***

Где же я? Заблудился?

Если верить внутреннему компасу, он всё ещё плутал где-то в Главной башне, ближе к переходу и, поднимаясь, этаж за этажом, отрезал себе пути к спасению. Франц остался позади, отделённый парой лестничных пролётов. Скачки с препятствиями. «Делаем ставки на победителя! Смотрите — вопреки прогнозам, вперёд вырывается тёмная лошадка, на полкорпуса обходит фаворита, но получает травму и рискует сойти с дистанции, так и не достигнув финиша…»

«Ублюдок, животное, чуть не сломал вторую руку», — подумал он опять, кривясь от жалости к себе и отвращения, вытекающего из собственной глупости. Идиотизма на грани фантастики. Безопасное место? Какой ещё нужно получить урок, чтобы понять, что в Райхе нет безопасных мест? Так просто, кр-рак и вдребезги. Входит в привычку. Цирковой номер, братья-акробаты: Гипсовое Чудище и Бесконечно-Ломающийся-Лунный-Йорген. Хрупкий как дрезденский фарфор. Что такое «Дрезден»? Где это? Ложная память.

Но я видел… Что я видел?

Взлетающие над башнями и башенками тонкие, ажурные шпили, и бронзовых воинов Хофкирхе, золотые шары на крыше смотровой площадки Хаусманнстурм, потемневших от времени бородатых сатиров, подпирающих фасады Цвингера, лёгкие подвесные мостики с решёткой из двойных переплетённых ромбов… Был вечер, и в стёклах фонарей отражалось покрасневшее небо, и ветер, дующий с Эльбы, отдавал холодной осенней горечью…

Ведь это же не Пасифик?

«Я хочу вернуться! — прошептал он, чувствуя влагу на ресницах. — Пожалуйста! Верните меня обратно. Хоть куда-нибудь. Только прочь отсюда! Я больше не могу здесь быть!»

И словно в ответ — жестокая насмешка — услышал знакомое туп-туп, скрежет тракторных протекторов. Его личное привидение, взбесившийся командор Франц Йегер преодолел ещё один лестничный пролёт и намеревался идти дальше. Идти до конца. Заарканить тёмную лошадку и доскакать на ней до финиша.

А потом перебить хребет.

— Йорге-ен! Где ты, солдат?

Как близко!

«Да пропади ты пропадом!» — бессильно пожелал Хаген, прибавляя ходу. Левая рука висела плетью, он помогал себе правой — ещё не слишком ловкой, но уже, как выразился бы Кальт, вполне боеспособной. Вот только одной руки было мало. Разве что вложить в неё тот самый восьмизарядный «Кригер». Или пистолет-пулемёт «Штейр» с возможностью ведения непрерывного огня и автоматическим прицелом. Не помешала бы также наступательная граната… И какое-нибудь устройство для телепортации, когда вся эта музыка не сработает.

Если бы предоставился второй шанс, я сделал бы всё иначе. С самого начала!

«Жалеть о сделанном — обезьянья привычка, — предупредил знакомый голос, прочно обосновавшийся за левым плечом. Голос того, кто ни в чём себе не отказывал, руководствовался здравым смыслом и представлением о результате. — Не морочьте себе голову, эмпо-эмпо-техник!»

Все сожаления позже. Основная задача — дожить до утра, до пяти-сорока пяти, когда упрямый доктор Зима откроет глаза, вылезет из транспортировочной капсулы, шуганёт конвой, наградит парамедиков дрессированной шаровой молнией, сам сядет за руль и устремит чёрный бронефургон Улле прямиком в «Моргенштерн».

***

И всё-таки — где я?

Он двигался по сумрачным коридорам мимо занавешенных зеркал, среди теней, каждая из которых имела свою неправильность — слишком острый угол, дикий градиент, рассеяние, плотность… Все предметы стали неузнаваемы. Он вдруг забыл, как называется белое, продолговатое, вытянувшееся в углу, и проследовал мимо, брезгливо стряхивая со щеки липкую паутину сквозняка.

Холодно! Он подул и без удивления проследил за облачком пара, тут же растаявшим в темноте. Сквозь неплотно заклеенные окна просачивался лунный свет, образуя на стене ровные квадраты. Это тупик. Даже исчезновение шагов за спиной казалось закономерным, и с чувством, смутно напоминающим облегчение, он увидел впереди тёмную перегородку, заколыхавшуюся при его приближении.

Западня? Конец пути?

