Девушки разочарованно потупили глаза.

— Нет уж, птички мои, благонравие и невинность — вот основа нашего города, поэтому Жана я в следующий раз выпущу, если вы мне поклянетесь, что будете вести себя благопристойно. Договорились?

Девушки явно были расстроены, но понимали, что сами дали поймать себя на озорстве. Хорошо, хоть так, и Михаэлис сразу не повел их по домам, рассказывая всем проходящим мимо об их позоре.

— Тогда я вас не видал, и вас тут не было! — весело напутствовал их Михаэлис, вытолкав прочь и послав на прощание воздушный поцелуй.

Он закрыл за ними дверь на засов и сразу переменился в лице: этот визит сильно разозлил его, но не потому что кто-то с кем-то целовался под забором, а потому что этот молодой и горячий, некстати потерявший память, италик мог понаделать ошибок из-за скудости своего ума. Ум, чтобы нечистоты выносить не нужен, но Михаэлис вдруг понял, что с Жаном он никогда и ни о чем толком не говорил: ни о мыслях, ни о желаниях, хотя бы о повседневных, в этой жизни только трахал и отдавал приказы, еще — интересовался, насколько сделал больно, а в прошлой — пытал и насиловал.

«Нужно будет вызнать у Обертана Николя, как проходят их уроки».

— Что же тебя, стервец, жизнь ничему не учит? — говорил Михаэлис, выкручивая Джанно ухо. Тот только стонал и хватал его за рукав одежды, стараясь вырваться.

— Целовались?

Юноша кивнул, но клялся, что «чуть-чуть».

— А ты понимаешь, что эти молодые девицы могут на исповеди нагрезить, что ты их не только целовал, но и член свой им кой-куда пихал? Только чтобы перед подружками выглядеть совсем взрослыми! Та-ак, после занятий с Николя, никуда из пыточной не уходишь, буду тебя учить правильно исповедоваться.

***

— А я-то думал, что за стоны! Решил, ты девку какую трахаешь, да еще прилюдно, — пожилой стражник стоял в проеме двери в пыточную и с удивлением разглядывал открывшуюся перед ним картину.

Дыба стояла горизонтально, на ней лежал Джанно животом вниз. Его здоровая правая нога была согнула в колене и привязана веревкой к бедру, на левую ногу была накинута веревочная петля, ее конец под углом уходил вниз, тянулся под досками, удерживающими тело, заводился под ворот, а потом возвращался назад прямо в руки юноши и крепился к его связанным спереди запястьям. Руки Джанно были вытянуты вперед и чуть согнуты в локтях, и, когда он силился согнуть локти еще больше, веревка натягивалась и тянула за собой стопу, поэтому нога сгибалась в колене. При этом, по замыслу Михаэлиса, его испытуемый должен был своими стонами выражать усердие, по сути подвергая себя самого пытке болью, поскольку нога гнуться не желала.

Поднятый подол рясы при этом еле покрывал полукружия ягодиц, и палачу, развалившемуся на столе позади дыбы, открывалось весьма приятное зрелище сжимающихся и разжимающихся, подрагивающих от боли, мышц разведенных в стороны бедер. Он получал удовольствие и поглаживал через ткань распирающий гульфик член.

Михаэлис со вздохом переменил позу и сел на край стола, свесив ноги вниз:

— Если бы! Заходи, присаживайся, посмотри, как мы тут развлекаемся.

— Смотрю, скучно тебе! Пытать некого, вот ты парня и тиранишь, — стражник присел на табурет за соседним столом. — Хоть бы воров каких еще поймали, а то сиди тут без дела, того и гляди, отцы города решат, что хлеб свой зря проедаем. Чего это он у тебя так стонет?

Джанно весь красный и потный от напряжения повернул голову, пытаясь увидеть говоривших.

— Я приказал, — просто ответил Михаэлис. — Я палач — соскучился по крикам испытуемых, а раз Жан орать не может, то пусть хотя бы стонет. А ты продолжай, не отвлекайся! — последнее уже было обращено к Джанно.

— Как там, в Тулузе?

— Понравилось. Вынесли приговор некоему нотарию из Акса — Петру Отье, объявив его ересиархом. Председательствовали два брата из ордена проповедников — Бернардо Гвидонис и Гауфрид из Альби, его Святейшество Гальярд, епископ Тулузский, все — давние знакомцы нашего брата Доминика. Более двадцати человек судили вместе с этим еретиком, но их было больше, может, и нам что перепадет, когда они разбегаться будут. А то — засели в горах, только козьими тропами за ними добираться.

— А ересь-то в чем?

