Хаген побежал.

Прямо на бегу он сбросил куртку и вскрикнул, когда в промокшее тело впились иззубренные багры. Ах, дьявол-твою географию! Когда он плюхнет в воду, ощущение будет таким же, нет, куда более жестким — арктика, лёд! Прыгающие звёзды. Вайнахтсман гнал напрямую, сквозь все заторы, не обращая внимания на ветки, рубящие по шлему.

Кровь в ушах гремела и клокотала. Хаген слышал фанфары, зовущие победителя; гаревая дорожка изгибалась книзу мёртвой петлёй.

Ф-фух.

Дорога сделалась круче, а ноги месили снег вхолостую. Хаген натужился, рванулся — и упал. Закрутившись угрем в последнем усилии, он ещё успел увидеть: сараи, столб; синие прямоугольники смешались с белыми линиями; поворот — серая степь, провода, а прямо над ними — сокрушительная мощь антенного поля. Телескопические треноги размашисто целились в бриллиантовый небесный чертог. «Астролябия, — произнёс задыхающийся голос. — Ух ты, Господи, до чего красиво!» Увидеть и умереть. Но как умереть, если колючий терновник окутал бёдра и вознамерился дотянуться до сердца?

Маячок. Отравил. Не успеть.

Всхлипывая от отчаяния, Хаген перевернулся и, как большой жук, пополз вверх, стараясь достичь бетонных опор ближайшей радиовышки. В магазине «Хенкера» оставался один патрон. Может быть, даже два. «Буду ли я стрелять?» Ладонь зацепила твёрдое, пальцы сорвались, ободрав костяшки: чёртова опора была шершавой как пемза.

— Йорген.

Снегоцикл чихнул и заглох.

В тишине было слышно, как сыплется снег. Мягко чвакнули кожаные подошвы. Хаген завозился, судорожно разворачиваясь, хватая себя за пояс и задыхаясь от холода, текущего по лицу, по груди, за шиворот, между ног и в промежность. «Я всё равно не стану стрелять». Он, наконец, упал на спину и замер, томительно наблюдая за приближением тени, с этого ракурса выглядевшей просто гигантской.

— Вы идиот, — сказал доктор Зима.

***

Багровеющий рассвет расползался по низкому небу, проглядывая в сквозистом мареве туч. Ветер шевелил лестницы, хлопал флагами на фасадах. Откуда они взялись, эти флаги? И остальное — перекосившиеся будки, люки, пакгаузы, побитые свинцовой молью станционные домики, и, наконец, сама станция — заметённый снегом перрон, краем своим упирающийся в двухэтажное вокзальное здание.

На путях стояли вагоны.

— Альтенвальд, — пояснил доктор Зима. — Всегда хотел стать машинистом автомотрисы.

Хаген кивнул.

Теперь он был тихим, любо-дорого посмотреть. Не то, что раньше. Выворачиваясь из захвата, он ещё нашёл в себе силы на ноту протеста — целый хор соловьиных сил! — но этот вопль был последним. Доктор Зима терпеливо дождался, когда соль-диез займёт подобающее место на решётке нотного стана, а потом нагнулся и поднял его как младенца — под мышки и под коленки; в таком виде утёкший груз был транспортирован в салон чёрного «хорьха», припаркованного неподалеку.

Ш-шурп — шуршали колёса. — Ш-шурп…

— Мой Райх, — тихо бормотало чудовище. — Мой…

Его хрипловатое воркование сливалось с монотонным гудением двигателя. Хаген неловко пошевелился. Он снова слышал тиканье — внутри своей головы. Нарисованные стрелки скользили по кругу. Сломанная хромала подскоками, растерянно замирала на риске — и вдруг, радостно встрепенувшись, делала ход. Тики-так. Вдавленная полоса на запястье Кальта покрылась серебристым налётом.

Куда мы едем?

Уж, разумеется, не в Пасифик. «Абендштерн» уничтожена, как и её сестра — «Моргенштерн», разве что уцелел один из её сателлитов. Драконье семечко, проросшее на грядке с капустой. Остаётся Шварцхайм. Гипертюрьма. Роскошный правительственный нужник, до блеска отполированный предсмертным выпотом тех, кто этот нужник и строил. М-мх… как больно! «Из бездны взываю к тебе, Господи…» — пела Марихен, бедная Марихен, в девичестве Штумме. «Из бездны» — а дальше? Что-то про беззакония. Но разве я творил беззакония? Брошенная в чашку крупица соли подвергается полному растворению. Откажись я — меня бы попросту вздёрнули, или расстреляли, как Денка, или забрали в лагерь, или погнали на фронт, в котёл, адскую мясорубку…

А впрочем, амма-хум-м — всё это фикция, бред…

Ложная память.

