Долгое пыльное стекло на площадке покрылось каплями дождя, а я стоял, пошатываясь, и накручивая на палец челку, будто намереваясь соорудить плачевный кок.
В спальне меня ожидали несколько заклеклых букетов, да обивка китайского шелка на кресле была проколота как будто ногтями, с полки исчезли "Розы Пиэрии", дезодоратор с шаром в горлышке валялся на ковре. Я откинул плед - розоватая простыня и наволочка были испачканы тушью для ресниц.
Лучезарная улыбка короля рок-н-ролла застыла на плакате, я провел пальцем по обложке пластинки - краезлатый пиджак заблестел ярче, но на пальце лишь осталась обыкновенная пыль. Дождь не утихал.
Тиканье часов за стеною я стал различать на третью ночь, однако позднее обнаружилось, что они ходят в тумбочке. Среди ночи я поглядел на циферблат стрелки показывали без четверти два, и я поверил, на другой день они были на том же месте, хотя механизм издавал тиканье. Я говорю об этом не потому, что на Ваших часах тоже время, но к тому, что если кому-то вздумается написать обо мне роман (а в него, похоже, вошла героиня), то пусть эти часы в нем будут остановлены...
У нее были необыкновенно крепкие запястья - у этой пляжной помещицы, а на золоченых часиках отсутствовали цифры - циферблат представлял собою оголенный овал розоватого оттенка, аллегорически неопределенный, отстегивая их она приподнялась на локтях с такою негой, что мне послышался томный скрып пружин под парчевою драпировкой дивана, и пружинам этим тоже назначено отсчитывать мгновения - исполненные блаженного смысла, какой вливает в них любовь... "Итак сердце Элвиса перестало биться..." - "Увы и Вам - придется прервать свой рассказ - я хочу окунуться."
Сперва она испуганно отдернула ножку от горячего песка, но тот час же, нахмурившись, долгими шагами направилась к воде, взволнованной весьма кстати комендантским катером - с флагом. "От тяжелого металла до тяжелого песка один шаг", - проговорил я, сдвигая на лоб невидимое канотье и взмахивая глазами на кабину для переодеваний, покрытую надписями вроде "Железная вдова", "Зи-Зи-Топ", "Ли Арон"... Громоздкая шутка оказалась погребенной под каскадом брызг, не вызвав хохота... Однажды, когда сон, наконец, снизошел на мою грешную голову, мне привиделось, что Элвис в свою очередь снизошел с плаката и движением руки послал медлительный парящий в свете прожектора малиновый шарф на плечи девушки, с которой я сидел в первом ряду - это было в Лас-Вегасе и лицо у нее было твое...
- У Вас сгорают плечи, - заметил я. Натали стояла спиною ко мне, широко расставив ноги, так широко, что был виден проплывающий мяч, и самозабвенно встряхивала волосы после купания, остриженные недавно, судя по белизне затылка (пагубной для рассудка своей двусмысленностью).
- Вы хотите, чтобы я легла? Какой Вы сострадательный. У молодого барина чуткое сердце.
- Я хочу, чтобы Вы дослушали - Ваше внимание внушает мне мысли о подвигах, делает меня героем - реакционному романтизму так их не хватает...
- Я и не думала Вас смутить настолько. А у Вас вправду много портретов Пресли? Подарите мне один?
- С удовольствием, если Вы не будете давить на нем абрикосы, как на обложке с вот этим польским судоремонтником.
- Как? Я не такая кретинка, чтобы не догадаться, что подобных подарков не дарят первой встречной. Вы мне понравились, и я буду, глядя на Короля рок-н-ролла отыскивать в его облике Ваши черты!
- А мне вот совсем не хочется видеть в Вашем образе ничьих черт, кроме Ваших.
- Когда Вы мне дорасскажете, и если история Ваша мне понравится, то я поцелую Вас. Или нет - лучше Вы поцелуете меня... Куда? Выберете сами. Между прочим я Вам не верю, когда Вы уверяете, что не видите во мне никого кроме меня самой, разве не пленял Ваше воображение образ некой универсальной дивы - Марлен Дитрих... С Вашей фантазией - а я уж и сама не знаю, не её ли плод я сама, это должно быть что-то небывало эротическое, - при этих словах она шлепнула ладонью по глянцевитой обложке, так, что абрикосовый сироп брызнул мне в глаза.
