Отец Сильвестр, по счастью, был в храме и занимался приготовлением к службе. Я бросился перед ним на колени и, целуя край белоснежного облачения, умолял приехать как можно скорее. Мои слезы омыли разноцветные мозаики, устилающие пол, и одеяния святого отца. Я протянул золотую монету, но он отказался ее коснуться, указал рукой на ящичек для пожертвований.

— Я приеду после службы, — пообещал священник.

Однако ни в этот день, ни в последующие три, до самой смерти нашей матери, он так и не появился в нашей деревне. Отца Сильвестра я увидел утром, когда тело матери, обмытое и завернутое в саван, лежало на столе в нашем доме и соседи приходили прощаться. Своею властью он собрал жителей деревни на площади, после того как Аттис задал вопрос: «Почему святой отец не приехал вовремя?» — который показался ему дерзким.

Чтобы устыдить моего брата, священник заставил Аттиса опуститься перед собой на колени и на глазах у всех наших односельчан произнес гневную отповедь:

— Я бы и не приехал! Некрещеная она. Язычница. Я по книгам смотрел — вас окрестила, а сама отказалась. А за то, что ты знахарку в дом позвал, чтобы она всякими зельями окуривала и амулетами колдовскими ворожила, накладываю на тебя епитимью: на три года отлучаю от святого причастия и наказываю строгий пост блюсти по сорок дней перед Пасхой, на Духов день и перед Рождеством Спасителя. А еще по три дня за седмицу. И молитвы читать, чтобы от скверны очиститься.

Священник еще долго рассказывал о важности крещения и точном соблюдении заповедей, которым учит церковь, чтобы все убоялись за свои души, а потом уехал.

Мы сели рядом с братом на лавку перед телом нашей матери, которое нам вдвоем предстояло еще похоронить, но не на том кладбище, где покоятся христиане, а найти любое иное место. Никто из соседей не решился нам в этом помочь — священник запретил.

— Не вовремя я тебя нашел, — проговорил, будто прошептал, замерший в дверях Сатур.

Аттис поднял на него скорбный взор и покачал головой:

— Слишком поздно, — голос его сорвался, брат нахмурился, сжимая изо всех сил губы, чтобы не заплакать. Вздохнул несколько раз кратко, сдерживая себя: — Помоги похоронить мою мать.

***

Пояснения к первой части для тех, «кто в танке»: часть посвящена первой ипостаси — Богу-Отцу, или Творцу. В ней у героя отнимается базовая основа веры: отец предает — оскверняя (отталкивает от себя, как ненужное семя), мать предает — покидая. Тело (физическая оболочка, то, что делает по природе человеком) тоже оказывается уничтоженным, потому что его насилуют другие люди, ради похоти, и герой никоим образом не может себя защитить, кроме как покориться и терпеть. Это видимые барьеры, но есть еще и эзотерические надстройки.

Невидимый Бог — это отец, но он тоже не защищает, не уберегает, а попускает свершиться насилию, хотя герой жертвует собой, чтобы спасти брата. Невидимая мать — вера, церковь — несправедливо отвергает, хотя герой тоже приносит в жертву свои чувства и надежды, пытаясь спасти родную мать. Чуда не происходит: герой совершает поступки из любви к ближнему, но получает за это тяжкое наказание. Осквернилось не только тело, но и, получается, душа, которая дана Богом.

Герой остается один посреди враждебного мира. Соответственно, психологически он готов принять иного Бога (не того обманного, в которого верил) и новую мать — другую веру, с которой ему будет приятно жить, и чувства, которыми он сможет себя напитать, прежде всего — любовью, которой у него внутри много, но раздать некому.

========== Часть 2. Спаситель. Глава 1. Начало. ==========

Никто точно не знал, откуда пришел Дейлос и из каких земель он родом. Кто-то говорил — бывший монах, кто-то — солдат, но судя по его внешнему виду — телу, усмиренному постами, грубой рясе с множественными прорехами и подошвам, покрытым шрамами от язв по причине долгих странствий, — Дейлос был человеком несомненно набожным и просветленным. Борода Дейлоса торчала во все стороны, извиваясь золотистыми кольцами, а давно не стриженные свалявшиеся пряди были забраны в косу, перевитую черным шнурком. Роста он был внушительного, а телосложения крепкого, но глаза и мимика лица выдавали юность Дейлоса, хоть и по уму можно было счесть его старцем, убеленным сединами. Дейлос умел бегло читать на имперском и наш язык знал, хотя и говорил немного с шипящим акцентом и иногда заикался, но эта ущербность речи только притягивала к нему слушателей.

