День спустя Кутузов перенес главную квартиру в соседнюю деревню Леташевка, что лежала в четырех верстах по дороге в Калугу, так как там было не столь тесно и шумно.

Фельдмаршал занял чистую избу с тремя окнами. За дощатой перегородкой у печи стояла кровать Михаила Илларионовича, остальная, большая часть избы была кабинетом, столовой и приемной фельдмаршала. Генерал Коновницын с канцелярией так же перебрался в Леташевку и разместился рядом в старой избе, которую топили «по-черному». В эту же дымную избу переселился и остальной штабной «планктон», включая меня. Во дворе в низеньком овине стал квартировать комендант главной квартиры, бывший суворовский любимец Ставраков.

Тогда же пришел и высочайший указ о производстве меня «за подвиги в сражении с неприятелем у села Бородино» в капитаны 2 ранга. Учитывая оперативность моего производства, думаю, здесь не обошлось без участия Багратиона, который самолично отписал о моих заслугах императору и расписал их в превосходных степенях. Насколько я помнил, мой пращур никакой перемены в чинах после Бородино не получил. А это значило, что я не только теперь обогнал его в карьере, но и еще раз, пусть самую малость, но изменил течение истории. По случаю своего производства, я, как водилось, не только в ХХ1 веке, но и в веке Х1Х, проставился своим сослуживцам. В этом смысле в российской армии никаких изменений я не заметил.

Свободное время офицеры штаба, как и раньше, проводили у гостеприимного Коновницына. Никакой мебели не было. В сенях глиняный пол толстым слоем устилали соломой, сверху набросали попон, ковров и бурок. Так организовался своеобразный штабной клуб, где обедали и ужинали, а кроме того спали вповалку офицеры штаба, адъютанты и заезжие гости. Там же курили трубочки, гоняли чаи и калякали на всевозможные темы. Народу всегда в сенях было не протолкнуться, но, как это, ни странно, всем хватало места и поесть, и поспать.

В целом штаб Главной армии, при ближайшем рассмотрении оказался настоящей «банкой с пауками». Первым из «пауков» был Беннигсен, все еще не терявший надежду когда-нибудь свалить Кутузова и самому стать главнокомандующим. Беннигсен всюду кричал о дряхлости главнокомандующего, хотя сам был ровесником Кутузова. К Беннигсену примыкали родственники царя, молодые, но ядовитые генералы – герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский. Отдельную партию представлял мой новый знакомец сэр Роберт Вильсон, имевший непонятно зачем некие полномочия от Александра Первого. Вильсон был ганноверцем по происхождению, а значит земляком Беннигсена, и в чем-то его единомышленник. Свою линию гнул и, оказавшийся не у дел, и московский губернатор Ростопчин, живший здесь же при штабе. С Кутузовым они на дух не переносили друг друга. Сам себе на уме был и внешне доброжелательный, но всегда державший камень за пазухой, самолюбивый и злой на язык Ермолов.

Мое появление штаб встретил без особой радости. Как же явился, не запылился, и сразу в «дамки» – в любимчики к главнокомандующему, да еще в некой загадочной должности офицера по «особым (каким еще особым?) поручениям». С другой стороны, я имел флигель-адъютантский аксельбант, и за мной стояла фигура князя Багратиона. При этом все понимали, что у Кутузова ко мне по некой неизвестной причине (таинственное сожженное письмо Багратиона!) особенное отношение, как понимали, что в случае возвращения к армии Багратиона мое влияние еще более усилится. По этой причине, в целом внешне окружающие относились ко мне достаточно предупредительно, хотя и настороженно.

А затем у меня произошла весьма небезынтересная встреча. Утром следующего дня я получил приказание фельдмаршала донести до сведения Беннигсена какие-то секретные бумаги. Сам Кутузов, по понятным причинам, старался лишний раз с генералом не встречаться. Меня же он по какой-то причине посчитал фигурой для сношений с Беннигсеном самой подходящей, и теперь я должен был возить их взаимные письма друг к другу. Не слишком довольный своей новой миссией, я отправился в недолгий путь от одной околицы к другой, когда вдруг неожиданно за спиной услышал крик:

– Ваше высокородие!

Я оглянулся. Поодаль стоял и улыбался мне тот самый егерский унтер- офицер, что спас меня во время рукопашной схватки в день Бородина.