Я задернул штору и, помедлив мгновение в полумраке, направился к телефону.
По счастию вокруг наших ковриков не было не души. Неподалеку в гроте, заросшем кустарником с твердыми черными ягодами, проистекал родничок. Именно туда и направлялся, судя по измятой пластиковой бутылке, коренастый господин в белых парусиновых шортах. Все его туловище, особенно спина, было покрыто желтоватой растительностью, точно газон перед консульством чванливого княжества - впрочем, нет ни газона, ни консульства, ни княжества - откуда у таких возьмутся князья. В походе за водой его сопровождали две простоволосые первокурсницы в одинаково отвисших козырьках, с одинаковыми звездочками на шее - из темного дешевого металла, в единого фасона кошенилевых юбках, от нечастых стирок сохранивших свою гадючью синеву - т. е. индиго - но кошениль звучит злее - имею право.
Они приближались, косолапо и серьезно загребая песок, шевеля плоскими лопатками - полуевропейского вида существа, доступные для обозрения на всяком русском пляже. Чем они меня так раздражают - Натали тем временем выходила из воды - оранжевая в брызгах, в черном от влаги и солнца бикини... Трое заслонили её, а рыжий крепыш при виде Натали повернул голову, по-бараньи боднув воздух и, вздувая подзобок, отчего-то взвыл - коротко и утробно.
Натали подошла ко мне и встала так, точно я был её тенью, несколько капель воды упали мне на колени, но не на губы, как мне того хотелось...
- Среда уродов - ничтожнее выглядят только калеки, - Натали надув щеки изумленно выпучила глаза и тотчас расхохоталась, беспощадно и безбожно, как будто мы расстреляли целый прицеп заложников.
Я выпустил из рук края штор и отошел от окна. Взгляд мой упал на телефон. Смехотворное ничтожество моих приятелей - о, им не трудно будет внушить горечь утраты - заставило меня поежиться - нет, меня передернуло так говорят? Я остановился на Слезе и Азизяне. Протерев трубку салфеткой, я принялся набирать номер.
В винную лавку вели деревянные ступеньки, пьющие люди вытоптали их настолько, что своею поверхностью они напоминали более хозяйственное мыло, пену из которого добывают щеткой.
Покуда хозяйка очищала бутылки от опилок куском влажной форменки, я пристально всматривался в нишу соседнего дома. Строение было обречено выбитые стекла, истошное зияние крыльца. В нише, ныне пустой, стоял некогда любимец моего детства гипсовый казак с пузатым пистолетом и короткими шпорами на невысоких сапогах. Перейдя через дорогу, мы скрылись в развалинах, я мельком заглянул в нишу, где нутро, защищенное от измороси, сохранило белезну, и разглядел на дне среди папирос и клочьев нехорошей ваты две проволочки - все, что осталось от запорожца.
У Вас не бывает чувства, когда Вам возвращают похищенную вещь оскверненной, испорченной, что перед Вами двойник-уродец, злая копия, и что все вокруг - и похитители, и сыщики - звенья тотального заговора?
Какое-то время я молча расхаживал из угла в угол по полу из крепкой древесины, не издававшей скрипа, наконец, Слеза почтительно вручил мне откупоренное вино, я отошел к окну и, словно откинув жестом руки небывалую занавеску, нарушил молчание следующими словами: "Сердце Элвиса перестало биться. Король мертв. И найдутся наверняка сугубо злые среди меерхольдовых арапчат, которые вознамерятся явить свету и другого ложного мертвеца искусство Элвиса, его дар, богатство и высоту его духа. Посмеют ли они умертвить без спросу и нашу любовь к усопшему - это уже зависит от нас с вами, господа... Не позволим стервятникам зоблить богатырское тело", - при этих словах я опрокинул себе в рот "Оксамит Украины", едва не выбив о горлышко зубы...
Натали, начавшая безудержно хохотать на "меерхольдовых арапчатах", внезапно смолкла и пристально поглядела мне в глаза, приподняв дымчатые очки в тонкой оправе. Я смущенно наблюдал, как она катает мизинцем ноги выкатившееся из сумки яблоко, и вот - утопила в песке. "Ответьте мне, Натали, а вот вчерашнего дня Вы искупались и, одолевая воду, выходили на берег, а мимо шествовали, ну те, зверьки - переселенцы и пушистый, зобастый в шортах - мне показалось, он Вас узнал и испугался. Вы не знакомы?