А он их за зиму насобирал достаточно! Ходил по деревням в любую непогоду, не унижался, как нищий, выпрашивая кусочек хлеба, а испрашивал работу, где добрым делом, а где добрым словом — притягивал к себе внимание, а по вечерам, скромно расположившись под крышей овина или в черном углу дома, рассказывал увлекательные истории. Они были похожи на те, что люди слыхали от имперских священников, но не такие, и рассказывались не так.

«Бог, — говорил он, — всех нас любит, потому что сделал по образу и подобию своему, и нет в наших душах — невидимых оболочках — греха. И не пятнает их ничья воля, а только сам выбор души, обманутой злом, делает из праведного человека неправедного — того, кто стремится причинить обиду другим в угоду себе. Мир вокруг нас красив и неиспорчен. Лишь мы, люди, ослепли и не видим в нем красоту, не приумножаем ее, а лишь ломаем и губим».

Многих, без сомнения, интересовал вопрос о бедности: почему одни одеваются в расшитые шелка и угощаются белыми хлебами, а другие — голодают и страдают? Дейлос рассказывал, что Богом дается своему любимому чаду всё, что требуется для жизни без соблазнов и излишеств, но некоторые из людей решили, что могут нарушать Его законы: стяжают, отнимают, копят, чревоугодничают, обманывают, и жажда этих людей — неуемна. Хотя каждый втайне знает, что отправится на Суд голым, без одежд и без слуг, без крепкой крыши и драгоценных колец, но продолжает совершать зло — пятная им души своих же детей.

Разные истины узнавали люди и сравнивали их с теми, что слышали в церквях, и то, что говорил Дейлос, казалось им намного правильнее и справедливее. Чувство, что священники их обманывают, выполняя волю императора, пришло к простым людям немного позднее. Дейлос никогда в то время не возводил хулы на церковь и ее служителей. Хотя мог обмолвиться: «Так ли праведна та мать, что одевается в платья пурпурные, сверкающими каменьями украшенные, а детей своих оставляет голодными и беспомощными?».

Все, кто считал себя несправедливо обиженными, тянулись вниманием к речам Дейлоса, и никто из них не оставался без внимания. Более того — проповедник делился хлебом и Божьим благословением, говорил, что все добрые люди попадут в Рай, ибо любимы — не близкими и соседями, а Богом и душами просветленными, стремящимися воссоединиться с их Творцом.

Даже Фелицитата — красивая и стройная молодая женщина, опороченная изнутри и опозоренная людской молвой, сбежала из дома, презрев все законы, и ходила теперь смиренно рука об руку с Дейлосом, поражала всех видениями прозорливыми о садах райских и змеях — искусителях и погубителях всего рода человеческого. Она представляла зло одетым в доспехи кожаные с изображениями звезд и крестов, опоясанным короткими мечами в широких ножнах и с головой, скрытой под шлемом железным, из прорезей которого зло взирало на мир из темноты глазами красными, как горящие уголья. Многие были с нею согласны.

После похорон матери Аттис будто отдалился от всех: работал отрешенно, не улыбался, как раньше, и из него нельзя было вытянуть ни слова. А вот Сатур, напротив, зачастил: вставал позадь ограды и наблюдал за моим братом, ни жестом, ни голосом не выдавая себя, пока Аттис не выдерживал и громкими словами не гнал его прочь, поминая соседей.

Однажды ночью я проснулся и, не обнаружив рядом брата, отправился его искать. Он сидел с Сатуром в сарае, посередь животных, в надежде скрыться от посторонних глаз. Даже лампада стояла так, что никого невозможно было разглядеть. Я притаился за стеной, и сквозь щель мне видна была рука брата, обнимающая за затылок Сатура. Тайный разговор, еле различимый сквозь дыхание спящих животных, стал доступен моему слуху, когда я ухом прильнул к щели в стене.