Сонаи уже тонула, тело хотело воздуха, она дернулась в одном направлении, в другом, и, наконец, не сдержавшись, против воли разума глотнула черной воды. Грудь обожгло мучительным кашлем, гортань свело, она выгнулась, замычала и случайно проглотила камень, который держала за щекой.

И тут же боль исчезла, тело успокоилось, будто в легких у нее была не вода, а чистейший морской воздух, каким он бывает среди скал прохладным, нежным летним утром. Глаза еще горели от агонии, но, моргнув несколько раз, Сонаи поняла, что видит в воде теперь гораздо лучше. Прямо перед нею по-прежнему были рыбки, они шевелили плавниками и никуда не уплывали.

Сонаи быстро освоилась со своим новым положением, огляделась вокруг с любопытством, вдохнула, выдохнула, улыбнулась, протянула руку, ожидая, что рыбки бросятся наутек. Две маленьких действительно подались назад, но большая легла ей на ладонь, прижалась шелковистым касанием, пощекотала кожу плавниками.

– Здравствуй, мама, – услышала Сонаи невесомый голос. – Это я, Павас. И брат и сестра, которых вы не успели назвать по имени.

Сонаи прижала руку ко рту, закусила и смотрела на рыбок во все глаза.

Ваджарат плачет, глаза запали от горя, но, увидев, что она очнулась, он бросается к ней, целует, сжимает ее руку.

Нет. Я хочу его подержать, мертвого. Дайте мне хоть минуту подержать сына, я его семь месяцев носила, слышите, принесите, принесите, сейчас же!

Камень, окруженный гирляндой цветов. Белый жасмин – непорочность младенца, не вдохнувшего земного воздуха. Желтые цветы чампаки – любовь. Гирлянда пахнет сладко. Сонаи опускается на колени, проводит пальцем по холодным буквам «Павас». Ваджарат обнимает ее за плечи.

– Ты плачешь, мама, – сказал серебряный Павас. – Слезы соленые, как море.

Сонаи протянула вторую руку к маленьким рыбкам, они, помедлив, тоже подплыли, коснулись ее ладони. Она погладила пальцами их гладкую чешую.

– Плыви за нами, – сказал Павас. – Мы знаем, зачем ты здесь. Мы покажем, мы проводим.

Сонаи поплыла за рыбками, и все смотрела на них, смотрела, насмотреться не могла.

– Ты не плачь, – говорил ей Павас. – Ты ни в чем не виновата. В смерти рыбки нет вины моря. Есть лишь кружение вечного водоворота. Он всех в свой срок затягивает, всех уносит, ты сама увидишь. Три струи у водоворота – «не было», «есть», «не будет». Сначала кажется, что несет он вниз, а потом оказывается, что вверх, да и вообще неважно, потому что все – одно. Не плачь, мама, а то разбудишь в глубине смертный ужас Алияра. Чем дольше он спит, тем ужас сильнее. Посмотри вокруг. Не задень его щупалец, он преодолевает страх неизбежности, выпивая чужие жизни.

Сонаи огляделась – сквозь воду теперь было видно во все стороны, будто она подсвечивалась. Тут и там из глубины поднимались будто бы толстые лианы – у них не было цвета и плотности, они были никакие, как полосы зияющей пустоты, колышущиеся от течения. Вдалеке снова мелькнул огромный ящер, за ним, с раскрытой пастью – другой, еще больше. Вцепился первому в шею, тряхнул мощной головой, заревел – вода задрожала. Тот выгнулся, пытаясь укусить врага за хвост, но тут к ним метнулось щупальце пустоты, удлиняясь на глазах. Оплело обоих, яростно ревущих, потащило в черную глубину.

Сонаи задрожала.

– Не бойся, мы уже приплыли. Вот лестница.

Сонаи увидела в воде перед собою мраморную лестницу, камень зарос светящимися водорослями – красными, оранжевыми, зелеными.

– Прощай, мама.

Сонаи протянула руки, рыбки прижались к ним на мгновение гладкими маленькими телами. И уплыли, исчезли в огромной воде вокруг.

Сонаи долго смотрела им вслед, шепча что-то одними губами.

Лестница оказалась очень скользкой, под водой это было не важно, но над поверхностью Сонаи сразу поскользнулась и упала, ушибла плечо и разбила губу. Когда она попыталась вдохнуть воздух, ее вырвало чистой водой, потом водой с кровью. На этом боль кончилась и она опять задышала нормально.

