– Погоди-ка… я не ослышался? Ты мечтаешь стать жнецом?

– Я не думаю, что это хуже, чем моя теперешняя жизнь.

Тут жнец не выдержал и разразился захлёбывающимся издевательским смехом, да так, что ему даже пришлось опереться рукой на подоконник. Уязвлённый, Ники было вскинулся, но потом опустил глаза и с преувеличенным вниманием принялся разглядывать блокнот, всё ещё зажатый в ладони. Впрочем, внимание тут же стало неподдельным. На картинке проступили гладкие волосы, хищные черты лица и два чёрных провала в глазницах, усечённые с верхнего и нижнего краёв дугами век, – копия того, кто стоял перед ним сейчас.

– А ведь ты точно так же смеялся и пятьсот лет назад, пытая девушек у себя в подвалах, – сказал вдруг Ники, и у него самого по коже пошел мороз от того, как равнодушно это прозвучало.

Жнец резко оборвал смех и застыл, напряжённый точно струна.

– Сезар ди Оливейра.

***

Это было набором букв.

Нет, не так. Это было набором букв поначалу. А потом они срослись в имя. То-самое-имя, и даже исконный португальский говор чёртов мальчишка отлично воспроизвёл.

Его раскололи надвое. Вельд буквально почувствовал, как мёртвые ткани мозга превращаются в монолитную ледяную глыбу, которую тут же раскалывает зигзагообразная трещина, уходящая вглубь, в самое нутро.

Вдохни.

«Пятьсот лет без кислорода. Я не помню, как…»

Вдохни.

И он вдохнул. И понял каким-то краешком крошащегося сознания, что этот мальчишка, Никита Орлов, перевернул песочные часы, в которых даже приблизительное количество песка было неизвестно.

– Я вижу это с тех пор, как мне в руки попало перо. Каждую ночь. Я знаю о тебе многое… Сезар ди Оливейра.

– Не произноси это имя… – хрипло попросил Вельд. – Мне нельзя, понимаешь? Нельзя его знать.

– Но почему? – мальчишка опять свёл свои дурацкие брови домиком – притворяется или и вправду не понимает?.

– Это непреложное правило, вот почему.

– Скучно это, наверное, – хуева туча непреложных правил.

Вельд кое-как совладал с собой и даже попытался усмехнуться:

– Это вообще скучно – быть немёртвым.

– А почему жнецам нельзя знать имён, которые у них были при жизни?

Нервным жестом Вельд одёрнул рукава. Сначала левый, потом правый. И подумал, что этого мальчишку отнюдь не назовёшь глупым: хорошие вопросы задаёт.

– Они нам больше не принадлежат. Мы перерождаемся не людьми, а продолжением нашей госпожи.

– Вы не можете быть её продолжением, – упрямо возразил Ники. – Ребята, у вас же есть воля и чувства… ну, в самом деле!

– Не чувства… – Вельд покачал головой, – лишь жалкое их подобие. А что же до воли… без воли мы не будем способны к действию. Жнецов чересчур много, чтобы каждым из них можно было управлять, словно марионеткой… Но для обуздания воли хватает и того факта, что её пальцы плотно сомкнуты на душе каждого из нас. В её руках наша… окончательная смерть.

Это было непривычно – чувствовать движение собственных губ с такой поразительной чёткостью.

– Если она такая могущественная, то… может что-нибудь сделать со мной? – не унимался упрямый мальчишка.

– Смотря, что именно ты имеешь в виду, – сказал Вельд. – Смерть не может уничтожить ни одного человека собственными руками. Даже в тот самый миг, который значится в наших списках напротив его имени.

– Она может… – Ники обхватил себя руками, – может сделать меня нормальным?

– Ты хочешь, чтобы Смерть отняла твой дар?

– Да не дар это! – воскликнул он, сжимая воспалённые, обветренные губы в сердитую линию. – Проклятье! Самое настоящее проклятье… – и выдохнул. – И как твоё имя теперь?

– Вальдемар, – помедлив, сказал Вельд. Имя, носимое им веками, звучало так, как на ком-нибудь смотрится плохо сидящая одежда. – Вальдемар, старший жнец канцелярии смертей, – и насмешливо: – Позвольте отрекомендоваться.

– Чертовски пафосно, – Ники хмыкнул, – но ты и выглядишь соответственно.

Вельд не стал возражать. Он был, в общем-то, согласен.

– Так что? Может она это или нет?

– Не могу утверждать наверняка, – он мысленно выбранил себя за каждую заминку в предложении, – но вполне возможно.

