Папа напомнил то, что раньше рассказывал мне о немом фильме «Фантомас», который должен был нагонять ужас. Теперешний же фильм режиссёра Андре Юнебеля – искромётная комедия, но обе картины появились, благодаря романам Марселя Аллена и Пьера Сувестра. Живое искусство соединило мостком удалившиеся друг от друга отрезки жизни.

Я думал потом не раз, что по тому же мостку пришли в наше с моими друзьями детство луки, арбалет, воздушные змеи, западки, рассказы о животных Сетона-Томпсона и другое.

Успели мы посмотреть в Анапе и тогда только что вышедший на экраны советско-болгарский фильм «Бегущая по волнам» Павла Любимова по мотивам романа Александра Грина. Сценарий написал Александр Галич. «Это уже не яркие «Алые паруса», приоткрыт грустный и куда какой серьёзный Грин», – сказал папа и стал со мной обсуждать кинокартину. Заметь, говорил он, Бутлер вёл незаконный гешефт за спиной Геза и убил его как искателя приключений, мечтателя. Бутлер признаётся, что перестрелял бы всех мечтателей. С каким удовольствием он разрушил памятник Фрези Грант, и толпа рукоплескала.

«Что этим всем сказано? – спросил меня отец и ответил: – Конец мечтам – конец свободе творить. Мы живём без свободы творчества».

Потом он размышлял о Несбывшемся (привожу отрывок по книге).

«– Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда, очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем, всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо мелькающие черты?

Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня».

Отец сказал об этих мыслях: «Какие гениальные слова найдены, чтобы выразить то, к чему мы внутренне стремимся, хотя и без толку, – Несбывшееся. Его высокие, туманные берега».

Он замолчал, думая о своём Несбывшемся. Я понял, о чём он думает, с догадками соваться не стал, но запомнил сказанное им тогда в Анапе, когда мы возвратились в нашу комнату из кинотеатра: «Грин приоткрыт, но всю подоплёку его творчества, то, почему он не писал о советской жизни, никогда не будут открывать».

К боевому прошлому

Благодаря сложной комбинации, наша семья обменяла жильё в Бугуруслане на двухкомнатную квартиру в городе Новокуйбышевске Куйбышевской (ныне Самарской) области. Переезд состоялся в декабре 1967 года.

Город оказался загазованным: нефтеперерабатывающий комбинат, завод синтетического спирта, нефтехимический комбинат отравляли своими выбросами атмосферу, но квартира, в отличие от бугурусланской, была «с удобствами»: имелись ванная и туалет. Располагалась она на втором этаже, и весной из окна мы разглядели вдали Волгу во время разлива. До неё от дома по прямой оказалось шесть километров. В окно виделась полоска леса у Волги.

Пойдя под гору по направлению к ней, окажешься на маленькой станции Липяги, за железной дорогой лежит деревня того же названия. А далее – поле, озеро, ещё озерки и Волга. Вот на этом пространстве между железной дорогой и рекой летом 1918 года были бои: с одной стороны чехословаки и Народная Армия КОМУЧа, а с другой – красноармейцы, их в то время разбили. В октябре через эти места мой отец с 5-м Сызранским полком, после боя под Иващенково, проехал в Самару.

Судьба в Великую Отечественную войну привела отца в Красноярск, в края, известные ему с Гражданской войны, затем в Оренбуржье, по которому он проходил белым добровольцем, а теперь определила ему жить у места других боёв белых с красными.

В Новокуйбышевске он стал временами, оставаясь на пенсии, замещать какого-либо учителя в школах N 15 и N 18, начал писать зарисовки, очерки для городской газеты «Знамя коммунизма», был принят в число её внештатных корреспондентов. Публиковала работы отца и областная газета Куйбышева (Самары) «Волжская коммуна». Он купил с рук пишущую итальянскую машинку Olivetti с русской, естественно, клавиатурой, которая не пылилась без дела.

