– "Тцок! Тцок! Тцок!"
Лапы его не достигали земли, беспомощно свесились, вытянулись от собственной тяжести, крылья были вывернуты назад рукой человека.
Соколику ничего не оставалось, кроме как выкрикнуть своё возмущение "Тцок!", высвобождаясь на миг от гнетущего страха.
– Ну, ну, успокойся, милый мой, ловчий, сердитый, хваткий ты мой.
Кончой распутывал сеть, стараясь не поломать ни одного пёрышка на крыльях соколёнка: задача оборачивалась долгой работой.
– Успокойся, успокойся, вся ладонь, вплоть до запястья, – говорил он. – Бояться меня не надо, тут все свои.
Привыкай, родной мой, удачливый мой…
Сейчас вот последние верёвочки распутаю, и всё.
Потерпи ещё немного…
Человек говорил мерно, успокоительным голосом, а молодой тынар никак не успокаивался.
Единственно, что его и влекло, и злило, это неприятный, едкий запах.
Он не исчезал даже тогда, когда человечий голос прерывался.
Этим же запахом были пропитаны и голое лицо, и мягкие одежды, и та рука.
Она-то крепко зажала крылья тынара на спине, не давая свободно дышать.
А другая рука, которая не спеша то отходила, то опять придвигалась к глазам птицы вместе с мотками лёгкой шёлковой сети на пальцах.
– Терпение, выдержка… – говорил человек.
Соколик замотал клювом вверх-вниз, вверх-вниз.
Чих, ещё чих!
Хоть дырочки ноздрей на надклювье были чисты, чих все равно одолевал.
И соколик снова чихнул.
Щекочущий человеческий запах проникал в самое нутро.
Всё собой заполнял вокруг.
Белая верёвочная сеть, как ни распутывал её постепенно человек, по-прежнему больно впивалась в спину и крылья, грозя надрезать и переломать перья.
Сеть упорно не желала отпускать птицу.
Похоже, ей нравилось стискивать её.
Тогда Кончой достал из бокового кармана вельветового чепкена5 небольшой складной нож, одной рукой вытянул лезвие, полоснул им в нескольких местах по верёвкам – и вся сеть, освободив птицу, сползла на траву.
Молодой сокол тут же рванулся, но рука человека не разжалась.
Рука, почувствовав порыв птицы, быстро укротила его, прижав птицу к одежде, и голова соколика опять оказалась во тьме, в мягкой тьме между чепкеном и рубахой.
Двигаться крыльям тоже не давала рука.
Когтями свисающих наружу лап соколик попытался было помочь себе высвободить голову, но рука сжала крылья по-особенному жёстко.
Так уже вторично соколик убедился в немыслимости своего освобождения.
Сеть из тонких верёвок была лучше…
Тогда можно было видеть свет дневной, теперь же её заставили вдыхать противный запах, которым густо пропитана одежда человека.
Потом он почувствовал, что куда-то движется вместе с человеком.
Зачем, в неизвестно куда…
Кончик жиденькой козлиной бородки вздрагивал и вздрагивал у Кончоя, вслух и мысленно он без конца благодарил Бога за удачу.
– Шутка ли, такая удача! – говорил он не раз.
Неспешно, но и, не мешкая, собрался лесник в обратную дорогу.
Правой рукой, держа за пазухой тынара, левой – управляя каурым.
Каблуками пришпоривая, подгоняя его, Кончой подобревшими, чуть увлажнёнными глазами всё посматривал куда-то вверх, в пустынное пространство синего неба, а кончик жиденькой бородки его все вздрагивал мелко-мелко.
Правая рука лесника словно закаменела – нельзя же допустить, не приведи Всевышнего, чтоб по дороге домой случилось что-то непредвиденное.
Так надо подержать сокола в темноте и почти без свежего воздуха до того, пока на его лапы не наденешь путлища, а самого посадишь на кожаную охотничью рукавицу.
А пока только за крылья держать.
Если свяжешь, совсем лишив сокола возможности шевелиться, он умрёт.
Если оставить его с открытой головой, оставить её высунуть наружу из-за пазухи, то первый же встречный может его так напугать, что птичье сердце не выдержит и разорвётся.
