Когда он всё-таки решился к ней подойти, она так трогательно смешалась и по-девически покраснела, что настроение Родиона Михайловича Беловерцева моментально улучшилось.

– Давайте сделаем так, – весело продолжил он, не обращая внимания на ее смущение, – я буду ждать вас завтра в своём офисе в одиннадцать часов утра, – и, словно фокусник, явил перед ней чёрную с золотым тиснением визитку. – Вот адрес. Только прошу вас, не задерживайтесь. Я пунктуален, деловых опозданий не люблю. Даже несмотря на ваше очарование… – и, внезапно взяв ее за кисть, поднёс руку к губам и поцеловал кончики пальцев.

Это было аристократично и неуловимо интимно. Ксана застыла.

Но он не стал наслаждаться ее изумлением, слегка поклонился и быстро ушёл, оставив после себя волнующий мужской запах. «Что это было? Откуда он взялся?» Она растерянно посмотрела на стол и машинально взяла бутерброд с красной икрой. Сердце трепыхалось, словно напуганная птица, пальцы с бутербродом слегка дрожали. Стоп, успокойся! Это просто нервы, усталость, конец года! В конце концов, Беловерцев обычный и вполне ожидаемый, судя по уровню банкета, клиент, у каждого из них свои причуды. И не таких видали…

Но как хорош! Она горько вздохнула, принялась за бутерброд и не почувствовала вкуса, лихорадочно пытаясь осмыслить случившееся. Впрочем, ничего и не случилось. На самом деле, не случилось! Показалось…

Родион, умевший произвести самое выгодное впечатление на кого угодно, шёл к машине в приподнятом настроении, чего не бывало с ним очень давно. Приветливо щёлкнула сигнализация, открывая замки новенькой «ауди». Садясь за руль, он подумал: «Да, интересная… Диковатая правда, манерам не обучена… Но огонёк чувствуется… Надо будет обратить на неё внимание при встрече. Может, зимне-курортный роман выйдет, а то совсем тут мхом зарос».

Машина бесшумно вырулила со стоянки на центральный проспект, смешалась с транспортом. На Симферополь опустилась долгая зимняя ночь – последняя спокойная ночь и для неё, и для него.

– Привет, Лекса.

Георгий Романов произнёс эти слова равнодушно, словно перед ним по кухне передвигалась механическая кукла. Он с недовольным лицом сел за стол и раскрыл газету «Аргументы и факты». На соседний табурет тут же взгромоздился тощий рыжий кот Рэмбо с исцарапанной мордой и подставил хозяину ушастую голову, которую тот начал теребить пальцами свободной руки.

Ксана раздвинула занавески, закрывавшие широкое окно с тремя толстянками на подоконнике. Раннее утро, ещё барахтавшееся в сумерках, стыдливо заглянуло в ярко освещённую кухню и застеснялось своей бесцветности. В помещении сделалось тоскливо, захотелось снова задвинуть тёмные занавески, но она не стала этого делать. Лучше не станет.

Каждое утро Александра Романова неизменно вставала на рассвете, чтобы приготовить Георгию завтрак. Зачем она продолжала это делать с таким завидным упорством после развода, ей было непонятно – будто действовал в ней какой-то чудовищный низменный рефлекс, выросший раковой опухолью из чувства собственного несовершенства. Ей даже в голову не приходило вволю поспать, пока он собирался. Будто она всё ещё надеялась, что именно этим утром выйдет к ней совсем другой мужчина – тот, в кого она когда-то безумно влюбилась студенткой, тот, с кем она и сейчас с наслаждением провела бы долгую жаркую ночь где-нибудь на южном побережье, если бы он захотел. Но бывший муж ее не хотел. Жена с нескончаемыми семейными проблемами ему давно надоела, и никакой благодарности за ранние завтраки он не проявлял, воспринимая их, как обслуживание в гостинице «всё включено», которое заранее оплатил самим фактом женитьбы.

