2. Бетонные воздвигнув корпуса Петрополь ловит ветер в паруса Своих окраин. Посвисты команд Беззлобный мат Вблизи пивных ларьков До Бога далеко Но полчаса езды в метро до центра А в центр ездим так как ходят в церковь. 1967 Из поэмы «Путешествие в Михайловское 13 декабря 1967 года» Когда меня другая лаской тешит, То счастлив я, не открывая глаз, Всё потому, что я глазами грешен, В них берегу, не расплескаю вас. И тот сентябрьский вечер, когда поздно Вы шею прятали, боясь ночных простуд, — Она уже цвела, А я всё целовал, Все говоря, Что роза Одна не расцветает на кусту. Как я любил велеречиво, Чудно В словах изыскан, Как в желаньях прост. Любовь моя была для вас причудой Естественной, как свет для звёзд. Но. Вот декабрь. Выйдите во двор. Глухие стены. Пять дерев. Скамья. И по снегу следов кошачьих россыпь. Вот здесь сидели Вы. А здесь – смирился я. С тех пор пишу стихи. Кто целовал вас после Меня?.. 1967 Отъезд из Михайловского – Ну, мне пора спешить В свой век, отсюда, Где юбки нынче носят вот… по сюда. – Завидую… – Завидуй, Но – пиши. Там, где царит топор, Перо живёт в глуши. – И мне пора. Прощай, мой друг, пора. Бог весть, когда нас удосужит встретить. Так редко мы живём, Рождаясь раз в столетье. – Так редко я живу, рождаясь раз в столетье. – Но держим радость встреч на кончике пера! – Итак, пора. «Пора, мой друг, пора…» – Какого чёрта! Напишем этот стих в тридцать четвёртом. Я выехал заполночь. Ночь была ясной. Отчётливо звёзды были видны в разрезе Дорожном. Дорога шла лесом. Скользил между сучьев обмылок луны. Мне спать не хотелось. Хмель солнцем плескался На дне моей Скорой на радость Души. Снег сыпался с веток, Не таял, Искрился на крупе кобыльем. Сказал я: «Спеши! – вознице. — Не то не поспеем и к у́тру». — «Поспеем», – ответил, Лицом повернувшись, Поймав в оба глаза обмылки луны. «Не щиплет?» – спросил я. «Не жгёт? – усмехнулся. — В глазах ваших отблески солнца видны». И я подивился изысканной речи. 1967
«И всё-таки…» И всё-таки Чего же я хочу? Простейших слов? А значит чувств простейших? Перо. Бумагу. Долгую свечу И Господа что за меня в ответе. Так надо нам родительское око Так надо знать и чувствовать что мы Ещё слабы Ещё не одиноки Что Бог Вдохнул Как Душу Смысл в мир. 1968 Джазовая композиция Саксофон, похожий на безгрудую сирену. Какая же сирена без грудей? Но голоса его мы знаем цену. Но мало голоса, Чтобы прельщать людей, — В том и беда высокого искусства. Начнём мелодию В зевотной тишине, Где зевы Сквозь ладонь просвечивают ало. Итак, начнём. Закружит в вышине Мелодия, Как птичий крик, корява, Черна, словно воронее крыло, Когда они сбиваются над полем И жрут Колосьев срезанных зерно. Глаза свои мы в этих зёрнах помним. У саксофониста застыли пальцы. Он греет их, подмышки заложив. Они белы как мел. Пиджак ему испачкали. Греть руки над костром, Прижав к огню ладони. Глядеть в него. Взгляд медленно утонет В огне задумчивом. И вкруг слепая ночь, Как крышка запылённого рояля, Куда мы отраженья не роняем. Дай, Господи, и мне такие руки, Чтоб высекать осколочные звуки, Как жеребец, на клавиши рояля Копыта лёгкие и быстрые роняет. Дай, Господи, и мне такую волю, Чтобы предаться радостному полю, Бежать и всё. И лишь искусство бега Оставить за собой Подобьем следа. Глядеть в костёр. Затем, когда погаснет, Из тлеющих углей выкатывать свой взгляд. Забыть стихи, Забыть о контрабасе И то, что он похож на лошадиный зад, Который высвечен огнём нетвёрдым. И знать, Что не один, Что дале, В тьме ночной, Есть круп, Хребет, Кобылья морда, Стекающая травяной слюной. И поутру На берегу пруда Сойти в него. Тепло из ног засасывает глина. Руками развести пух тополиный. В воде ночной Отобразится солнце Стократ размножено, В глазах рябя И прозвучит Пронзительно и чисто, И радостно, Как светлая труба, В губах Губастого, Как ржанье лошади, Джазиста. |
