«Ах, что, если он и правда прогонит меня? — думалось ей, только лишь образы из сна посещали ее. — Нет же, он простит меня, и будет любить сильнее прежнего».
Наконец, успокоив себя, что все ее муки и старания не напрасны, Эсмеральда поднялась с кушетки, рассматривая келью. При утреннем освещении помещение не казалось таким пугающим, как ночью, не было той колдовской таинственности, и девушке стало спокойнее. Предметы, предназначенные для алхимии, не походили на страшные орудия шамана. То были обыкновенные сосуды, колбы разных форм, пыльные книги, свитки и многое другое.
Каково было разочарование девушки, когда во всем этом хламе она не обнаружила ни крошки хлеба, а тем временем голод все больше и больше напоминал о себе. Несчастная вспомнила слова архидьякона, помнила и его безумную страсть, то, с какой неистовой силой он сжал ее ладонь, будто оковы сдавили тогда ее пальчики.
Плясунье стало жутко от одной мысли, что этот человек мог закрыть дверь на ключ, чтобы она не сбежала, и цыганка кинулась к кушетке, силясь сдвинуть ее с места. Теперь она была в не меньшем испуге, чем ночью, и, как это бывает в состоянии безграничного страха перед чем-либо, силы появились в ее руках, и кушетка поддалась, сдвинулась с места.
Девушка дернула дверь на себя, и та отворилась. Сердце Эсмеральды замерло, а сама она не могла в полной мере поверить, что свободна. Неужели священник не сделал ее пленницей?
Цыганка так и застыла на месте, успокоившись и не прекращая радоваться тому, что ее доводы не оправдались. Она чуть улыбнулась — значит, если ей захочется, она сможет уйти к Фебу хоть сейчас? Что ей слова архидьякона по поводу других служителей, запрета бродить по Собору без его ведома? Она свободна.
Девушка, радостная и счастливая, огляделась вокруг. Увидев лежащее почти перед ней нежно-розовое платье с рукавами чуть выше локтя, почти такое, какое было надето на той знатной девушке, оскорбившей тогда ее, маленькие туфельки и косынку, Эсмеральда так и ахнула.
«Неужели все это для меня?» — цыганка подняла одежду с пола, прижимая к груди. Пусть это и не были королевские наряды, вещи казались ей поистине прекрасными, ведь она никогда не видела подобных, когда жила во Дворе чудес, да и обуви такой у нее отродясь не было.
То, что эту одежду купил ей архидьякон, надеясь получить взамен ее любовь и признательность, не беспокоило девушку в эти минуты. Положив вещи на кушетку, она вновь вышла из кельи и взяла стоявшие чуть поодаль кувшин с молоком и маисовую лепешку. Голод заставил цыганку вовсе забыть об осторожности — она перенесла все на стол, даже не закрыв дверь за собой. Съев лишь половину лепешки и выпив немного молока, плясунья прикрыла оставшееся своей старой косынкой и вернулась к кушетке.
Фролло тем временем стоял за выступом стены. Он видел, с каким восторгом цыганка рассматривала платье, как блистали радостью ее глаза, и его сердце замирало от созерцания этого почти детского счастья смуглянки.
Девушка, наконец, прикрыла дверь и склонилась над кушеткой. Обождав немного, архидьякон осторожно подошел к келье, припадая к замочной скважине. Эсмеральда сняла свое прежнее платье, встав к двери спиной. Ее стройное тело предстало перед священником, и тот с тихим стоном сжал ткань сутаны. Плечи девушки были теперь отрыты ему, ее тонкая талия, шейка, и он вновь ощущал это безумное желание, разгоравшееся внутри все сильнее.
Цыганка приложила к себе платье и подошла к столу — в отражении на сосудах она увидела себя. Платье придавало ее покрывшимся румянцем щекам большую прелесть, и девушка, заметив это, надела его на себя. Оно оказалось ей немного велико в плечах, но это выглядело ничуть не ужасно, ведь все остальное в этом платье было просто замечательно. Цыганка улыбнулась и, охваченная светлыми чувствами, закружилась.
Фролло взволнованно комкал ткань сутаны, впиваясь в нее ногтями. Келья была явно не предназначена для танцев, тем более для танцев язычницы, пусть та и хотела вступить на путь истинный. Но сейчас священника это ничуть не волновало. Его взгляд неотрывно следил за изящными движениями смуглых ручек девушки, за тем, как она замысловато вертела свой новый платок. Она то вставала на носочки, то босыми ступнями скользила по полу кельи, и бедра ее двигались в такт напеваемой песни на испанском. Безусловно, на площади это выглядело бы в несколько раз прекраснее и заманчивее, нежели в тесной комнате; но одна лишь мысль, что Эсмеральда танцует только для него, что лишь для него одного она исполняет свой танец, заставляющий всю его сущность сгорать от непреодолимого желания, позволяет Клоду забыть обо всем. Он стоит на коленях, прижавшись лицом к двери и вглядываясь в замочную скважину, до боли кусает губы, чтобы ни один стон не сорвался с них.
