– Так в чем состоит ваша просьба? Вы думаете, я вспомню особу, с которой летел на одном корабле?

– Это наша последняя надежда. Записи с камер космопорта, как вы понимаете, давно стерты, а найти живых свидетелей… м-м…

– А последний живой свидетель – я. Вынужден вас огорчить, миз Тулле. Я, конечно, не помню всех деталей того путешествия, но совершенно точно, что никакая женщина не рассказывала мне о своих планах. Я мало общался с другими пассажирами.

– Вы могли ее видеть.

Федералка протянула ему свой комм. На фотографии – симпатичная, даже красивая дама, через плечо перекинута черная коса, заплетенная ажурными петлями.

– Сожалею. Может быть, и видел, но… сами понимаете, столько лет. Я бы запомнил, если бы из космопорта кого-то увезли в мешке вооруженные бандиты, однако этого не произошло. По крайней мере, не при мне.

Клара Тулле не улыбнулась в ответ. И когда они вышли в сквер перед обиталищем Очень Большого Компьютера, заговорила снова.

– Профессор Коппер, я задам личный вопрос. Правда ли, что по прилете вы приняли нейропсин?

– Что за… Хорошо, да. Да. Предположим. Простите, а это вам откуда известно?

– Из вашего интервью «Блу Маунтин Кроникл», – безмятежно ответила Клара. – Вас спрашивали, как вы относитесь к мем-драгс, и вы рассказали, что сами однажды использовали нейропсин, чтобы запечатлеть момент своего прилета на Фебу. И что так и не провели реактивации.

– Не провел. В молодости все фантазеры, но на самом деле в нашей профессии не до романтических реминисценций, просто не было времени и желания, если угодно… Стойте. Вы что, хотите, чтобы я сделал это сейчас?

– О, не прямо сейчас, – женщина весьма правдоподобно изобразила смущенную улыбку. – И, профессор, я понимаю, что прошу очень многого. Если такая процедура в вашем возрасте сопряжена с риском, то, конечно…

– Причем здесь мой возраст?!

– А… да, конечно, но ведь почему-то их запретили, верно?

– Бросьте, никто их не запрещал. Просто оказалось не так интересно, как мечталось, и не так удобно. Дело не в этом, миз Тулле! Вам так много обо мне известно – вряд ли вы не знаете о моих нейрологических особенностях. – Повернув голову, он коснулся пальцем якобы незаметной пластинки на виске. – Вы понимаете, что искусственные нейроны гораздо моложе интересующего вас периода и никаких нейропсиновых меток не несут по определению?

– Да, я понимаю. Но ведь это не зрительная и не слуховая зона? Только небольшой участок двигательной зоны, верно? А совершать движения вам и не нужно будет, я имею в виду, искусственная кома… сэр.

– Вы уже добрались до моего врача?

– Нет, я прочитала в открытых источниках. О вас много пишут, профессор.

– Ну да, разумеется. Для вашей затеи безразлично, буду ли я в этом сновидении здоровым или парализованным, лишь бы зрячим.

– Это стоит уточнить у специалиста, но, если я правильно поняла, вы не будете ощущать себя парализованным. Вы не сможете двигаться, но вы бы не смогли в любом случае. А все ощущения – осязательные, внутренние… ну, это будет примерно как в ВР-костюме, но еще более реалистично.

– Сроду не надевал BP-костюма, – желчно ответил сэр Ханс. – Ладно, вы отлично подготовились, но я вам скажу без всякой реактивации: практически все время, что я тогда провел в зале космопорта, я читал. Читал литературу по специальности, я был очень целеустремленным молодым человеком. Помню примерно, какие это были статьи. Но в течение этого часа мимо меня мог пройти имперский балет Дайцина в сценических нарядах, и я бы не заметил! А соответственно, как вы догадываетесь, я и теперь не увижу ничего из того, на что не посмотрел тогда. Реактивация не машина времени, знаете ли.

– Я понимаю… (Взгляд ее стал пристальным.) Вы провели там целый час? Это огромная удача!

– Я провел там час. Миз Тулле, вы слышали, что я сказал перед этим?

– Профессор. Я прошу меня простить, если моя просьба показалась слишком бесцеремонной. Пожалуйста, не отвечайте мне прямо сейчас. Разрешите связаться с вами завтра.