«Марта права, — с горечью подумал он. — Я не герой. Но так же нельзя и… и нельзя! Огульно, не разобравшись, скопом — всех под один топор. Как минимум, негуманно. Но дело даже не в том, всё намного серьёзнее. Базовый принцип, дающий сто очков даже неклассической физике — в дупло её, вашу физику, не говоря о банальной гуманитарии, но ведь — презумпция невиновности! Я невиновен!» Азбука зеркальных витрин лишь подтвердила ошибку — чудовищную, злую ошибку, о которой он знал и сам: у палачей не бывает таких лиц!

Таких глаз…

— Что вы со мной сделаете? — спросил он едва слышно.

Сидящий за рулём человек символизировал каменный столп на стыке столетий. Но когда он ответил, в голосе прозвучала жуткая искренность:

— У меня больше ничего не осталось.

Все вещи мира. Хаген откинулся на подушку. Дорога ровно ложилась под колесо. По мутным стёклам скользили капли дождя, и в каждой из них множилась лазурная грань. На какое-то время Пасифик был в безопасности.

Пригревшись, он задремал.

Вымотанное беспорядочными перебежками тело расслабилось. Рот приоткрылся, придав лицу наивное, слегка удивлённое выражение. Вокруг теснились области тьмы, сумеречные кварталы, проехав которые, они окунулись в мягкую дубравную сень. Чёрные ели хороводом прижимались к обочине, лунный свет скользил по гипсу древних скульптур. Так тянулась минута, другая, третья; так тянулись пять, и десять минут…

А потом шины зашуршали по гравию.

«Бдыщ!» — фрау Инерция отпустила леща; «та-дамм!» — деревянная челюсть звонко щёлкнула, раскалывая орех. Разом протрезвевшие глаза панически метнулись в орбитах. Где? Абсурдная мысль — юный стрелок в замке из золотой черепицы — сменилась тоскливым ужасом, когда льдинки в калейдоскопе встали в позицию, обрисовав истинное положение дел.

Кукловод привёз его отнюдь не в Шварцхайм. Хуже.

Он привёз его в собственный дом!

Комментарий к Вайнахтсман

* Verboten - запрещено!

========== По ступни, по щиколотки… ==========

По колени…

Желтоватый сернистый дым выедал глаза.

Извитой колодец подземного хода напоминал выхлопную трубу. Кашляя и напрягая плечи, Хаген отодвинул камень, загораживающий проход, и торопливо пополз, упираясь коленками, слыша позади оглушительный треск и щёлканье сквозь доносящийся снизу клёкот рации: «Оставшимся… срочно. Баудер, Дрекслер, Фецер… Хаген… Хаген…»

По пояс…

Вентиляционный лаз перекрывала решетка. Толщиной в палец — сначала он увидел свет, распадающийся на квадраты, а лишь затем — её. Тупик. В исступленном гневе он замолотил по ней кулаками — колени невероятно ослабли; в какой-то момент показалось, что она действительно подается, и вдруг — треск в запястье, электрический взвизг! — чёрная полоса…

Груда кирпича. Ушиб голову, боже, он пробил голову.

— Сволочи!

Шквальный огонь. За решеткой прыгали фейерверки. Окаймлённые синим, летучие угольки и римские свечи растаскивали мир по частям. Вот провернулся бур — и целый кусок темноты отвалился, взметнувшись фонтаном битого кирпича. Хаген вскрикнул. Шахтёрская маска — невероятная рожа выпялилась глазницами, харкая, плюясь и чихая:

— Хр-р… Тьф-фу…

— Бу? — забубнили из темноты. — Бм-ба? Бон?

— Да здесь он, здесь, — клокоча, прошелестела рожа, и в полуобморочном бреду Хаген узнал её — и протянул руки, выпрастываясь из черноты как утопающий, не веря, не понимая, почти бессознательно цепляясь за жизнь.

— Дерьмо! Вот дерьмо!

Свет подскакнул и погас, сменившись чёрной удушливой массой. Великан топтался и мял его, перекидывал жвалами, пока поезд набирал ход, и станционный фонарь токотал сверчком, звенел дисковым воем: «Зиу! Хагалазз!» — пока, наконец, не вышибло пробку, и все они, прилепленные друг к другу, шлепнулись в снег и покатились под серым глубоким небом, крича в ледяной ветер, барахтаясь в жиже, как слепые щенки.