А если даже не разорвётся, после такого испуга птицу не приручишь.
Надо с завязанными глазами и заткнутыми ушами привезти её домой.
И не сразу показывать ему людей…
След в след леснику торопится тайган.
Догонит всадника, забежит вперёд, чтоб, обернувшись на Кончоя, понять настроение хозяина; потом приспособится к скорости каурого, чтоб дальше не отставать и не опережать коня.
А каурый бежит и не шибко, и не лениво – спокойно, так что и с тропинки псу не свернуть, чтоб по сторонам порыскать, и устать от такого бега – не устанешь.
Тайган доволен, потому что хозяин в хорошем настроении.
Хозяин ему подбросил тушку рябой курицы, и пёс тотчас с ней управился, со всеми её потрохами, только и осталась на том месте кучка перьев да несколько назойливых мух.
Тропинка была собаке хорошо известна: идут домой.
Тайган облизнулся, сытным оказалось куриное мясцо, повернул голову, посмотрел: правильно ли он, собака, показывает дорогу?
Может, не туда надо было?
Лицо хозяина заметно подобрело.
В уголках туго сжатых губ – морщинки радости.
Он на верного тайгана ни разу не взглянул, вообще не хочет смотреть вниз, глаза блуждают где-то там, в сторону неба.
И верный слуга вдруг тоже приостановился, поднял голову…
Наткнувшись о ней, Каурый с ноги чуть не сбился.
Хозяин взглядом указал собаке – освободи дорогу.
Тайган отскочил, а хозяин вновь глянул на облака в небе.
Поглядел вслед хозяину – все равно и со спины чувствует его радость.
И тогда, не выдержав налетевшего вдруг назойливого восторга, собака рванула во всю прыть, то вперёд, то назад, кругами петляя, а хозяин в центре этих кругов.
Бежит, опуская то и дело продолговатую свою морду в тёплую, нагретую погожим днём траву: ну-ка, где, когда, какая живность тут побывала, насколько долго тут задержалась, в какую сторону отправилась?
Все знает тайган.
Ничего не упустит.
На сей раз ехали споро, особо задерживаться некогда было.
Хозяин, чувствовалось, не одобрит сегодня никакой посторонней помехи.
Сбоку подуло прохладой.
Лошадь и собака ощутили ветерок раньше человека.
Только метнулся ветерок из-за бугорка, сразу и почуяли, как идёт он поверху травостоя, касаясь каждой травинки, разгоняя по всей дороге приятные и дурные запахи, что застоялись до его прилёта.
Запахи до того пряные, густые – растекаются, слабеют и наконец растворяются в воздухе.
Тайган приостановился, подставил морду ветерку.
Правая ноздря у собаки ничего не чувствовала, это после того, как хозяин обжёг ему пуговку носа – обычай говорит: такая собака уже не может сбеситься.
Оттого тайган подставлял морду ветру так, чтобы волна его била целиком по левой ноздре.
Прохладным живым существом проносится ветерок, проникая в мозг тайгана, сообщая через разные запахи столько интересного!
Вот запахи горных цветов, трав и кустарников.
Вот другой запах: где-то недалеко спрятался пернатый.
А это вот заяц.
Какой заманивающий запах!
Свежий!
От очень близкого места идёт.
Стоит побежать – в несколько прыжков настигнешь заиньку.
Тайгану уже не хочется разбираться дальше в остальных запахах, хочется помчаться, отыскивать зайца, который где-то тут так близко.
Как быть?
Побежать можно?
Обернулся, посмотрел на хозяина.
Хочется, чтобы издал привычный клик:
– "Айт! Уйт! Тувайт!"
Но хозяину сейчас не до тайгана.
Без слова хозяина он не может охотиться, нет-нет.
Скорым бегом лошадь может унести хозяина далеко.
А вдруг они свернут совсем в другую сторону, куда тайгану потом не добежать?
Нет, без хозяина оставаться тут нельзя.
Лучше двигаться за ним, не надо отставать.
А вдруг впереди по дороге попадётся другой заяц?
3
…Подъехал к дому лесник Кончой, и, как назло, никто не вышел ему навстречу.
– Забываются обычаи, – говорит он. – Всевышний нас прости!