– Тогда вот моя цена за твоё перо, Вальдемар.

Вельд внимательно посмотрел на него: неужели и вправду мальчишка с такой легкостью готов распрощаться со своим даром. Как будто это и не дар вовсе…

– Подумай хорошенько. Способность видеть делает тебя… уникальным.

– А я не хочу, не хочу быть уникальным из-за… этого - решительно возразил Ники. Эта решительность, казалось, сделала его куда красивее, чем есть: от слабого подбородка до глаз-блюдец и нелепой причёски, в которой смешались пряди натурального цвета ржавчины и выцветшие чёрные. – Эти способности не принесли мне ровным счётом ничего хорошего или полезного… так что толку в их уникальности?

– Что ж… – Вельд склонил голову, улыбаясь одной из своих самых загадочных и опасных улыбок. – Да будет так.

Прежде, чем исчезнуть, он успел услышать недовольное:

– Уберите пафос, он воняет.

***

Люциан появился рядом почти сразу, как он вернулся. Хмурый, всем своим видом будто бы говоря, что ничего хорошего ему, Вельду, ждать не стоит.

– Что?

– Не прикидывайся идиотом, Вальдемар. Тебе не идёт, – в голосе его звучала плохо скрываемая ярость. Вельд прекрасно знал, что любимцу Смерти дозволяется быть эмоциональным, но только теперь он вдруг подумал, что, наверное, цена за эту щедрость, должно быть, велика. Непомерно велика. Полное, абсолютное подчинение.

– Что я сделал не так?

– Ты всё сделал не так! Всё!!! – голос Люциана сорвался почти на визг. – Я и представить не мог, что ты – ты, отвратительный педант! – нарушишь непреложное правило и сунешься к мальчишке!

– Я посчитал это нарушение несущественным, если он всё равно знает о нас.

– Дело не в том, знает ли о нас смертный, Вельд, – чуть сбавил тон Люциан и, тем не менее, все равно – с нескрываемым раздражением. – Ты не представляешь, что натворил.

В не по-мужски изящной руке Люциана возникло зеркало – никаких изысков и даже рамы, просто стеклянный прямоугольник с обточенными краями.

– Дохни на него, раз уж снова дышишь.

Заметил, разумеется. Вельд взял протянутое зеркало и, чувствуя себя по-дурацки, дохнул…

– Запотело?

Он покачал головой, озадаченно взглянув на Люциана.

– Потому что ты не дышишь, дубина! – сердито воскликнул наместник Смерти; зеркало рассыпалось на мельчайшие частички серебристого праха. – Грудь твоя не ходит ходуном, диафрагма не работает, лёгкие не… Ты по-прежнему мёртв!

– Тогда откуда ты…

– Оттуда, что не ты первый и, к сожалению, не последний. Но, тьма побери, это не должен был оказаться ты!

Люциан неторопливо прошёлся по кабинету, шелестя полами длинной тяжёлой накидки. Дойдя до двери, обернулся и продолжил:

– Это случается нечасто, и каждый случай я старался заминать без малейшей огласки. Госпожа называет это фантомными болями. Понятие сродни понятию человеческому… Только у жнеца боль не в ампутированной конечности, нет… У жнеца ведь ампутированы чувства.

– Я не чувствую никакой боли, – Вельд действительно не чувствовал ничего, кроме замешательства.

– Торопиться тебе некуда, друг мой, – никогда ещё ухмыляющийся алый рот Люциана так не напоминал рваную рану. – Впрочем, процесс ещё можно остановить, если тебе не придёт в голову снова связываться с живыми. Но это отнюдь не всегда удавалось.

– Даже Смерти?

– Даже мне.

Оба они резко повернулись на голос, выпрямившись и уважительно склонив головы.

– Приветствую вас, дети мои.

На этой фразе в голове Вельда вдруг зазвучал ломкий юношеский голос, говорящий «Уберите пафос, он воняет».

Смерть была невысокой, невзрачной девушкой с болезненно худым лицом, с подбородка и до пят укутанной в несколько слоёв тяжёлого чёрного бархата – потому жнецы и носили чёрное, что это был цвет их госпожи, который делал эту самую госпожу совсем уж похожей на живого мертвеца. От шеи и до самого пояса шли ряды тусклых чёрных жемчужин – поговаривали, что в нити их всего шестьсот шестьдесят семь, и будто этими бусами Смерть самолично душит тех немногих, кому по списку предназначена смерть во сне.