– Думаешь, моя дочь могла бы полюбить человека, который действительно является убийцей?
– Она не знала.
– Думаешь, смогла бы остаться с тобой? Она тебя любит, Глеб. И ждет. А раз любит моя Настя, значит, есть за что.
Окно в прошлое закрылось. Теперь Владимир смотрел уже решительно и немного зло. Видимо, раньше играл в право выбора, а теперь собирался тумаками выталкивать Глеба из этого «чего-то».
– Ты не сомневался, постепенно занимая место в ее сердце. Был так настойчив, терпелив. Ради чего? Чтоб теперь бросить? Знаешь что, зять?
Зять не знал, промолчал.
– Если бросишь ее сейчас, если умрешь, будешь виноват. И она не простит. Ни тебя, ни себя, ни меня.
– А вас-то за что?
– Что не вернул тебя. Она просила…
Глеб долго молчал, глядя в окно палаты. Он очень хотел туда, к ней, но что-то не пускало. И продолжаться это могло долго, а потому Владимир решил достать свой последний козырь.
– Она беременна, Глеб. Так что не дури и возвращайся…
Мужчина вскинул взгляд, а время, снова ускорившееся в окне палаты, вдруг застыло. Ну наконец-то…
– Пожалей Настю и вашего ребенка. Возвращайся, вырасти его, дай то, что я не смог дать своим детям, и будем считать, что мы квиты. Даже не так, будем считать, что ты сам с собой расквитался.
Глеб вдруг расплылся в улыбке. Вряд ли это следствие последних слов Владимира, просто информация постепенно доходит до разума…
– Можно я у вас хоть благословения попрошу, раз уж шанс выпал?
И видя, какие метаморфозы происходят с Глебом, а заодно и с местом – белый туман начинает потихоньку таять, Владимир улыбнулся в ответ.
– Я вроде как уже благословил, иначе, думаешь, занимался бы ерундой так долго?
Таяла не только белизна – очертания говорившего тоже начали смазываться.
– Я, похоже, возвращаюсь, – да и сам Глеб стал «подтаивать». Опустил взгляд на руки, следя за тем, как они растворяются, фаланга за фалангой. Чувство странное, но не страшное.
– Береги ее.
Ответить Глеб уже не успел – белизна сменилась темнотой, в которой противно пищали аппараты.
***
Настя давно выплакала все слезы, искусала губы, устала злиться и ждать. Не устала только надеяться. Шел четырнадцатый день в больнице. Даже кости у него, по словам врачей, начали хорошо заживать, а глаз он еще не открывал.
Когда просила – не реагировал, ругала – тоже нет. Плакала – даже не шевелился. Как ей сказали, длиться это может очень долго. Иногда люди лежат так годами. Но у нее нет годов, она уже не может ждать, а что будет, если это затянется?
Никто из родных даже не пытался больше вытолкать ее из палаты. Ездила она отсюда только в их квартиру, валилась на кровать, спала, пока не прозвенит будильник, а потом ехала обратно.
Однажды попросила, чтоб ей позволили ночевать прямо на кушетке в палате Глеба, но врач в категорической форме отказал, переводя стрелки на старшего Северова, который запретил.
Услышав это, девушка жутко разозлилась. Настолько, что даже не смогла сдержать возмущение в себе, вывалив его на Юрия при первой же встрече… Он же выслушал ее претензии стойко, но разрешать все равно не спешил…
– А если он проснется, а меня здесь нет..? – девушка тогда смотрела на старшего Северова отчаянно, даже не пытаясь прятать боль и страх, которые обычно скрывала от окружающих.
– Главное, что он проснется, Настенька… Проснется.
И он, увидев этот страх, поделился своей уверенностью. Поделился, пока хотя бы у него еще было, чем делиться, ведь с каждым днем верить становилось все сложней.
И пусть Настя сама понимала, что ее поведение, по меньшей мере, неразумно, но поделать с собой ничего не могла.
Запрокинув голову, девушка вытянула затекшие ноги, неосознанно дергая указательным пальцем в такт с тиканьем часов…
Сегодня, в принципе, неплохой день. Уже почти зима, а за окном – солнце, звонил Марк, сказал, что Снежана родила. Как ни странно… мальчика. Осталось дождаться, пока родит уже Саша, и спор можно будет считать закрытым. Андрей победил в школьной олимпиаде по математике. А всего-то и надо было лоботрясу, что взяться за ум. Мама приходила… Бабушка все же не выдержала – приехала. Сама Настя видела ее всего раз, предпочитая не расстраивать окружающих своим кислым видом, да и когда видеться, если она из палаты не вылезает?
