Постепенно инструктор отдает самолет в руки курсанта, а сам только «страхует» движения ученика.

Машина, попавшая во власть неоперившегося птенца, ковыляет по небу, как пьяная. Заваливается с крыла на крыло, то клюет носом, то вдруг становится на дыбы. Новичка это не очень расстраивает, он изо всех сил воюет с указателем скорости, гоняется за линией горизонта, в поте лица старается сохранить заданную высоту и кривых пируэтов самолета просто-напросто не замечает. А инструктор должен терпеть. Инструктор должен понимать: не может его подопечный вот так взять и полететь. Это было бы чудо, а чудеса, как известно, встречаются только в сказках.

Согласитесь, инструктору нужны терпение, выдержка, кротость. Тем более что практика показывает: ругать ученика — только портить…

Проходит сколько-то времени, и курсант вполне сносно копирует действия своего учителя. Однако радоваться еще рано. Теперь инструктору предстоит обучить галчонка исправлению характерных ошибок, которые тот непременно допустит, как только окажется в воздухе один.

Летчик вводит погрешности и сам исправляет их. Раз, два… пять. Потом он предлагает курсанту помогать ему. Потом требует от ученика самостоятельных, совершенно осмысленных действий.

И тут, как нигде, от того, кто учит, требуется педагогический талант, уменье постигать чужую душу, быть По-настоящему мудрым. Одного новичка надо подбодрить даже тогда, когда успехи его оставляют желать лучшего. Другого — ругнуть, хотя в общем и целом он вполне на уровне стандартных требований. Третьего полезнее всего чуточку подковырнуть, как говорится, подначить, и, глядишь, он за день успеет больше, чем вся группа за неделю…

Наконец подходит время, когда птенцы вылетают одни.

Они поднимаются с аэродрома, набирают высоту, оставляют свой первый самостоятельный след в небе…

А инструктор?

Инструктор стоит около командной радиостанции и нервно жует незажженную папиросу. В руке у него микрофон, и он, словно попугай, говорит одно и то же:

— Кренчик поменьше! Хорошо. Скоростенку проверь! Хорошо. Высотенку не перебирай! Хорошо. — И так до самой посадки. И раз, и два, и сто раз…

А потом наступает самое горькое и вместе с тем самое радостное событие: мальчики, получившие из твоих рук крылья, уходят в большое небо. Ты же остаешься на пятачке учебного аэродрома, получаешь новых желторотиков и снова учишь их правильно залезать в пилотскую кабину, без паники запускать двигатель, аккуратно выруливать, грамотно взлетать, чисто маневрировать, рассчитывать на посадку и приземляться точно у «Т».

Проходят годы. И вдруг где-нибудь на промежуточном аэродроме ты являешься с докладом к начальнику авиагарнизона и узнаешь в раздобревшем, краснолицем, уверенном и властном полковнике авиации Васю Синицына или Федю Галкина — своего бывшего курсанта.

Полковник смотрит на твой капитанский погон и иногда, наплевав на все правила субординации, широко распахивает объятия и по старинке обращается к тебе: «Товарищ инструктор!» Бывает, объятия и не распахиваются. Случается, но это уж совсем редко, что начальник гарнизона не узнает тебя или делает вид, что не узнал…

Хорошая у летчика-инструктора работа или не очень? Думаю, что все дело в характере.

Если тебя по складу ума, по темпераменту может согревать мысль: вот скольких людей я выпустил в небо! — тогда эта работа будет хороша, и благодарна, и радостна.

Если же все курсанты кажутся тебе на одно лицо и после двадцатой посадки ты начинаешь нервно поглядывать на часы, ожидая конца летного дня, лучше подавать рапорт и просить перевода либо в строевую часть, либо на линию — словом, куда угодно, но только подальше от учебного аэродрома.

Объясните, пожалуйста, в чем разница между летчиком, летающим на самолете, и пилотом вертолета. Или такой разницы нет?

Если говорить о человеческих достоинствах и недостатках командира крылатого корабля и его собрата вертолетчика, если сравнивать их технические и специальные познания, если взвешивать их способности (авиационные я имею в виду), думаю, что заметных отличий установить не удастся.