Походка у нее тоже была мужская, и отмашка рукой как у людей, часто вытаскивающих оружие. Сэр Ханс глядел ей вслед и спрашивал себя, почему эта просьба, пусть эксцентричная, нелепая, так сильно его раздражает.

Сведения федерального агентства были верны. Таблетку подарил знакомый из Стэнфорда, Фрэнк и как-то там дальше. Забыл фамилию, но это еще не нейродегенерация, надо будет – найду. Зато прекрасно помню его самого: рыжеватый, весь в веснушках, улыбка, слишком широкая для физиономии хорька. Он занимался интерфейсами мозг-мозг, таблетка была не их, он раздобыл ее в соседней лаборатории. Бар после конференции, текила-бум, еще текила-бум. Стробоскопические синие вспышки в сумраке делают лица похожими на голограммы. Фрэнк давит кнопку аудиокупола на столике, музыка глохнет, отступает, и становится уютно, как в палатке, и мы сами невольно понижаем голоса.

– …Законно, а как же! Образцы, предназначенные для испытания на информированных добровольцах, типа туда-сюда и так далее. Ты информированный?.. Слушай, я таких информированных, как ты, еще не видел, о чем ни спроси, ты знаешь, даже противно… Эй, не обижайся, Ханс, ты хороший парень! Ты летишь на Фебу, это круто! Билет в один конец, а?

Ни разу не обижаюсь, отвечал я, ты тоже молодец. Мы оба молодцы. Мне интересно, как это работает?

– Ну так слушай, сейчас все объясню. Глотаешь, и через пару минут все нейроны, которые включаются в твоей голове, получают черную метку. Или белую. В общем, теперь у них в мембранах новые натриевые каналы. Но эти каналы все время спят, потому что их активирует особенный лиганд, такого у тебя нет. Представь: вот сейчас у тебя активируются и получают метку нейроны зрительной коры, когда ты видишь меня или вон ту… И в лимбической системе, когда ты рад видеть эту девку, и кое-где еще, ну ты понял. Слуховая кора пишет наш разговор, ассоциативные зоны фиксируют, что я в твоих глазах вылитый терминатор… да, и то, что ты сейчас про меня подумал, тоже записалось и будет сохранено! Так что думай поменьше всякой хери, да? И вкус текилы, и то, что тебе сейчас жарко и хочется отлить, весь твой небогатый внешний и внутренний мир, все это пишется. Это все – только активация нейронов, согласен?

Согласен, сказал я, а потом?

– А потом – пятнадцать-двадцать минут, у некоторых до получаса, и все, вещество кончится. А еще потом, позже, через день или много лет, когда захочешь, – камера лежачая, коктейль в вену с миорелаксантом и активатором канала, и смотри кино. Ты просто проживаешь заново то, что прожил тогда, те пятнадцать минут, понял? Невозможно отличить. Те же сигналы от всех органов чувств, от всех интероцепторов, что ты получаешь, например, сейчас, и все те же реакции в той же последовательности. Вот такая натурфилософия, брат.

Круто, согласился я. Но я и думать буду только то, что думал тогда?

– Э, нет! Кто же тебе запретит! Наш мозг – он моно, монока… м-ногоканальный, да. Тогдашние мысли и нынешние, в два слоя, так бывает и без таблеток, ну ты знаешь. Будешь думать и то, и это. А вот изменить ничего не сможешь. Даже смотреть будешь туда же, куда в прошлый раз, захочешь глаза скосить, а фиг.

Ты и сам пробовал, наконец догадался я.

Фрэнк зажмурился, состроил гримасу, несколько раз кивнул. А когда я стал спрашивать дальше, – что он писал и зачем, – растянулся на столе, щекой на руку, и томно прошептал:

– Щадя твою скромность, не могу сказать. Но было бы охрененно жаль прожить это только один раз!

Мою скромность, ха! Чертов хвастун. Его, наверное, давно уже нет на свете, а я все гадаю, что это было. Какая-нибудь пакость? Он ведь приехал из Лондона, у них там богатые сексуальные традиции. Или не пакость? Или он вообще все наврал?..

Свою таблетку я проглотил, согласно тщательно разработанному сценарию, впервые ступив на Фебу, – как только покинул шатл после таможенного досмотра пассажиров. И очень скоро забыл о ней. Да был ли это действительно нейропсин? Хороший вопрос. В Стэнфорде любили и умели разыгрывать. А с другой стороны, какая разница. Я же не собираюсь в самом деле…