– А я все думал, выжили, али нет! Поклон вам мой, что тогда спасли меня от штыка французского!

– Да и тебе спасибо, что спас меня! Давай хоть познакомимся. Я капитан 2 ранга Колзаков Павел Андреевич, состою нынче при главнокомандующем.

– Унтер-офицер егерского полка Василий Алдакушкин! – бойко представился мой спаситель.

– А по отчеству как?

– Батюшку Петром звали.

– Значит Петрович! – улыбнулся я, вспомнив своего первого старшину роты в училище прапорщика Усуляка, которого мы тоже с удовольствием звали Петровичем. – А знаешь, Петрович, не хотел бы ты перейти служить ко мне?

– Это в денщики что ли? – сразу нахмурился унтер. – Звиняйте ваше высокородие, но я уж лучше в строю повоюю. Не привыкши я в холуях состоять.

– Ты не правильно меня понял. Мне не нужен денщик. Мне нужен толковый и преданный помощник, на которого я мог бы положиться в минуту опасности, чтобы и меня в бою мог прикрыть и тайну хранить. Смотри!

Я вытащил несколько своих ножей и с разворота один за другим всадил в ствол ближайшего дерева, так что они образовали почти правильную окружность.

– Здорово! – не удержался от восхищения унтер.

Издали за метанием ножей наблюдали и курившие неподалеку солдаты. По их приглушенным голосам я понял, что они тоже поражены увиденным.

– Хочешь научиться? – спросил я Петровича.

– А кто ж не хочет вашеродие так ножики-то кидать, я ж все же егерь.

– Ну, что, теперь пойдешь ко мне?

– Ежели научите хоть малость, пойду с превеликим удовольствием.

Да я и сам видел, как у унтер-офицера загорелись глаза, когда он увидел мою демонстрацию.

– И ножики метать научу, и еще многое что. – усмехнулся я. – Было бы только желание.

Не откладывая дела в долгий ящик, я, отнеся бумаги Беннигсену, сразу зашел к командиру лейб-гвардии егерского полка Бистрому.

Полковника Бистрома я нашел в его полковой палатке, где он еще с несколькими офицерами вел какие-то служебные разговоры. Подождав, пока офицеры покинут палатку, я одернул полог:

– Разрешите, Карл Иванович!

– Заходи, добрый путник, кто бы то ни был! – донеслось из глубины.

– Флигель-адъютант и офицер для особых поручений главнокомандующего капитан 2 ранга Колзаков!

Увидев меня, Бистром заулыбался:

– Помню, помню! Ты тот моряк, которого лошадь чудесным образом перенесла из одной армии в другую! Очень рад, очень рад!

Настроение Бистрома было прекрасным – со дня на день он ждал производства в генерал-майоры за отличие при Бородино.

– Ты ко мне поболтать за жизнь или по делу!

– По делу, Карл Иванович. Не были бы вы столь любезны, отдать мне в личное подчинение унтер-офицера вашего полка Алдакушкина.

– Алдакушкина! Да, губа не дура! – улыбка Бистрома сразу сошла на нет. – Это один из лучших моих егерей, Георгиевский кавалер, да и мастер на все руки. Зачем вам в денщиках такой служака. Для денщика другие качества нужны. Давайте я вам другого подберу, и услужливого, и домовитого…

– Вы, Карл Иванович, меня не поняли! – прервал я тираду Бистрома. – Я вам доложил, что являюсь не адъютантом фельдмаршала, а офицером для особых поручений. Особых! А потому мне нужен не денщик, а именно опытный егерь, умеющий выполнять особые задания. Это не моя прихоть, а распоряжение главнокомандующего. – для пущей убедительности приврал я.

– Ну, разве так, тогда конечно берите! – кивнул мне Бистром, но уже без прежней ласковости в голосе.

Он тут же вызвал полкового адъютанта и велел сделать бумагу на перевод унтер-офицера в штаб армии.

Уже через пару часов Алдакушкин был у меня. Приказав штабному писарю оформить его и поставить на довольствие, как моего денщика, я первым делом расспросил моего нового подчиненного о его жизни и службе. Коли вместе служить, то и узнать надо друг друга получше. А потому, поведав о себе (разумеется, нынешнюю официальную легенду), я затем расспросил и его о прошлом житие-бытие.