– Он никогда меня не боялся, – бесстрастно оборвал Люциан. – Но я и не думал, что он настолько безрассуден, чтобы не бояться и полного уничтожения. А боится он только за какого-то мальчишку…

– И это лишний раз говорит о том, что быть здесь этого Нейла не должно. Из него такой же жнец, как из меня – ангел… Что, собственно, тебя и привлекло.

Привлекло. Природы этого фаворитизма со стороны Люциана, Лукреции, Кристена и прочего «начальства» Вельд не мог понять вот уж несколько веков. У него самого не было ни любимчиков, ни потребности их заводить.

– Мы же немёртвые, Вельд. Не мёртвые, но и не живые, – рассеянно произнес наместник Смерти, двумя пальцами сжимая тонкую золотую цепочку, которая не давала разбиться соскальзывающим с длинного носа очкам. Хотя… разве очки падали бы, если бы он этого не хотел? Нет. Однако Люциан был фальшив. Фальшив насквозь, но вместе с тем и до той степени, которая еще не вызывает снисходительного отвращения. Он был актером и соответствовал театральному гриму на своём лице.

– Эта тусклая искорка Земли-матери делает нас живыми хотя бы на миллиардную долю процента. Заставляет испытывать некую пародию на человеческие чувства. Или хотя бы иступляться до той степени, в какой мы еще способны сдерживать эти человеческие порывы.

– Интересно, почему мысли мальчишки ты не читаешь с такой лёгкостью? – с легким раздражением осведомился Вельд. Слова Люциана были брошены в лицо неоспоримым фактом – тем фактом, что сам Вальдемар, похоже, был бесповоротно мёртв.

Заслуженно мёртв… Пусть даже есть среди жнецов и те, на ком было еще больше крови.

– В нём слишком много жизни, – пустые тёмные глаза жадно сверкнули. – Как ты знаешь, я могу читать лишь мысли тех, кто скорее мёртв, чем жив.

– Тем не менее, на повестке дня стоит тот, кто скорее жив, чем мёртв, – резонно заметил Вельд.

Вместо ответа Люциан неторопливо прошагал к иллюзорному окну и чуть уловимым движением повёл вдоль поверхности зачарованного стекла, меняя его свойства. Между прочим, у самого Вельда в кабинете иллюзорных окон не было – они внушали ему отвращение. Зато идеально подходили к ломкой фальшивости наместника Смерти.

– Как тебе Никита Орлов? – услышал он короткий смешок, и перевёл взгляд на сквозное стекло. Недоверчиво вскинул почти бесцветные брови.

Мальчишка. Бледный, чахлый подросток с большими глазами и слабым подбородком. Угловатый, с по-дурацки вздёрнутыми плечами, он зябко кутался в серую толстовку, сидя на подоконнике; перепачканные графитом костлявые пальцы судорожно сжимали сигарету, которую заморыш изредка подносил к тонким красным губам.

– Ты ожидал чего-то более… претенциозного.

– Да… Нет.

Вельд не знал. Он просто не ожидал ничего подобного.

«И это – та самая глобальная системная ошибка?»

– Та самая, судя по всему.

Ошибка тем временем слезла с подоконника и натужно хлопнула пластиковой рамой; мысль о слабых руках мальчишки чуток отдавала пренебрежением. Опустившись на ворсистый зелёный ковёр, он принялся сосредоточенно разыскивать что-то в недрах сумки, валяющейся возле стола. Наконец, из вереницы потрёпанных корешков был извлечён блокнот – толстый спиральный блокнот размером с небольшую книгу, выглядевший нетронутым, если бы не плавно отогнутые нижние уголки страниц. Вальдемар живо представил себе, как парень судорожно-механическими движениями кисти перемещает на единой спирали белые листы с тонкой рябью бледно-голубых клеток. Парень так и поступил – будто бы Вельд пристальным взглядом прострочил ему руки мягкими стежками и продел в них нити кукловода.

Страницы блокнота – больше половины – были испещрены разновеликими графитовыми чёрточками и линиями. Они складывались в какую-то невообразимую мешанину грозно-вообразимых очертаний; прескевю в его дословном значении.

«Шизик?..»

– Приглядись внимательнее, – почти беззвучно посоветовал Люциан.

