— Да, и подробнее: что именно я «блеял»? — невозмутимо произнес Джанно, внутренне готовясь к худшему.

— Моя дверь была напротив твоей, и как ты помнишь, в дверях есть маленькие окошки, свет был только в твоей камере, поэтому налюбовался я достаточно. Нес ты какую-то нелепицу про показания под присягой, пока тебе рот не заткнули. Мол, ты не содомит, а теперь тебе конец за ложные клятвы. Но тебя никто и слышать не хотел: связали локти сзади, ноги к палке привязали, чтобы не дергался, и вперед.

Глаза Джанно потемнели от гнева. «Какой же Михаэлис ползучий гад, на самом деле! Замутнение, видишь ли, у него в голове. Чесотка в члене… А еще хочет, чтобы я вернулся!»

Внезапно Тренкавель подскочил с места, воспользовавшись замешательством юноши, схватил его за горло, прижал спиной к столу, опрокидывая навзничь. Джанно еле успел перехватить его руку с занесенным ножом, потом свободной рукой сильно дал под дых и брыкнул ногами, отбросив в сторону. Этих мгновений хватило на то, чтобы вывернуться и добежать туда, где оставил вилы.

Тренкавель приближался к нему с мрачной улыбкой, поигрывая ножом, и остановился в шаге перед выставленными острыми зубцами:

— Размечтался! Неужели не понял, что мое дело — загнать тебя обратно в могилу, из которой ты выполз!

— Почему же ты не убил меня еще тогда, когда мы всё спрятали? — Джанно судорожно сжимал рукоятку, ему было очень страшно. Взгляд у Тренкавеля был бешеным.

— Так мы же оба были на службе!

— Тамплиер на королевской службе? — Джанно с удивлением озвучил свои мысли вслух. Но Жак их понял как-то по-своему:

— Но я ведь тоже не торговец шерстью.

— Убирайся, откуда пришел!

— А то что? Мешаю тебе? — развязно поинтересовался Жак. — Ты тут постельку для моей любезной Аларассис согреваешь? Особенно она любит, когда ей язычком между ног водят. Небось и тебе не терпится? — Тренкавель высунул язык и показал — как.

Джанно сделал выпад вперед, заставляя мужчину отпрыгнуть подальше:

— Убирайся!

— Хорошо! Спокойно! — Жак убрал нож за пояс. — Уже ухожу, мой милый!

Он повернулся к Джанно спиной, прекрасно понимая, что у того не хватит духу воткнуть в нее вилы, и отправился в сторону Сериньяна.

Прошло несколько дней. Джанно возвращался и был уже в паре шагов от дома Аларассис. Неожиданно перед ним возник незнакомый мужчина, как бы проходя мимо, но случайно столкнулся с ним плечом, насаживая на нож. Потом спокойно вынул оружие из раны и отправился дальше.

«Я идиот!» — с горечью подумал Джанно, зажимая руками рану в левом боку.

Комментарий к Глава 3. Воспоминания могут нести смерть

[1] святой брак – это блуд (катары).

[2] любовницей.

[3] облатка, символизирующая Тело Христово.

[4] признаком высшего смирения в бедности могла быть укороченная, даже выше колен, ряса.

========== Глава 4. Прощение ==========

— Петрона, Петрона! — громко позвал Джанно. Женщина выскочила за калитку и подняла крик, на который сбежались соседи.

«Что же ты медлишь? Решайся! Или хочешь сдохнуть на радость Тренкавелю?» — мысли неслись вскачь, заставляя сжимать волю в кулак. Руки, прижатые плотно к телу, уже окрасились темной кровью. Она, медленно пропитывая ткань туники, стекала вниз, собираясь каплями на нижнем крае. Джанно не чувствовал сильной боли, только странное ощущение, будто лезвие ножа еще находится внутри его тела. «Не стань рабом гордыни. Прости его!»

— Быстро пошли мальчика в Агд за палачом Михаэлисом. Он — лучший лекарь, — последнее, что удалось четко произнести Джанно до того, как он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и потерял сознание.

***

Сквозь прищуренные веки в его сознание влился свет, потом взгляд сфокусировался на масляной лампе, стоящей на столе перед кроватью. Юноша заставил себя раскрыть глаза. Живот нестерпимо болел, очень хотелось пить. Кромка горловины кувшина с освежающим настоем, вкус которого был знаком, коснулась губ. Джанно скосил глаза — рядом сидел Михаэлис, с глубокими тенями под глазами, осунувшийся и сильно уставший.

— Я буду жить? — спросил он непослушными губами, вдоволь напившись.

— Надеюсь, — откликнулся Михаэлис, распрямляясь и расправляя согнутые плечи. — Раз глаза открыл.

— Я идиот!