Цыганка танцует почти на месте, но ее живое, гибкое тело плавно изгибается, будто тростинка на ветру, создавая иллюзию движения, а ее счастливые, чуть прикрытые глаза смотрят куда-то в пустоту. Ей чудится, будто бы Феб стоит сейчас перед ней, глядит на нее и восхищается.
«Ах, мой Феб, я все сделаю для тебя», — она продолжала свою песню, мечтая о том, что скоро она станет женой капитана, настоящей дворянкой.
Сердце священника разрывается от сладостных образов, создаваемых в эти мгновения воображением, а сам он полностью отдается наблюдениям, не замечая ничего вокруг. Пальцы почти рвут сутану — так безумно желание, так сильна эта мука, от которой хочется выть, подобно зверю.
Фролло не смел оторвать взор от танцующей смуглянки, и реальность сливалась у него с видениями воедино, он замер, околдованный ее чарами.
Внезапно что-то холодное прикоснулось к плечу архидьякона.
========== Глава 4 ==========
Священник задохнулся от ужаса, вздрогнул всем телом, и хотел было повернуться, отпрянуть от двери, к которой он, казалось, прирос. Удары сердца отдавались гулом в ушах, а ноги не слушались совершенно.
«Это кара, кара, несчастный грешник», — мелькнуло в его мыслях.
И все же, за те минуты прекрасного танца, он готов был принять любое наказание, подвергнуться любой пытке, лишь бы еще раз, хоть на мгновение увидеть то, что узрел он ранее.
— Мой достопочтенный браатец, не будешь ли ты так добр ко мне, — радостно произнес наклонившийся Жеан, растягивая слова и улыбаясь развернувшемуся Клоду. Тот, побледневший от страха, не сразу узнавший в нарисованных воображением очертаниях палача, того, кто стоит перед ним, дрожащими руками тут же схватил брата за шиворот. Жеана несколько забавляло состояние архидьякона — как было заметно, школяр застал его за каким-то очень уж интересным занятием. Что же разглядывал этот старый филин с таким вниманием? Уж ни преисподняя ли разверзлась в его келье, раз таким неистовым огнем сверкали его глаза? Интерес охватил Мельника, и тот решил во что бы то ни стало заглянуть в помещение, дабы убедиться в своих доводах или взглянуть, что там.
Однако священник не позволил ему этого сделать, наконец, овладев собой и разжав пальцы, он поднялся и прислонился спиной к двери.
— Жеан, вы хотите моей смерти! — прошептал Клод, пытаясь унять дрожь во всем теле.
Юноша только усмехнулся:
— Нисколько, я лишь хотел попросить у тебя еще немного денег. Да, я знаю, я крайне неуместно вел себя эти дни, праздно проводил время, но ведь все грехи прощаются нам, если мы в них раскаиваемся, разве не так? Вот и я каюсь, что потерял вчера данные мне деньги, и сегодня у меня вновь ни единого гроша, — школяр говорил быстро, запинаясь и стараясь произносить слова внятно, но ночное пиршество с Фебом де Шатопером не прошло бесследно, и раскаивание выглядело не очень убедительно.
Архидьякон, в свою очередь, постепенно приходил в себя после пережитого. А после же нахальной речи брата, твердость голоса и вовсе вернулась к Фролло.
— Снова? Позвольте, Жеан, я не дам вам больше денег, если вы и дальше продолжите бросаться ими. Я отдал вам вчера все, что у меня было, — Клод перевел дыхание и нахмурился. — Что на этот раз? Помогаете вдове, сиротам, голодающей женщине? Я устал от вашей лжи. Неужели я не научил вас ничему хорошему за эти годы? — сердце все еще неистово билось в груди священника, хоть тот уже осознал, что перед ним не палач и не другой служитель собора. Клод сильнее прижался к двери, боясь, что Эсмеральда, услышав посторонний голос, решит выйти из кельи и, что еще хуже, увидит того самого юношу, который вчера говорил с офицером. Безусловно, разумнее было бы закрыть дверь на ключ еще ночью, но он не мог решиться на этот рискованный шаг, понимая, что тем самым раз и навсегда потеряет доверие девушки. Но что же делать, если цыганка постарается сейчас выбраться из ненавистного помещения? Священник не знал, что и выбрать, к какой крайности прибегнуть и кому довериться. Эсмеральде, которая дала ему честное слово не покидать кельи, или себе, решившему во что бы то ни стало защитить и уберечь плясунью от необдуманных поступков и посторонних глаз. Тем более — от глаз друга соперника, который не скроет, конечно же, от Феба пребывание Эсмеральды в Соборе.