Подниматься она решила на четвереньках – некрасиво, но не упадешь. Лестница была длинная, Сонаи считала ступеньки. После ста обернулась посмотреть на озеро, но озера внизу не было, лишь туман клубился в слабом свечении пещеры.

Еще ступеней через двести сорок или пятьдесят – она несколько раз подскальзывалась и теряла счет – была ровная мраморная площадка. Лестница от нее раздваивалась пролетами направо и налево, а внизу в обе стороны уходила медная, с пятнами зелени, труба толще человеческого роста. На расстоянии броска камня в ней зияло отверстие, достаточно большое, чтобы спуститься.

Сонаи осторожно сползла с площадки на трубу, выпрямилась, поймала равновесие. Медь была крепкой, шаги гулко отдавались в пространстве вокруг. Дойдя до дыры, Сонаи опустилась на колени, сунула в темноту голову, прищурилась, пытаясь хоть что-нибудь увидеть, понюхала. Пахло металлом, пылью, почему-то розами.

Она опустила в дыру ноги, подумала. Конечно, идти надо туда, где труба поднимается вверх – она ведь под горой, а дворец – на горе. Внутри оказалось нестрашно, только очень темно, но дно гладкое, знай себе переставляй ноги.

Сердце замерло, когда труба собралась было сужаться – голову приходилось наклонять все ниже. Но тут Сонаи уперлась в стенку – труба уходила вертикально вверх на пару ее ростов, и в круглом отверстии наверху она видела солнечные лучи и растрескавшуюся зеленую крышу купального павильона халифа Алияра. Больно растягивая непривычные к такой нагрузке ноги и напрягая руки, Сонаи полезла вверх, к усиливающемуся запаху роз.

Купальный павильон был очень красив, хоть и совершенно заброшен. Крыша выгибалась куполом и была сделана из разных сортов хризопраза, все оттенки камня – яблочный, травяной, бирюзовый, изумрудный – перетекали один в другой, окрашивали солнечный свет в нежную, мистическую зелень. Трещины разбегались по куполу золотистой сеточкой.

Труба выходила на дно старого неглубокого бассейна, покрытого изумительной мозаикой с чудесными фруктами и яркими цветами. Яблоки, манго, бананы, персики – Сонаи проглотила слюну, глядя на их спелые бока. Она сделала шаг, другой, и к запаху роз добавился запах фруктов, прогретых солнцем, истекающих сладким соком. Откуда-то послышалась нежная музыка. Она началась, как пение свирели, но почти сразу подключились и другие инструменты, в ней становилось все больше ритма.

Сонаи шла по пыльному дну бассейна, во рту у нее была изысканная сладость земных плодов, и с каждым шагом ей все сильнее хотелось танцевать, выгнуться в такт музыке, качнуть головой и руками, выбить ритм босыми ногами. Наконец она, не удержавшись, станцевала несколько движений и ахнула – мир тут же изменился. Под ногами плеснула зеленая прозрачная вода, подул теплый ароматный ветер, по краям бассейна блеснули золотом и забили пенными струями фонтаны.

Сонаи покраснела, ее бросило в жар. Золотые русалки сжимали друг друга в объятьях; женщины страстно отдавались огромным птицам, выгибаясь в неописуемой неге; кентавр настигал прекрасную длинноногую кобылу с совершенно однозначным, подробно запечатленным скульптором намерением.

– Ссс-она-иии, – под куполом заблудился нежный шепот.

Воды было по колено, но из нее поднялась золотоволосая русалка, совсем крохотная для своего народа, ростом с саму Сонаи. Груди ее были полными и ослепительно белыми с сосцами из яблочного хризопраза, глаза сияли страстью, а внизу живота у нее было все, что положено женщине, только немного выше, чем обычно у женщин, ниже сжатые вместе мускулистые ноги сливались в золотистый хвост.

– Сонаи, дочь великого моря, – пропела русалка глубоким голосом и дотронулась до руки Сонаи, властно потянула ее к себе, обожгла ее рот своим. Ее прикосновение было как нежное касание прогретой солнцем морской воды, как мелкий теплый песок под подошвами босых ног, как чистая прозрачная соль на губах. Пряди золотых и черных волос перемешались. Сонаи застонала и отпрянула. Русалка рассмеялась – смех звоном пронесся по павильону – погладила свои груди, глядя Сонаи прямо в глаза, закусив темную губу очень острыми белыми зубами, и ушла под воду, исчезла.