— Она сказала это и про мою мать.

— И так со всеми. — Гуна покрутила пустую рюмку. — Наверно, я тоже свихнусь.

И Эрик подумал: наверное, да.

— Я живу, как в зоологическом саду. Меня кормят, чистят клетку, иногда приходят посетители и чуть ли не тычут пальцем: это кто? лама? ах, не лама, а Гуна? А у меня уже, как у ламы, вылезает шерсть.

Приличия требовали, чтобы он возразил, но нужные слова не приходили, и Эрик сидел, уставившись в тарелку с объедками, и думал, что время уже позднее, скоро все начнут расходиться и поздно будет заводить разговор, ради которого он торчит здесь уже который час.

— Скучно? — тягучим голосом спросила Гуна. — Я на всех нагоняю скуку. Даже на маму. Иногда она гонит меня, говорит, что стоит мне войти в ее комнату, как свет начинает тускнеть. Только Август еще считает меня человеком.

— Август?

— Да, он сидел здесь напротив нас. Брюнет в золотых очках.

Эрик кивнул.

— Август наш дальний родственник, точнее, троюродный брат. Доцент. Преподает в университете. Он приходит, советуется со мной, а раз советуется, значит, считает меня за человека. Разве я не права? — Она неожиданно положила Эрику на плечо тяжелую, пухлую руку. — Можно, я буду, как прежде, говорить «ты»?

— Конечно, Гуна.

Она облегченно вздохнула:

— Я боялась обидеть тебя. В определенном возрасте люди предпочитают переходить на «вы». Но это так, к слову… В общем, я очень благодарна Августу, хотя у него и без меня хватает забот. Он вдовец. Жена умерла два года назад. Детей нет. Я понимаю, что ему нужна какая-то живая душа в доме. Но ведь не эта же девчонка, правда? Ты слышал, что она сказала — ей снятся вампиры!

«Ага, — подумал Эрик, — значит, это та, большеглазая».

— Но бог с ними, с вампирами. Он известный ученый… свой круг знакомых, людей уважаемых, с положением в обществе, с определенными принципами, и вдруг — эта девчонка… Знакомьтесь: моя жена. Будет скандал, я уверена. И, по-моему, у нее ужасный характер. Конечно, он все понимает, но ей удалось прямо-таки околдовать его. А сама весь вечер сегодня увивается за Гунаром. Да вот, погляди!

И она показала на танцующих. Через раскрытую дверь Эрик увидел сначала Даце и незадачливого газетчика в спортивном костюме, потом в поле его зрения появились Гунар и большеглазая.

Девушка, запрокинув голову, не мигая, смотрела на партнера своими огромными глазами. Губы ее медленно шевелились, но слов, конечно, нельзя было разобрать, и Эрик подумал, что, скорее, она напевает, чем разговаривает. А Гунар смотрел на нее сверху вниз нетрезвыми, прищуренными глазами и слегка посмеивался.

Двигались они так непринужденно, словно и не замечали, что танцуют, и Эрик позавидовал — если его вынуждали танцевать, он думал только о том, как бы не сбиться с шага, и со стороны это, наверное, выглядело не лучшим образом.

— Прости, Гуна, — сказал он, — я не приглашаю тебя. Я танцую как медведь.

Она усмехнулась:

— А я — как медведица. Еще девочкой, когда меня заставляли танцевать на рождественской елке, все прыскали со смеху. Ты ведь бывал у нас на елке, правда?

— Всего один раз. С мамой.

Гуна покрутила вилку, на которой застряло колечко зеленого лука.

— Ты ходишь к ней на кладбище?

— Твоя мать тоже спросила об этом.

— Прости, пожалуйста. Мне очень нравилась твоя мама. Она была каким-то особенным человеком. Не таким, как другие. Все были нудные, а она… Понимаешь, она казалась мне ровесницей. И не оттого, что подлаживалась под молодую девушку — напротив, я как-то взрослела при ней. Даже умнела.

Музыка кончилась, и Гунар, держа за руку большеглазую, вошел в столовую. Увидев их, криво усмехнулся:

— Перемываете косточки?!.

— Вспоминаем о рождественских елках, — сказал Эрик.

Гуна тихо встала и вышла из комнаты.

Гунар проводил ее глазами, потом усадил большеглазую напротив Эрика, сел сам, налил всем троим водки.

— Жанна, — сказал он девушке, — я хочу выпить с вами на брудершафт.