И Михаэлис начал рассказывать, а стражник вставлял свои реплики, будто они говорили о еретиках как о чем-то обычном, известном со стародавних пор.

Братья Отье, десять лет назад, вернувшись из Рима с большого праздника, устроенного самим Папой Бенедиктом [1] нахватались у паломников по дороге еретических идей, и вернувшись к себе домой, организовали собрание или секту, вспомнив «старые верования» и привнеся в них что-то новое. Например, льняная веревка не надевалась на пояс, а хранилась дома [2], еще они просили своих адептов хранить всякие подаренные ими гребни, ножички. Эти тоже устраивали трапезы с благословенным хлебом, постились, читали молитвы, называли себя совершенными, перед которыми нужно было склоняться, встав на колени, произнося «Benedicte…».

— Но как-то они измельчали, что ли… — с досадой говорил Михаэлис, — вон, ты сам рассказывал, что отец твой говорил: такие деньги там за обряды выплачивались, нам и не снилось, — 300 солидов, а за меньшее этот «совершенный» в твою сторону даже не глянет, а здесь всего лишь цену одного быка заплатил — 25 солидов, и то один раз такой попался. В основном эти «совершенные» жили за счет своих же соседей: те их и пшеницей, и рыбой, и фруктами снабжали.

— А деньги-то тю-тю! — протянул стражник. — Отец мне много рассказывал: как всех этих совершенных «повязали», стали разбираться, где деньги. Они же тут много собирали: со всего Лангедока гребли и переправляли в Ломбардию, да и там тоже брали, пока можно было. А как этих «совершенных» вылавливать начали, так и выяснилось, что денег много собрали, а куда все дели — неизвестно. Устроили свою церковь, все хотели нашу матерь, Римскую церковь, унизить и обобрать. Скажи своему парню — пусть стонать прекратит, уже раздражает: как будто его насилуют, а ему это нравится.

Джанно смолк, а палач со стражником продолжили свой разговор.

— Так вот, мы с братом Домиником как раз приехали на оглашение приговора. Сначала тюрьму их осмотрели, скажу тебе — у нас намного чище и спокойнее, а потом пошли на площадь. Долго стояли и слушали, много народа было, со всей округи поглазеть приехали. И обвиняемые были всех возрастов, слушали приговоры до полудня. Сейчас вспомню, — Михаэлис поднял глаза вверх и наморщил лоб. — Организовал секту и практиковал много лет обычаи и веру, отличные от христианской веры и святой Римской церкви. Проклинаешься и признаешься упорным еретиком, без права исповеди и отпущения грехов и других обрядов. Говорил, что есть два Бога — плохой и хороший, что тот, кто создал все сущее видимое и имеющее тело, не является истинным Богом на небесах, господом Иисусом Христом, а есть — диавол, Сатана, плохой бог, создатель и управитель всего мира. Есть и две церкви — благая, которой и является их секта, и злая Иисуса Христа, в которую многие верят, но от которой никому не будет спасения, поскольку воистину творящая зло Римская церковь, как он говорит, суть — плоть и храм диавола и синагога сатаны. Хулил Римскую церковь — мол, она матерь всей братии и правителей, и все ее иерархи, и ордена, как их руководители и решения — неправильные и вся вера, которой следуют, должна признаваться еретической и ложной, и никто не может быть спасенным в вере Римской церкви, а также следуя ее догматам…

— Ишь ты, еретик поганый… — прокомментировал стражник, но продолжил слушать пересказ палача с прежним любопытством. Михаэлис же, напрягая память, продолжил делиться услышанным из приговора:

— Баял еще, что все, что освящается Римской церковью Иисуса Христа, а именно — евхаристия, на самом деле не является истинной и живой плотью Христа, таинство крещения в воде, рукоположение и брак — прокляты, по его словам, и только истинный добрый Бог может отпускать и прощать грехи. Что касается рождения Иисуса Христа из девственного тела Марии, то он считает это сверхъестественной выдумкой, что является истинным богохульством. Он считает, что Иисус не был рожден в истинном теле человека от нашей природы, и Мариам не являлась Его матерью, и он вообще не был рожден в человеческой плоти, как говорит наша церковь. Говорил еще и худшее — что покаяние и отпущение грехов перед священнослужителями Римской церкви не имеет ценности, ни Папа, никто иной в Римской церкви не может это делать и не имеет такой силы. А они в своей секте, путем наложения рук это делают. И воскрешение в человеческом теле отрицают, а говорят о некоем духовном теле внутри человека, в котором они и воскреснут, чтобы предстать перед Судом…