Единственная разница, серьезно отличающая людей этих родственных и очень близких специальностей, кроется в технике пилотирования. Профессиональные навыки, выработанные приемы управления летательными аппаратами заметно разнятся. Поэтому как опытному пилоту крылатой машины вряд ли удается без специальной подготовки уверенно слетать на вертолете, так и вертолетчику, впервые попавшему в самолетную кабину, придется туго.

И все же пилоты всех летательных аппаратов — мастеровые одного воздушного цеха. Объединяющего в их труде куда больше, чем разделяющего. Тот, кто начнет свой авиационный путь, например, на спортивном самолете, а потом задумает переучиться на вертолетчика, не прогадает. Небо есть небо. А техника пилотирования — дело наживное.

Почему в правилах приема в летные школы и в вашей книге «Вам — взлет!» сказано, что в авиационные училища принимают юношей, а как же быть девушкам?

После такого вопроса следует обычно ряд упреков в мой адрес и в адрес организаций, ведающих формированием летных школ.

Девушки доказывают, что они «ничуть не хуже», что «они хотят стать летчицами», и далее ссылаются на исторические примеры: «А как же Раскова, Гризодубова, Осипенко, Чечнева и другие военные летчицы?» И последний постоянный довод: «Как же Валентина Терешкова? Что ж, на космическом корабле летать легче, чем на простом самолете?..»

Прежде чем ответить по существу вопроса, я хочу сказать всем обидевшимся девушкам: «Милые мои девчонки, честное слово, я лично не виноват в тех ограничениях, которые стоят на вашем пути в небо, в своей книге я только честно отразил существующее положение вещей. Действительно, принимают юношей. Это узаконено».

Теперь по существу проблемы.

Женщин не допускают у нас в стране к работе забойщиками, нет женщин-водителей 25-тонных самосвалов, женщины не играют в футбол, не занимаются штангой и боксом. Неужели ж вы можете серьезно подумать, что эти ограничения введены из-за плохого отношения к вам?

Только заботой о здоровье женщин продиктовано решение, не допускающее приема вас в летные школы.

Знаю. Здесь меня непременно перебьют. А как же женщины, которые все-таки летают?

Нет правил без исключения. И Валентина Степановна Гризодубова, и Марина Николаевна Раскова, и Марина Павловна Чечнева, и сама Валентина Владимировна Николаева-Терешкова — исключения.

Возможно ли быть исключением? В принципе возможно, но очень трудно. Для этого надо обладать незаурядными волевыми качествами, надо уметь упорствовать, терпеть поражения и не сдаваться, надо обладать абсолютной преданностью авиации, убежденностью в своем праве быть исключением, большой смелостью мысли и чувств. И ко всему еще, не стану кривить душой, должно обязательно хотя бы один раз (особенно это важно вначале) крупно повезти.

Сколько бы ни говорили, что работа летчика обыкновенная, я с этим все равно не могу согласиться. И очень прошу ответить мне на такой вопрос: «Что вы считаете в работе летчика самым страшным?» Только ответьте, пожалуйста, откровенно или уж лучше совсем не отвечайте. Очень прошу!

Хорошо, буду откровенным.

Самым страшным я считаю разочарование. Вот настроил себе человек воздушных замков, навоображал, нафантазировал, а столкнулся с реальной, настоящей авиационной действительностью и увидел: летная работа — трудная работа. И физическая нагрузка большая. И нервное напряжение немалое. И на аэродромах еще куда как много вовсе не романтической возвышенности, а самой будничной, грубой прозы.

Летать и не любить свое дело — это страшно. Это очень страшно!

Мне могут возразить: «А разве не страшно быть, например, инженером-строителем и не любить строительного дела?» Отвечу: вероятно, и это страшно, но все-таки в меньшей степени. И вот почему: отработав положенные часы, добросовестно исполнив свои нелюбимые обязанности на земле, человек может переключиться — с упоением играть в футбол, собирать транзисторные радиоприемники, разводить кроликов или найти себе еще какую-нибудь отдушину. Конечно, летчика никто не лишает права на любительство (я знаю летчиков художников, летчиков-охотников и летчиков-автогонщиков). И все же небо требует всего человека. Целиком. Не говоря уже о том, что сегодня у вас вылет в три часа утра, а завтра — в двенадцать часов ночи, сама специфика авиационного ремесла заставляет человека отдавать своей профессии всю душу без остатка. Иначе долго не пролетаешь. Иначе немного раньше или немного позже, но непременно поставишь себя перед лицом катастрофических неприятностей.