Осторожно отодвинув тяжёлую ткань, он скользнул в комнату и поразился уюту, варварскому тряпичному великолепию, застилающему кровать… Нет, не кровать, а ложе. Мягкое бархатное гнездо в багровых тонах, и тут же шёлк, и кружево, и шерстяная клетка, и негритянские маски в ковровых ромбах; и обязательная лампа с зелёным абажуром, стакан брусничного морса на прикроватной тумбочке, поблескивающая ртутная полоска поднимается по молочной шкале, преодолевая красные температурные отметки… Зелёный и красный — самый опасный. Не считая литеры L.

— Коллега. Милый-милый Юр-ген!

Он всё равно не мог защищаться, поэтому просто стоял, опустив голову, слушая надтреснутый колокольный звон собственного сердца. И стук каблучков — даже пёстрый, мохнатый ковёр не смог его заглушить. Хаген застонал: Тоте нежно обхватила ладонями его влажное от испарины лицо.

— Герр Хаген. Я дам вам конфетку. Не уходите от меня!

— Я не могу уйти, — сказал он отчаянно.

— Да вы и не хотите.

— Я бы хотел захотеть, — объяснил он. — Но не знаю, как.

Она рассмеялась, рассыпала звонкие хрустальные бусины.

— Вас опять кто-то мучил. Это Франц? Хотите — починю?

— Я больше ничего не хочу. Совсем ничего.

Но он соврал. Он никогда не чувствовал себя таким тяжёлым и плотным, и яростная пружина уже дрожала где-то в низу живота, рассылая вибрацию по всему телу.

— Раздевайтесь, коллега. Я вас осмотрю.

Тоте тормошила его как куклу, шарнирного деревянного ганса с дурацкой фарфоровой головой. Как марионетку. Как оловянного солдатика.

— Вы сжигаете людей, — сказал он, смотря куда угодно, только не на неё. — Меня… тоже?

— Какая мысль! — сказала она, забавляясь. — Да. Нет. Может быть. Вы будете красиво гореть, Юрген? Любите драмы? А доктор не любит. Но он уже спит и ничего не узнает. Тс-с-с! Когда кот уходит из дому — мыши танцуют на столе.

— Он мало спит.

— Очень мало. Но Улле ему поможет. Всё сложилось как нельзя лучше. Мартин, наш горный король, известный жадина. Спрячет у себя в крепости, на секретном этаже, в экранированной камере, куда запрещён доступ всем, даже лидеру, и…

— Позаботится?

— Правильно, позаботится. Он очень бережлив и не ломает вещи без необходимости. У райхслейтера нет фантазии, но уж в грамотном использовании ему нет равных. Вот увидите, Юрген, они ещё подружатся. Айзек любит учиться, а Мартину нравится оружие, которое делает наш суровый доктор Зима. Теперь он будет делать только оружие.

— Значит, это будет уже не он.

— Если вам оторвать лапку, Юрген, вы останетесь Юргеном? А если вторую? И опалить крылышки? С каждым разом вы всё прекраснее и при этом остаётесь Юргеном, моим любимым Хагеном. И Айзек останется Айзеком. Только с одной лапкой.

Потеряв дар речи, он позволил ей расстегнуть четыре пуговицы из пяти и только потом перехватил проворные пальчики.

— Откуда ты всё это знаешь?

— А разве мы уже выпили на брудершафт? Поцелуйте меня, Юр-ген, и получите возможность называть меня на «ты».

— И какое крылышко или лапку я при этом потеряю?

— Все, — сказала она очень честно, глядя на него своими лучистыми, пустыми, сияющими глазами, составленными из множества непрозрачных стёкол. — Но я не стану спешить, коллега. Будет приятно и почти не больно. Мы начнём сегодня, — озорной пальчик постучал его по кончику носа. — И продолжим завтра, — трум-пум-пум, множество холодных, щекочущих шариков покатилось по шее, обнажённой груди, рефлекторно втянутому поджарому животу, сведённому судорогой, как у молодой гончей… — и послезавтра… У нас много работы.

Она всё-таки избавила его от рубашки и провела губами по чувствительной коже над ключицами, нашла пульс и прислушалась, постукивая в такт и постепенно ускоряясь. И часовой механизм внутри разгонялся в ответ.

Ты — Фрейя, белая и острая, как ледяная кромка на заре. Слёзы твои — янтарь мёртвого моря. Дыхание твоё — шёпот горных вершин и питьё — звёздная роса, кровь серебряных эдельвейсов… Кровь? Да, именно кровь…