Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Правильно, — согласился Тужурка. — Когда?

— Завтра вечерком, попозже. Не возражаешь?

— По мне, хоть сегодня.

— Нет, — сказал Димка, — завтра. Я тебе сейчас ложе сооружу. Можешь целые сутки дрыхнуть. Утром жратвы принесу.

Он, действительно, всего на секунду-две включая карманный фонарик, соорудил импровизированное ложе и уже собрался уходить, когда Тужурка вдруг вспомнил…

— Подожди-ка.

Димка наверняка даже в этой непроглядной темноте узнал эту книжку по формату. Потому что, хотя и спросил: «Это что еще?» — но голос у него был хриплый, как у отчаянного астматика.

— Так он велел, — тоже внезапно охрипнув, сказал Тужурка. — Ну, понимаешь, предполагал он, наверное, что… В общем, велел…

Слова не шли с языка, застревали во рту, но разве тут надо было еще чего-то объяснять…

Они долго шатались по городу, сначала в районе Гризинькална, потом, пройдя вдоль железнодорожных путей, возле Матвеевского кладбища.

Лето наступало полным ходом. Только северный ветер еще не сдавался. Каждый порыв был резким, холодным и приносил с залива солоноватую свежесть еще не прогревшегося моря.

Они бродили, как неприкаянные, и почти не разговаривали. Синеватые, постепенно густеющие сумерки не располагали к разговорам. По пустякам болтать они были просто не способны, а говорить о предстоящей «охоте» вроде бы рано было, да и сама «охота» в этот удивительно мирный, расслабляющий вечер стала казаться затеей почти нереальной…

Вышли к водокачкам, поднялись на пригорок, сели. Молодая травка еще мешалась с прошлогодней, жухлой. Солнце только что закатилось. Красный цвет на небе переходил в пурпурный, да и тот уступал уже место сероватой дымке. Становилось все прохладнее. Гудели маневровые паровозы, лязгали буфера. Прошел длиннейший состав с танками на платформах. Две платформы были оборудованы для зениток. Возле них сидели солдаты.

Димка глубоко вздохнул:

— Рацию бы нам… Сиди себе и считай, сколько «тигров» на фронт провезли, сколько другого барахла. А потом отстукивай: точка-тире, точка-тире… Кое-кому такая статистика ой как не помешала бы.

— Да, — сказал Тужурка, — только где ты ее возьмешь, эту рацию? А если и возьмешь, так ведь все равно же неизвестно, как с ними связаться. Надо, чтобы какой-нибудь человек оттуда явился.

Димка усмехнулся:

— Может, и явился. Но он же не Христос.

— При чем тут Христос?

— Да тот, вроде, народу являлся. А здесь, сам понимаешь не очень-то объявишься.

Сказал это Димка уже вяло, без интереса, и каждый из них опять ушел в свои мысли.

Тужурка стал думать о том, что вот и кончилась весна. Самое настоящее лето пришло, и, значит, сейчас уже поздний час, наверное, и если ждать полной темноты, то наступит она никак не ранее двенадцати, а ноги уже сейчас гудят. И еще он попытался разобраться в числах, потому что какое-то время жил в другом мире, где не было чисел и дней недели, а был только Янцис, сначала еще живой, а потом… Но об этом «потом» пока вспоминать не следовало… В гимназию Тужурка не ходил, а ведь занятия шли к концу. Может, уже и кончились? Впрочем, гимназия никак больше с его жизнью не соотносилась, и подумал он о ней случайно, в той только связи, что вспомнил о тете Амалии, а тетя Амалия… В общем, завтра же он уедет в Кулдигу. Если, конечно, они сегодня вечером сделают то, что задумали. Без этого он не уедет. Этого требует Янцис. Тут все решено и подписано. Но как только это будет сделано, он уедет. На время, не навсегда. С ребятами он рвать не собирается. Напротив, нет у него теперь более близких людей, чем они, чем тот же Димка, скажем. Но к тете Амалии он должен съездить. Почему должен, Тужурка объяснить бы не смог. Мысль о поездке пришла внезапно, но как нечто давно решенное, и для него никаких доказательств не требовала. А когда она пришла, встал вдруг перед глазами весь их тихий провинциальный городок и школа его — двухэтажная, краснокирпичная, с высокими узкими окнами, классы тоже всегда казались ему узкими и высокими, и в каждом была высоченная круглая печь; иногда темными зимними утрами в печах еще трещали дрова, и на первом уроке он больше прислушивался к этому завораживающему потрескиванью, чем к объяснению какой-нибудь теоремы. И еще он увидел церковь, всегда свежевыбеленную, с острым шпилем, и тут же было кладбище с низкой оградой из серых валунов, с прямыми, желтым песком посыпанными дорожками, с гранитными надгробиями, с ухоженными могилами, над которыми весной осыпает свой цвет черемуха, где летом цветут незабудки и флоксы, а осенью холодно пламенеют далии. В дошкольные годы он регулярно ходил сюда с тетей Амалией, к двум могильным холмикам, как бы объединенным общей гранитной плитой, на которой значились имена его родителей и где была выбита эпитафия, а вернее, просто изречение: «Не умирать после себя на земле». То ли вычитала где-то тетя Амалия эту фразу, то ли сама придумала… Но Тужурка помнил, что многие корили ее за оригинальничание. И тут же он сразу подумал, что могилу Янциса без посторонней помощи не найдет, эти рижские кладбища — они же на десятки гектаров, не меньше. Тоже желтый песок… Когда песок этот стал глухо стучать о гроб, Рената судорожно всхлипнула и сказала по-русски: «Пусть земля тебе будет пухом». А латыши говорят: «Легкого тебе песка».

