— А, чёрт, беременная?

— Не знаю, — сказал Краузе. — Забыл дома свою подзорную трубу.

— Дайте мне что-нибудь! — Мориц нетерпеливо пощёлкал пальцами. — Хайнрих, дай пистолет! Или винтовку. Я её сниму.

— Вынь да передёрни, — посоветовал солдат с хрящеватыми ушами. — Поджарь её из обоих стволов.

— Шутник? Вы, идиоты, дайте мне нормальное оружие! Она же сейчас уйдёт. Ульрих!

— Нет.

— Почему?

— Потому что ты — косорукая погань, — вкрадчиво объяснил Франц.

— Ладно, — зарычал Мориц. Его волосы вздыбились и блестели как облитая нефтью шерсть. — Тогда сними ты, ублюдский снайпер!

— Скажи «пожалуйста»!

— Пожалуйста!

— Скажи «пожалуйста, мой капитан»!

— Пожалуйста, — Мориц оскалился как гиена, с натугой протолкнул сквозь частокол зубов: — Мой… капитан!

— На здоровье, маленькая пешка.

— Что вы делаете? — сказал Хаген. — Что же вы, чёрт возьми, творите?

Они обернули к нему лица — пустые и яростно-оживлённые, с оловянными глазами, светлыми и тусклыми как дешёвые пуговицы. Оба жарко дышали и были неразличимы, как братья.

— Прекращайте это, — сказал Ульрих, морщась. Он топтался на одном месте, словно громоздкая осадная башня, бесцельно поводя плечами. Он выглядел оглушённым. — Отставить! У нас нет времени.

— Ладно-ладно, — Мориц неожиданно сверкнул проказливой мальчишечьей улыбкой, искренней и немного смущенной. — «Нет времени». Не уподобляйся, Ульрих. Последний разик, и больше никогда. Франц, ну давай же, чего ждёшь?

— Есть, маленькая пешка!

Франц насмешливо отсалютовал ему и вскинул винтовку.

— Нет!

Хаген бросился на него, но был перехвачен. Сразу несколько рук вцепились в него, сковали движения, и когда он рванулся, то ничего не получилось, только затрещала ткань. «Те-те-те, — пропыхтел Краузе. — Тих-хо, парень!» Оборвавшийся шнурок с латунным шариком на конце хлестнул Хагена по щеке. Кто-то подставил подножку, и Хаген с наслаждением ударил ногой по чужой ноге, засадил локтем в мягкое. «Х-ха!» — ухнуло сзади, а потом страшная ломающая боль тараном вошла в правый бок, под рёбра, внутрь, в сердцевину. Хаген переломился в поясе и повис, выплёвывая печень, лёгкие, размолотые в кашу внутренности с чесночным привкусом съеденного утром биоконцентрата…

— Осторожнее!

Кто-то ухватил его за волосы, отвёл хлопающую по щеке ткань капюшона.

Хаген зажмурился. Солнце било ему в лицо, и в черноте под сомкнутыми веками плавали пульсирующие зелёные пятна.

— Прямо в глаз, как белку! — возликовал Мориц. Потом его голос приблизился и стал озабоченным:

— Э, дурни, вы же его убьёте! Глядите, сомлел. Краузе, дубина…

— Ничего, оклемается. Он сломал мне кость…

— Мозговую. Да подними же его, идиот, он сейчас задохнётся!

Что-то произошло, и боль утихла. Стало намного легче жить, хотя внутренности валялись где-то снаружи. «Значит, можно без них», — вяло подумал Хаген. Для верности подождал ещё немного и открыл глаза.

Небо никуда не падало. Оно мёртво висело, нанизанное на острия излучателей, медленно теряя краски, выцветая до блекло-серого. И лишь вдали, на горизонте, в змеистой трещине, раздвигающей толщу вязких воздушных масс, ещё виднелась сочная пурпурная начинка.

Оловянные солдатики столпились вокруг, подпирая друг друга локтями. Но ближе всех стоял Франц, скульптурно-совершенный, нахмуренный и свежий как апрельский день. Самое яркое пятно на грязной скатерти.

— Иди сюда, — прошептал Хаген.

Голоса не было. Он выбросил его вместе с лёгкими.

— Всё хорошо, — пробормотал Рогге. Это его руки поддерживали Хагена за пояс и воротник, не давая упасть. — Немного терпения. Вы поймёте, просто не сразу. Вы обязательно поймёте.

— Что такое? — предупредительно спросил Франц.