— Без сомнений! — палач заставил себя улыбнуться. — Ты знаешь, кто хотел тебя убить?

— Жак Тренкавель! Нужно было поднять его на вилы еще при нашей встрече!

— Это он всадил в тебя нож?

— Нет, кто-то другой, незнакомый. Но нанять убийцу мог только он, — слова давались с трудом, но ободряли, заставляя выбираться из сумрака небытия. Его опять спас палач, не дал проклятой душе войти в чертоги Ада, и, словно архангел Михаил [1], он имел власть над ней, опекая ее, усмиряя злых духов болезней, не позволяя забрать ее из мира живых. Джанно с трудом вытянул руку и вложил ее в теплую ладонь Михаэлиса. — Поговори со мной!

— Ты еще очень слаб. Лучше помолчим, — тихо ответил палач, но увидев, как по-детски исказилось обидой лицо Джанно, слишком бледное, почти сливающееся с цветом льняной простыни, сдался. — О чём ты хочешь узнать?

«Опять ты не хочешь со мной говорить! Зачем тогда приехал? Лучше бы я умер!»

— Хотя бы о моей ране, — предложил юноша, не зная, за какую спасительную тему уже ухватиться, кроме рассуждений о сексуальных пристрастиях. — У тебя хорошо получается рассказывать о ранах. Я всё время забываю, что ты не только палач, но и лекарь.

Михаэлис задумался, он еще сам не окончательно пришел в себя после пережитого волнения. Уже стемнело, когда он услышал, как в дверь тюрьмы отчаянно забарабанили, и звонкий юный голос закричал:

— Палач Михаэлис, господин Михаэлис, пожалуйста, откройте, я из Совьяна, у нас беда!

Он мигом спустился вниз, отпер дверь тому самому мальчишке, которого уже встречал и заплатил денье, чтобы тот разыскал Джанно. Выслушав сбивчивую речь, понял, что дело плохо. Пальцы тряслись и не слушались, когда он собирал дорожную сумку, укладывая в нее лекарства и инструменты. Наверно, впервые в жизни он испытывал такую сильную тревогу, собираясь к больному. «Только бы успеть!» Мысли путались: он ведь ждал иного дня, когда юноша, откликнувшись на его призыв, сам вернется. А теперь, если палач не поспешит, а Господь не услышит его отчаянную мольбу, то его сердце вновь почернеет от горя.

Выходя из комнаты, вернулся, услышав голос разума, что неплохо бы взять с собой оружие. Если на Джанно напали по злому умыслу, то он был в состоянии его защитить, если попытаются убить вновь.

— Твоя рана неглубокая, — медленно начал говорить Михаэлис, — ничего не задето, но ты потерял много крови. Твое спасение — это твердые мышцы, их не так просто проткнуть ножом, и жесткий пояс, по которому скользнуло лезвие, отходя в бок. Этот человек знал, куда ударить, но не учёл твоего нынешнего телосложения. Я рану промыл и зашил. Вот так!

— Откуда ты все знаешь? — восторгу Джанно не было предела. К нему снова была обращена скрытая сторона палача, которая манила своей мрачной тайной.

— Я учился у лучших. Многие за эти знания дали бы высокую цену, не только в золотых монетах, но и заплатили своей душой и телом.

— Лучшие — это кто?

— Те, кого христианские короли и Папы проклинают. А там, где я родился, на границе трех верований и двух миров, знания о человеческом теле достигли совершенства. Вот сейчас, не будь меня, люди позвали бы к тебе священника для последней исповеди. Но и он бы не помог и, наверно, не пришел бы вовсе: ты без сознания, да еще и отлученный. Так бы и умер ночью или под утро, — Михаэлис помрачнел, вспомнив, как он гнал по темной дороге лошадь по направлению к Совьяну, рискуя сломать себе шею прежде, чем отыщет правильный путь. Как остановился у развилки, вглядываясь в черные деревья и проклиная дурными словами тучу, заслонившую свет луны.

— Я уже понял, что я глупец, не пришел к тебе сразу… — Джанно слабо сжал ладонь палача. — Не напоминай!

— Ты не просто обделен умом, Жан, ты еще и тугодум, — внезапно развеселился Михаэлис, и глаза его обрели живость. — С чего ты решил, что я из тебя палача хочу сделать? Накаливать щипцы и рвать ими плоть, ломать пальцы — дело нехитрое. Ты попробуй обратно всё собери: вправь на место суставы, правильно срасти кости, верни мышцам былую силу. Вот где сокрыто тайное знание. Даже если грамотно плетьми сечь, человек излиться может от удовольствия. А ты заладил: «Не буду твоей шлюхой!». Дурак ты. Побоялся — ко мне вернуться? И еще на нож насадился: не смог сообразить сразу, что Тренкавель тебя в живых не оставит, ему свидетели не нужны.