Между тем, Эсмеральда долго глядела на Феба, не осмеливаясь открыто заговорить с ним: их голоса могли услышать, а сама речь прервала бы молитву. Но главная причина была в том, что девушке не хотелось, чтобы священник стал невольным свидетелем их разговора. Он слишком долго мучил её своей ревностью, увидев же теперь злейшего соперника, архидьякон мог сотворить всё что угодно, забыв про страх смерти. Дни, проведённые наедине с Клодом, позволили цыганке, наконец, понять - он был столь же страстен и непредсказуем, как и она сама. И, если уж она, испытав на себе насмешки офицера, переступила через свою гордость, чтобы вновь открыто, с любовью глядеть на него, то Фролло, много раз слышавший её тихое «О, мой Феб», тотчас был готов броситься перед ней на колени и молить о том, чтобы она принадлежала только ему. Ей иногда казалось, что священник мог бы даже убить офицера, будь у него такая возможность, она не сомневалась в его безумстве, но хватило ли бы ему на это силы. Это был уже другой вопрос.
Клод вновь заставил себя глядеть в книгу и говорить уже поставленным, слегка охрипшим от долгой речи голосом. Но, чем ближе к концу подходила служба, тем сложнее ему было смотреть за плясуньей: он пытался повторять слова по памяти, но мысли его путались, отчего и слова звучали не так уверенно, как если бы он читал их с листа.
Эсмеральда отвела взор от капитана, повернувшись к Фролло, когда тот снова потерял самообладание и запнулся на каком-то слове. Она колебалась: желание уйти со службы сейчас, чтобы остаться наедине с любимым, — девушка была уверена — Феб пойдёт за ней, это решение она читала в его взгляде, но вот какое будет наказание, последующее от Фролло за непослушание?
Плясунья глядела на священника и видела, как глаза его спешили прочесть строчку, чтобы вновь встретиться взглядом с ней, Эсмеральдой, и затем продолжить чтение. Сейчас ей было страшно: что, если архидьякон бросится в погоню за ней, что, если ничто не остановит его, и разговор с де Шатопером не состоится? А ведь теперь ей есть, что сказать ему, теперь уж она точно не выставит себя необразованной цыганкой с улицы, а будет держаться, как девушка из высшего общества, пусть и не как равная, но достойная внимания и уважения.
И тогда девушка решилась на хитрость.
Когда её личико вновь повернулось к капитану, Эсмеральда уже не выглядела напуганной и удивлённой. Не было и выражения, похожего на слепую влюбленность. Она томно глядела на Феба, чуть улыбаясь ему и не выпуская из тонких пальчиков уголков платка, вскоре взгляд её сделался дерзким, она чуть вскинула головку. Что это? Высокомерие или обыкновенная женская игра?
Ей казалось, что подобные изменения привлекут внимание капитана, и тот последует за ней: она угадала.
Феб де Шатопер был из тех людей, которых заводило несколько дерзкое поведение девушек: это вселяло желание повелевать ими, обладать и укрощать. Обладание же таким диким зверьком, как эта цыганка стало почти что смыслом его существования. Спокойная жизнь с Флёр угнетала его, отбирала всякую возможность развлечься. Но теперь всё изменилось: судьба вновь свела его со Смеральдой, этой неугомонной, но прекрасной дикаркой. Судьба. Судьба, по повелению которой, именно жена просила его привести цыганку в дом, чтобы та рассказала, что ожидает их в будущем. Вот уж поистине безумство: эта малютка только и умела, что танцевать и радовать взор простых граждан, но не гадать и не варить снадобья для приворотов. Или Феб ошибся в ней?
Эсмеральда вспорхнула с места, дождавшись, когда Фролло вновь отвлечется на молитву, и в мгновение ока показалась у входа в Собор. Феб успел лишь оглядеть присутствующих и скрыться вслед за плясуньей.
***
Эсмеральда не знала, зачем капитан пришёл к ней, но понимала, что это единственный шанс поговорить с ним и раз и навсегда оправдать себя. Пусть теперь он был связан узами брака с другой, она хотела снять клеймо позора со своего имени. И, может, тогда бы капитан разрешил ей быть рядом с ним.