Его гипсовый лоб был прекрасен и не омрачён никакой тенью. На гипсовых губах играла лёгкая улыбка. И только гипсовые ресницы выглядели украденными у другой статуи.

— Что?

Он наклонился ближе.

Хаген напрягся и плюнул ему в лицо.

Комментарий к Граница

* Мориц любит петь (и пить).

Знаю, что легенда фейковая. Но песня всё равно красивая. https://cloud.mail.ru/public/MnWc/EcgRSG9su.

========== Территория ==========

Болело всё.

Склонившись вправо и слегка отогнувшись, можно было поймать точку, в которой боль чуть-чуть стихала, но тогда начинало ныть под ложечкой с другой стороны всё сильнее и сильнее, как будто сломанная пружина острым краем царапала слизистую и сжималась опять, защемляя что-то внутри. Тогда приходилось менять положение тела, дыша аккуратно, сквозь зубы, чтобы не застонать.

Туда-сюда. Без отдыха, без облегчения, подобно маятнику. Вправо и влево, елозить лопатками по сырой штукатурке, выбоинам, вмятинам и островкам засохшей краски. Туда. Сюда.

Скула тоже болела, и это немного отвлекало.

Чуть-чуть.

— Сам виноват, — беззлобно сказал Мориц.

Он развалился среди ящиков, задрав ноги выше головы, и ковырял под ногтями зубочисткой, изредка бросая на Хагена взгляд из-под приопущенных век.

Когда-то здесь располагалась районная почта. Две или даже три волоокие форменные барышни штемпелевали конверты, шлёпали горячие сургучные блямбы на посылки и бандероли, утрамбовывали вещи в холщовые мешки, забывшись, слюнили химический карандаш, а потом плевались от горечи, высунув кончики синих языков. В помещении до сих пор витал запах клея, чернил и особой почтовой пыли, вобравшей в себя угольную взвесь, копоть и смолисто-битумные испарения железной дороги.

Где-то поблизости рельсы. От точки до точки. Пасифик. Больно. Как больно…

Штукатурка кусала затылок. От бетонного пола веяло подземной стужей.

«Я не умру. Не умру. — Пол слегка дрожал, когда автоматика переводила стрелку и гусеничное тело многозвенного состава меняло траекторию, спеша доставить необходимое, из-за Стены и местное: продукты, медикаменты, хлопок, металлы и стройматериалы, топливо, бронетехнику, боеприпасы, горчичный газ, жидкий хлор, фосген — крытыми вагонами, платформами, цистернами. — Не умру. Я не умру. Не умру…»

Переехало поездом. Бывает. Нужно дышать: вдох, выдох… выдох — вдох, и опять…

На железном столе, прикрытом листом толя, громоздились уродливые в своей допотопности, но отменно сохранившиеся весы, окружённые стопами пожелтевшей бумаги. Бумага валялась везде — перевязанная бечёвкой, намотанная на бобины, в огромных картонных ящиках и просто россыпью. Даже облупившиеся стены были оклеены ею — слепыми плакатами, табличками, инструкциями со схематичным изображением человека, надевающего противогаз, делающего непрямой массаж сердца, искусственное дыхание способом «изо рта в рот». Из вороха наброшенных на рогатую вешалку спецовок выглядывал кривой раструб огнетушителя.

Хаген сглотнул. Горло полыхало, и химическая пена пришлась бы весьма кстати — холодная, мокрая, пузырящаяся сжатым воздухом, пусть и дрянная, мыльная, но во рту и так уже имелся привкус железа, соли, горького миндаля. По крайней мере, зубы были на месте и щека не «токала», а это означало, что удар был нанесён не кулаком, а развёрнутой ладонью, хлёстко, как бьют девчонки. «Портач! — подумал он мстительно. — Недоделок. Слякоть!»

Настроение почти улучшилось, но тут он сообразил, что в планы надсмотрщика, возможно, и не входило калечить. Унизить — вот это вернее.

Что ж, у него получилось. У меня — не факт, а у него — да.

— Как тебя зовут? — спросил Мориц.

Вытащив из кармана плоскую флягу, он с наслаждением, судорожно двигая кадыком, сделал несколько больших глотков. На лбу и висках тотчас проступила испарина.

— Хаген.

— Хорошее имя, — одобрил Мориц. В его голосе не было насмешки, лишь констатация факта.

— У него есть и получше, — сказал Франц.

Дрожащий свет, с трудом пробивающийся сквозь решетчатое окно, перекрасил его кожу в цвета оловянной группы — бессонно-серый и — прожилками — венозно-синий. Под истончившейся пергаментной оболочкой проглядывала контурная карта сосудов.