На письменном столе перед ним, как в Бугуруслане, стоял в рамочке на подставке портрет Льва Толстого, на другой стене висел портрет Чехова. Рамки отец сам изготовил из дерева, покрыл краской. На стене над диваном висел арбалет его изготовления, привезённый из Бугуруслана.

В новокуйбышевском литературном объединении, куда приняли отца, он встретил Михаила Ивановича Л., вместе с которым учился в Москве в Литературном институте Союза Советских Писателей. Михаил Иванович рассказал, что, когда после окончания института вернулся к себе домой в Куйбышев, на него написал донос некий куйбышевский поэт, и оклеветанный человек отбыл в лагерях пятнадцать лет. При Хрущёве его реабилитировали, предложили вступить в партию, дабы он показал этим, что не таит зла на режим. Михаил Иванович вступил в партию, о пережитом в лагерях предпочитал молчать.

Папа нередко ходил к нему в гости, тот приходил к нам, они говорили о писателях того времени: к примеру, о так называемых «деревенщиках». Звучали имена Василия Белова, Валентина Распутина, Василия Шукшина.

Мой отец и его товарищ обсуждали, как пробиться к читателям. Михаил Иванович, одарённый прозаик, работал старшим бухгалтером автотранспортного пассажирского предприятия, имел дачу, где росли яблони, смородина. Он заготавливал наливки и на протяжении двух лет принимал на даче двух сотрудников Куйбышевского издательства, от которых зависело издание книг. Эти люди приезжали на дачу в пятницу вечером и до вечера воскресенья вкушали шашлыки, пили наливки, к которым хозяин «прикупал водочки». Итог: издательство стало выпускать сборники детских рассказов хозяина. По его словам, только гонорар за третий сборник восполнил истраченное им на дачные приёмы.

Если бы не они, читатели не узнали бы о талантливом писателе.

Приятное и неприятное на турбазе

В Новокуйбышевске нашлась и знакомая моей матери, эта женщина жила с дочерью, которая была замужем за добрым человеком Николаем Семёновичем. Семья подружилась с нашей семьёй. Николай Семёнович в летнее время заведовал туристической базой нефтехимического комбината и летом 1968 пригласил на турбазу моего отца, меня и Сергея. Катер, который назывался «пээска» (ПС: пассажирское судно) доставил нас и других отдыхающих по реке Кривуше до её впадения в Волгу, которую пересёк, и мы оказались на лесистом берегу с песчаным пляжем. Неподалёку была пристань Шелехметь, за нею виднелись Жигулёвские горы. Впоследствии я описал эти места в повести «Стожок на поляне».

Нам дали палатку и раскладушки с постельным бельём. Хлеб на турбазу ежедневно доставляла пээска, на ней же приплывала мама, снабжая нас картошкой, пшеном для каши, макаронами, консервами и прочим.

Утром искупавшись, папа, я и Сергей отправлялись за ерик в Жигулёвский заповедник, где в лесу открывались идиллические поляны со стожками сена, в выси кружили ястребы. Мы собирали грибы, потом около палатки жарили их в сковороде на костре, а иногда варили суп с ними и с консервами.

На турбазе отдыхали деловые мужики, ночью они заходили с бреднем в Волгу, безнаказанно занимались браконьерством. От них мы узнали в подробностях то, о чём слышали раньше. После того как Волгу поперекрывали плотинами, в ней не стало белуги, севрюги, белорыбицы – того, чего в детство, к примеру, моей мамы, выросшей на Волге, имелось в изобилии. А какой вред нанесли реке недалёкие от турбазы предприятия нефтепереработки и нефтехимии Новокуйбышевска! Поначалу после их пуска отсутствовали очистные сооружения, и отходы сбрасывались напрямую в реку Кривушу, которая несла их в Волгу.

Купаясь, беря из реки воду для чая и приготовления еды, мы успокаивали себя тем, что подобного уже нет.

Рыбакам попадались окуни, подлещики, карпы, щуки. Отец спросил, ловится ли волжская селёдка. Они, по их словам, о ней только слышали.