Она покачала головой:

— Для этого мы слишком плохо знаем друг друга. Я вижу вас второй раз в жизни.

— У нас родственные души, — сказал Гунар, — я это чувствую.

— Душам не обязательно быть на «ты».

Он рассмеялся:

— Вы мне чертовски нравитесь.

— Вашему дяде тоже, — отрезала она.

Гунар помрачнел:

— Какой он мне, к черту, дядя. Седьмая вода на киселе. Неужели вы можете думать всерьез об этом доисторическом типе?

— Вы тоже доисторический тип.

— Я? — удивился он совершенно искренне. — Почему?

— Потому что история начнется только после вас.

Похоже было, что Гунар не знал, как ему на это отреагировать: то ли выяснить, о чем она, собственно, говорит, то ли перевести все в другую плоскость. В конце концов, он выбрал последнее.

— Ты слышишь, Эрик, что думают о нашем поколении? Для истории мы, оказывается, не годимся. Она игнорирует нас, эта гордая история. Придется обойтись без нее. Давайте выпьем!

Они чокнулись и выпили. И тут в комнату вошел Август.

— Все пьете? — сказал он, поморщившись.

Жанна вскинула голову:

— Разве это не способ веселиться?

— Не похоже, чтобы вы веселились.

— Уж как умеем, — сказал Гунар. — Мы ведь не по-ученому веселимся, а как бог пошлет.

— Оно и видно, — опять поморщился Август. — Вы не думаете, Жанна, что нам пора откланяться?

— Не думаю, — сказала Жанна. — Если вам пора, уходите. Я и одна доберусь.

— О, господи, — вздохнул он и сел рядом с нею. — Придется мне тоже пить.

Эрик решил, что это самый подходящий момент. Он извинился и встал.

— Гунар, можно тебя на два слова?

— Да, конечно, — не очень охотно отозвался тот.

Они прошли в кабинет. Раньше это был отцовский кабинет, но Гунар завладел им уже давно и кое-что изменил в обстановке. До войны Эрик не раз приходил сюда платить за квартиру. Теперь вместо зеленых штор висели темно-коричневые, с письменного стола исчезла лампа с зеленым абажуром, и вместо нее появился тяжелый торшер возле кожаного дивана. И что было невозможно раньше — на стенах висели, сделанные углем, наброски обнаженных женщин. В довольно рискованных позах. И, конечно же, не было раньше здесь карабина — над диваном, и сигаретных окурков, на столе, на полу, везде…

Гунар брякнулся на диван:

— Садись, старина. Я сам хотел потолковать с тобой.

Он как-то размяк, подобрел, наверное, уже простил Эрику, что тот увел его от Жанны. Он вытащил из кармана пачку сигарет, щелкнул пальцем по донышку, протянул Эрику:

— Закуривай.

Эрик сигарету взял, ему показалось, что так будет легче начать разговор, прикурил от зажигалки, поднесенной Гунаром, но глубоко затягиваться не стал, памятуя, как его тошнило в детстве, когда они с Хуго учились курить.

Гунар глубоко затянулся, выпустил дым. Сказал как бы про себя:

— Скоро тебя призовут. Ты ведь в двадцать седьмом появился на свет?

Эрик кивнул.

— Тебя призовут в зенитчики. Противовоздушная оборона. Двадцати- и тридцатисемимиллиметровки. Знаешь? Теперь это уже точно известно.

Эрик пожал плечами:

— Что же делать?

— Не хочется терять своих ребят… Это во-первых. Во-вторых, ребята понадобятся для настоящего дела… Можно с тобой начистоту?

Эрик опять кивнул, но Гунар, наверное, и не заметил этого, он рубанул рукой, и сам ответил на свой вопрос:

— Конечно, можно. Не вчера же мы познакомились.

Потом губами помурыжил сигарету, прищурил глаза.

Видно, размышлял, как начать… Начал осторожно:

— Нас многие осуждают. За то, что связались с немцами. Все-таки — извечные поработители. А с кем нам еще было связываться? Со шведами? Так это же разговор на умственном уровне моей мамаши. С англичанами? Ты, наверное, за это?

Эрик не ответил. Гунар тоже с минуту молчал.

— Вот так-то, — сказал он наконец. — Я тоже за это. Но всякому овощу свое время. Похоже, что это время подходит.

— Подходит, — автоматически подтвердил Эрик.