Тут он почувствовал, как и у него судорогой сжимает горло, и с таким усилием сглотнул слюну, что Димка повернул к нему голову и сразу все понял, потому что положил руку ему на плечо и сказал необычно мягко:

— Ладно, парень, вставай, нам пора.

С жандармами им повезло. Эти двое вышагивали по бывшей Елизаветинской, а ныне Вальтер фон Плеттенбергштрассе, как две огромные механические куклы. Надо было только обогнать их сначала, а затем притаиться в какой-нибудь подворотне. Но Димка про обычную подворотню и слышать не хотел, потому что впереди был шикарный проходной двор, выводивший и на Мариинскую и на Мельничную. И пока они быстрым шагом, уже намного обогнав жандармов, шли к этому знаменитому двору, он все доскональнейше объяснил — и кому куда бежать, и где они встретятся.

— На сколько метров подпустим? — спросил Тужурка голосом, прерывающимся от быстрой ходьбы.

Димка долго не отвечал, наконец, как бы размышляя, откликнулся:

— А может, мы не подпустим их, а пропустим? И в спину?

— Что?! — Тужурка остановился с ходу, словно на фонарный столб налетел.

Пришлось и Димке притормозить. На секунду.

— Да идем же, охломон турецкий! — зашипел он, как проколотая шина, и, схватив Тужурку за рукав, потащил его вперед. Тужурка зашагал в прежнем темпе, но, минуту спустя, выдавил из себя категорическое:

— В спину я не могу.

— А в спину и невозможно, — насмешливо сказал Димка. — Мы их просто не разглядим в темноте. На спине у них бляхи не светятся.

— Даже если б светились.

— До чего же ты благородный! Прямо Атос-Портос.

— Ты и сам бы не мог, — твердо сказал Тужурка.

— Не могу, не могу, потяните за ногу, — огрызнулся Димка, потому что последнее слово должно было остаться за ним.

Тут они подошли к воротам, и дискуссия кончилась сама собой…

И вот они стоят, вытащив пистолеты, вжимаясь в холодный камень воротных столбов, один справа от входа, другой слева.

Уже далеко за полночь. Город затих. Трамваи не ходят, и ни одна машина еще не проехала. Над перекрестком висит зашторенный фонарь, от которого падает на мостовую четко очерченный круг желтого света. Фонарь, наверное, покачивается, потому что круг этот медленно плавает по булыжнику. Если долго смотреть на него, голова начинает кружиться. В тишине очень четко слышится равномерное, неумолимое какое-то «гок-гок-гок-гок…» — это идут они. Все ближе, ближе… Вот появились на перекрестке — две одинаковые, тяжелые фигуры в стальных тускло-серых шлемах, с огромными глянцевитыми кобурами на правой стороне живота. А вот прошли перекресток, и контуры их обозначились, будто вырезанные из черной бумаги. На груди все различимее бляхи. Вернее, не сами бляхи, а фосфоресцирующая надпись на них. Подойдут еще ближе, и можно будет прочесть: «Feldgendarmerie». Фельджандармери. Полевая жандармерия.

41
{"b":"651980","o":1}