Маккейна, такое положение вещей вполне устраивает, и он идёт дальше. А вот куда, то он пока что не знает. Чего не скажешь об интуиции, которая просто уверена, что он таким образом, обязательно на свою задницу найдёт приключений. Но кого она решила смутить, Маккейна убеждённого сексиста и женоненавистника. – Интуицию слушают только бабы, подкаблучники, тряпки половые и неуверенные в себе люди. – Решительно убедил себя Маккейну, и тут же по выходу из поворота ему представилась возможность доказать, что он, как минимум, уверенный в себе человек.
И судя по побелевшему в один момент виду, застывшего на месте Маккейна, то он находился на пути к собственному пониманию себя – кто же он на самом деле, баба – вопрос пока открытый, подкаблучник – это вряд ли, он ведь холост, тряпка половая – это дискуссионный вопрос, или неуверенный в себе человек – а это спорный вопрос. В общем, у Маккейна было ещё время над этим подумать при виде приближающего к нему, сомнамбулического вида боцмана Роджера, держащего перед собой зажжённую свечку. И видимо то, что Маккейн, кого-кого, а боцмана Роджера не ожидал сейчас увидеть – по его расчётам, боцман находился в лазарете, – а не как можно было подумать, что он этого сомнамбулического вида боцмана испугался, и повергло его в этот умственный ступор. Да и кого не повергнет в ужас и не озадачит этот потусторонний вид боцмана, надвигающегося на вас со свечой в темноте, и что-то про себя бормочущего. Маккейну, кажется, что он обращается к темноте с вопросом: «Ищу человека?».
И хотя это всего лишь академический взгляд на боцмана, но он как кажется, наиболее точно подходит к этой картине боцмана. И если бы Маккейн сумел из себя слово выдавить и спросить боцмана: «И что за человека вы ищете?», – то боцман так уж и быть, остановился и соблаговолил ответить. – Проклятого синоптика.
– И чем вам синоптик так не угодил, что вы готовы его растерзать на кусочки? – не может удержаться от нового вопроса Маккейн.
– Теперь моей душе нет покоя, и он поселил в неё одно ненастье. – Отвечает боцман. И Маккейн его отлично понимает и полностью согласен, что таких синоптиков нужно отлавливать и бросать в море. Что б не повадно было. Они нам напрогнозируют чёрт знает что, а мы это всё на себе переноси.
Но Маккейн не смог вымолвить ни слова, и боцман прошёл мимо. Что между тем навело Маккейна на мысль. – А здесь случайно не находится лазарет? – вопросил себя Маккейн, бросив внимательный взгляд в ту сторону, откуда появился боцман. Правда отсюда, мало что можно было отличимо увидеть, и Маккейн, решив, что самое страшное уже позади, выдвинулся вперёд. И так до тех пор, пока при подходе к следующему пересечению дорог, до него вдруг не доносятся чьи-то разговорчивые голоса. Что заставляет Маккейна в одно мгновение замереть на месте, а во второе кинуться в сторону, за перегородку, ограждающую собой это пересечение дорог.
И как вскоре выясняется Маккейном, то он не зря пожертвовал своей репутацией бесстрашного человека (понятно, что только перед собой, другие его не волнуют) – теми, кто шёл по коридору и разговаривал, оказались, и это Маккейна как раз не удивило, капитан Мирбус и судовой врач, Кубрик. И что ещё не удивило, а до крайней внимательности заинтересовало Маккейна, так это то, что они вели свой разговор о нём (а о ком ещё они могут вести разговор – так любой думает, стоит ему стать случайным свидетелем чьего-то разговора). Ну а чтобы Маккейн был в курсе всего того, что они о нём думают и говорят, они специально (по разумению Маккейна) остановились на этом пересечении дорог и принялись говорить всё, что о нём думают и домысливают – что всегда ещё хуже звучит, чем первое.