После его слов мешанина обрела форму резко, даже грубо. Невнятные образы, выведенные неумелой рукой, обрели лица, обросли живой плотью…

– Мёртвой, – невнятно поправил Люциан. – Они мертвы, Вальдемар. Они все давно мертвы!

Но Вельд не слышал. Шелест бумаги прекратился, и секундное удивление промелькнуло на худом, скуластом лице мальчишки, обнаружившего длинное чёрное перо, заложенное между страницами. Бережно зажав очин кончиками большого и указательного пальца, он медленно поднёс перо к лицу; кончиком его провёл вдоль обветренной нижней губы. Если бы у Вельда билось сердце, то сейчас бы его ритм ускорился: творить такую порнографию с…

– Это же твоё перо. Вальдемар, тьма побери, откуда у него твоё перо?!

Вельд обернулся, чтобы ответить, но с ответом найтись так и не смог. Потому что он не знал, как такое могло быть – чтобы жнец потерял перо. Перо можно было только вырвать, и вырвать с ощутимой болью. Так откуда?..

Должно быть, ответ следовало искать там, откуда взялось очередное «это невозможно».

========== 2/4. Фантомная жизнь ==========

Ты думаешь, это так просто?

Думаешь, так просто?

Вообще думаешь?..

Они хором взывали к его разуму, потому что подохли и не рады. А ему не хотелось думать. Хотелось рухнуть в грязь, прикрывая голову руками. Но Ники усилием воли старался держать себя в руках и шагал и шагал вдоль дороги, на ходу закуривая четырнадцатую за сегодня сигарету.

Это началось после первой попытки самоубийства: крыша у него капитально съехала после похорон двоюродного брата, и дешёвое бритвенное лезвие словно бы само собой оказалось в руке. Ники не хотел умирать, но и не сопротивлялся наваждению. Жить ему тоже не хотелось. Хотелось лишь одного - невозможного: чтобы брат снова был жив.

В тот вечер, как и в этот, на небе было нарисовано полнолуние, стыдливо прикрытое тонкой сеткой облаков. Ники, ощущая слабость во всём теле, с трудом заставил себя открыть глаза. В тот миг казалось, что лучше бы он этого не делал: пустая койка была едва видна из-за полудюжины зыбких силуэтов, переговаривающихся друг с другом. В истории о привидениях Ники никогда не верил, но тут почему-то без особых возражений признал: от этих странных личностей разит смертью. Он попросту чувствовал это.

Ну, и, возможно, свою роль сыграли узкие полосы лунного света, насквозь пронзающие то, что в некотором смысле можно было принять за людей.

Во все глаза он смотрел на призраков, которые глядели на луну и меланхолично цедили слова о том, как они жили и как умирали. Ники готов был поспорить, что обсуждают они это уже не в первый раз: каждое неохотно оброненное слово звучало, словно заезженная пластинка. Он сам, впрочем, совсем скоро стал свежей темой для их разговора.

«Он… смотрит?»

«Он, кажется, видит».

Он действительно смотрел и видел. Видел то, что не дало ему уснуть до раннего утра. Приходу медсестры он немало удивился. Она-то была живой…

И, разумеется, он никому и словом не обмолвился о странном ночном видении – то ли больной бред, то ли сон на яву, то ли… Да ему бы и не поверил никто.

Ники помотал головой, пытаясь отогнать неприятные воспоминания. Идея оказалась не самой удачной: в висках заныло еще сильнее.

Полнолуние – их время. И с этим ничего нельзя сделать… только попытаться пережить.

– Эй! – услышал он звонкий девический голос.

На какую-то секунду Ники остолбенел: посреди дороги стояла девушка в пёстром летнем платье и босоножках; улыбка у неё была жутковатой, – наверное, из-за крупных зубов, что выглядывали из-под пухлых губ. Прежде чем перейти грань, Ники успел увидеть, как очередная серебристая «тойота» проносится прямо сквозь тонкий высокий силуэт.

– Меня зовут Яна… а тебя?

– Никита, – машинально пробормотал он, оглядывая не существующее в его мире создание.

Переход обострил его сточенное ночным чтением зрение, и теперь он видел каждый цветочек на платье девушки и каждый скол на стразинках босоножек.