Ксану невыносимо раздражала глупая кличка «Лекса». Ее бывший муж считал это собачье имя чуть ли не верхом остроумия – он его произвёл от названия автомобиля «лексус». Ещё больше ее раздражал кот, которого надо было постоянно спихивать с табурета. Ксана до боли в зубах ненавидела, когда Георгий скармливал ему из своей тарелки кусочки еды, хотя хорошими манерами владел в совершенстве. Он явно делал это ей назло. Кот утробно урчал, чавкал, жадно пожирал пищу, а потом по-хозяйски ставил лапы на стол, требуя ещё. Обычно Ксана не выдерживала, хватала зверюгу за загривок и выкидывала на улицу. Кот отряхивался и, задрав хвост, гордо уходил прочь. Жорика, как за глаза называла его тёща, Ксанино раздражение внешне никак не задевало, он даже делался довольным, слегка улыбаясь кончиками узких губ.

Такие бесполезные для Ксаны отношения тянулись из года в год, с переменными проблесками временного спокойствия между очередной его влюблённостью и мрачным состоянием поиска новой пассии, когда ему приходилось выходить из зоны комфорта героя-любовника, временно оставаясь в одиночестве. В глубине души Ксана надеялась, что встретит он, в конце концов, свою единственную даму сердца и навсегда исчезнет из ее дома, оставив бывшую жену собирать осколки разбитого им сердца. Но жизнь проходила, никаких значимых перемен не происходило ни у него, ни у неё. Во всяком случае, иногда он становился милым и даже помогал по хозяйству. В такие моменты Ксана неосторожно расслаблялась, начинала ему доверять, потому что доверять было больше некому. А вдруг всё волшебным образом станет прежним, он одумается? Но Жорик именно в такой момент с неумолимостью камнепада обрушивал на неё внезапную грубость, в одну секунду выбивал почву из-под ног, низводил до унизительного положения глубоко презираемой дуры, неспособной на нормальное общение с ним и детьми.

Всё сложнее и сложнее ей становилось защищаться от его изощрённого хамства, тонко прикрытого лёгкой иронией: «Ну, подумаешь, а что тут такого? Дорогая, разве я тебя обидел? Тебе явно показалось!» Почему-то Жорик выбирал для экзекуции именно те дни, когда она особенно сильно уставала, нуждалась в защите и уже не могла воспринимать его слова спокойно. Она не знала, как реагировать – плакать, равнодушно молчать или огрызаться. Одинаково больно было во всех случаях.

В октябре, когда Жорик в очередной раз вернулся домой выпивший, в губной помаде и с запахом дорогих французских духов, исходившим от его идеально выбритых щёк, Ксана, промаявшись бессонную ночь, с утра направилась к юристу и попросила написать исковое заявление о разводе. Узнав о ее намерениях, Жорик сделался ласковым, умолял одуматься, пугал детьми. Смертельно уставшая Ксана оказалась непреклонна, ей было безразлично, что произойдёт дальше – лишь бы развестись. А там хоть трава не расти!

Почувствовав ее состояние, он не стал перегибать палку, покладисто согласился и предложил ежемесячное пособие в обмен на молчание. Больше всего на свете Георгий боялся быть виноватым в глазах окружающих, и уж тем более – брошенным женой. Вот если бы Ксана загуляла, и он первый подал на развод, он мог бы надеть маску обиженной невинности и показать всему городу, с каким коварством ему приходилось мириться долгие годы. Но жена, к сожалению, не гуляла. Ксана, до предела издёрганная неопределённым будущим, всё ещё зависимая от него эмоционально, согласилась на «пособие» – заработанных в редакции денег не хватало на то, чтобы кормить и одевать детей.

Месяц после развода прошёл, наступил декабрь, а «пособия» так и не было.

Когда Георгий допил кофе и уехал на работу, Ксана некоторое время постояла у окна, будто он мог вернуться. «Что делать? Как жить дальше?»

Из головы не выходил Родион Беловерцев, так неожиданно прикоснувшийся сухими горячими губами к ее пальцам. Хозяин жизни, он мог позволить себе смутить, обескуражить, застать врасплох. Хуже всего было то, что она допустила это сама – очарованная его обаянием, потеряла бдительность и не сумела вовремя отразить атаку. Теперь у неё осталось стойкое ощущение, что Беловерцев, словно искусный в обольщении охотник за женскими душами, успел за это короткое время проникнуть в ее сердце и прочно занял там своё место, как когда-то это сделал Жорик. На то, чтобы понять, каким, на самом деле, подлецом был ее муж, ушло пятнадцать лет. Сколько уйдёт времени на то, чтобы избавиться от нового непрошеного гостя и собственной влюблённости, если она вдруг случится? И что будет с самой Александрой, что останется от ее сломленной души?