Скоро сессия… И если этот упрямец не проснется, то все экзамены будут дружно завалены. Ее выгонят из университета, с работы тоже, кстати, выгонят. И придется вернуться в Бабочку… Снова на тумбу, в латексной юбке и казенных босоножках… Мстительно улыбнувшись, Настя вспомнила, как он бесился, зная, что она танцует в Баттерфляя.
Резко выпрямившись, Ася снова подошла к кровати, склонилась к уху. Самое время провести ежечасный ритуал по взыванию к голосу то ли совести, то ли разума, то ли жалости.
– Если не откроешь сейчас же глаза, Имагин, снова попрошусь в Бабочку. Амина возьмет, она тебе не Пирожок, твоих приказов не боится. А потом и Пирожка тоже найду, и с ним на свидание пойду. Уяснил? А кольцо твое… этой твоей бывшей отдам. Пусть радуется… Она, кстати, приходила. Я ее пустила, думала, может хоть ради нее проснешься, но ты, похоже, в принципе никого видеть не желаешь. Да, Имагин? – говорила Настя зло – провоцировала. Понимала, что бессмысленно провоцировать того, кто тебя не слышит, но заставить себя перестать разговаривать со спящим не могла. А потом опять, будто на американских горках, ныряя с вершины злости в пропасть отчаянья, Настя зашептала уже куда ласковей. – Глебушка, ну вернись ты, ну пожалуйста, я же так с ума сойду скоро.
Реакции – ноль. Пора бы давно привыкнуть, а она все продолжает на что-то надеяться… Каждый раз, закончив пламенную речь, еще замирает, затаив дыхание, прислушивается… И каждый раз облом.
Развернувшись, Настя направилась обратно к креслу. Теперь можно снова смотреть в потолок, сходить с ума под звук тикающих часов, засекать новый отрезок времени.
И какой же надо быть дурой, чтоб сидеть здесь две недели, ждать, надеяться, верить, а развернуться спиной именно тогда, когда он вдруг заходится кашлем, просыпаясь…
– Глеб, – не веря до конца в реальность происходящего, Настя метнулась обратно, потом в коридор – зовя врачей, снова к нему, потом в угол палаты – чтоб не мешать примчавшимся медикам, и в соседнюю палату уже с помощью медперсонала – когда из-за нервов сползла по стеночке прямиком в обморок.
Но это уже мелочи. Главное ведь что? Он проснулся.
***
– Значит, пацаны?
– Ага, – Настя кивнула, борясь одновременно с осознанием, что больному нужен покой, и желание затискать больного до смерти.
Они полусидели, полулежали на больничной койке, которая вроде как рассчитана была на одного, но если в обнимку, то поместились двое. «В обнимку» было своеобразным – у Глеба до сих пор наложен был гипс на левую руку и ногу, а потому обнимать приходилось правой и крайне аккуратно.
– Неожиданно… И что дальше? Кто выиграл?
– Ну, по словам Саши, я звонила ей, поздравляла, теперь Самарский с Самойловым решают этот вопрос, козыряя, чем могут. Марк говорит, что выиграл он – Снежана ведь раньше родила, а Ярослав, что он – у них с Сашей маленький весит больше… Вот как-то так и живут…
– Весело…
– Да не то слово… А Марк обещал вечером зайти. Снежана с сыном уже дома.
– Пусть заходит. А то я совсем уже одичал здесь. Выпишусь, а потом в больницы – ни ногой…
– Ага, только реабилитацию пройдем, а потом ни ногой, – Настя посмотрела на мужчину с укором, но быстро оттаяла. Не могла на него злиться. Зачем и за что, если он уже исполнил главную ее просьбу – вернулся?
– А что остальные?
– Твоя мама очень волновалась. Отец тоже. Мы все очень волновались…
– А что та девочка? Как она?
– Она отделалась испугом да парой царапин. Ты спас ей жизнь, Глеб. Ты герой, – Настя дотянулась до губ мужчины, аккуратно их касаясь.
Проснулся он три дня тому, а потом почти сразу же заснул, приходя в себя изредка и ненадолго. Да и когда просыпался – было как-то не до разговоров, тут же налетали врачи, а Насте доставались только взгляды. Сейчас же у них впервые была возможность провести время вместе.