Служанкой, любовницей, кем угодно, но только видеть де Шатопера каждый день. Как могла она его ненавидеть? Как посмела осуждать его выбор? Если он счастлив с этой знатной девушкой, значит так тому и быть, она смирится с этим и примет, как должное.
Плясунья повернулась, услышав позади шаги. Капитан молчал, и она начала разговор сама.
— Вы забыли свою Эсмеральду, ведь так? Несчастную, которую спасли той ночью, — девушка скинула платок с головы, поместив его на плечи. Самообладание давалось ей с трудом. Она убеждала себя: подобный тон необходим, нельзя же сразу броситься к де Шатоперу, совершенно забыв о том, с каким пренебрежением он говорил тогда о ней. Но как же это сложно: держать себя в руках тогда, когда на тебя смотрит тот, о ком думала слишком часто, кто, даже будучи предателем, оставался желанным и любимым. Возможно, в мыслях она по-другому представляла себе их встречу, хотела начать с обвинений, показать ему, что он достоин лишь презрения. Но в действительности получилось совершенно не так.
— Отчего же? Напротив, я не мог сомкнуть глаз с той самой ночи, когда ты не пришла в назначенное время, красавица. Я был огорчён этим отказом…
— Поэтому привели в церковь ту, которая не делает Вас счастливым?
— А ты не так проста, как кажешься, прелестное дитя. Но к чему эти разговоры, ведь теперь мы одни, и больше нет никаких препятствий, — он протянул девушке раскрытую ладонь, но та не протянула своей в ответ.
Что же это значит? Он больше не испытывает стыда перед людьми, находясь рядом с ней или же причина тому: отсутствие посторонних и само место их встречи? Цыганке хотелось верить, что Феб делал это из любви к ней, ведь это приятно: тешить себя подобными надеждами, даже будучи уверенным в обратном?
Но можно ли переступить через гордость?
— Вы любите меня? — с детской наивностью спросила она, внешне оставаясь совершенно спокойной и даже холодной, — Неужели не держите обиды на меня? Не злитесь и не пытаетесь обвинить?
«О, мой Феб, конечно, ты любишь меня, как я смею в этом сомневаться».
— Другого и быть не может. Но что же ты, прекрасное создание, ты вскружила мне голову, а потом просто исчезла. Я искал тебя, но, может, все напрасно? Твое сердце уже принадлежит кому-то, поэтому ты так холодна со мной теперь? — капитан подошел ближе и коснулся ладонью её руки.
Цыганка вспыхнула, отшатнулась от капитана, словно это раскаленные щипцы дотронулись до кожи.
— Как Вы можете так говорить, жестокий! — воскликнула она наконец, и слезы потекли по её щекам. Она смахнула их ладонью, и через мгновение обвила руками его шею, всем телом прильнув к нему. — Я люблю Вас, зачем вы мучаете меня?
— Слова, это лишь пустые слова, дитя, — он осторожно отстранил её. — Если бы ты только могла доказать свою любовь ко мне, я бы положил весь мир у твоих ног.
— Но что же Вам нужно от такой, как я? — она не сумела скрыть разочарования в голосе. Он вновь ведёт себя с ней так, словно она ничего не значит. Но ведь это неправда? Она ведь дорога ему, не так ли?
— Только одна просьба, красавица. Завтра, днём, когда выступление того шута со стульями подойдёт к концу, я буду ждать тебя у трактира. Не обмани меня на этот раз, и тогда, быть может, я поверю тебе.
— Я непременно приду, — только и успела произнести цыганка, когда что-то темное, лишь смуте напоминающее человека, оказалось позади капитана. Девушка еле удержалась, чтобы не закричать от ужаса: в этом силуэте ей почудился архидьякон.
Она накинула платок на голову и поспешила скрыться в соборе, оставив капитана. Несчастная, она снова хочет переступить через гордость и встретиться с Фебом. Но что, если он хочет посмеяться над ней? Что, если он действительно жестокий человек, ни во что не ставящий её чувства?
«Ах, какие глупости», — девушка вбежала в келью и почти упала на кушетку: сколько слов осталось не сказанными. Чувства вновь затмили разум, и она, не помня себя от горя, заплакала, сокрушаясь, что не поступила так, как велит сердце. Вместо искреннего признания Феб получил сухое приветствие, за что она и поплатилась его пренебрежением по отношению к ней.
