Зотов отворил тяжелые ворота и зашел во двор. Легко поднялся по ступеням крыльца и увесистым ключом открыл дубовую дверь. Дверь легонько скрипнула. В доме стоял полумрак, и было невыносимо душно. Пахло так, как часто пахнет в бане. Это был запах горячего дерева. Зотов прошел в чистую горницу и распахнул окна. Лесной воздух ворвался в духоту комнат. Зотов с наслаждением стянул сапоги и снял влажные портянки. Босые ноги ощутили сухой жар нагретых половиц.

Он сходил за водой и разжег самовар. А после попил чаю. На лес опускались сумерки. Кровавое солнце катилось к закату.

«Что-то долго Ольга не идет, – подумал он. – А вдруг муж ее поколотил и в доме запер?»

Он не испытывал большой страсти к этой женщине. Все его страсти к ней улеглись еще год тому назад. Но тот факт, что этой ночью ему, возможно, придется спать одному, заставил его немного понервничать. Григорий не любил ночевать в одиночку в охотничьем домике.

За окнами давно стемнело, из леса потянуло сырой прохладой. Григорий прикрыл окна и разжег небольшую печурку. Огонь уютно потрескивал, с жадностью занимаясь над сухими поленьями. А Зотов все думал о несносной свояченице. Его сердце томилось от тоски и острого желания, бросить все и прямо среди ночи помчаться домой. А там, таясь от всех, хоть в замочную скважину смотреть на нее. Смотреть и думать о том, чем она пахнет вблизи, о том, какая у нее мягкая кожа. И эти губы, вечно растянутые в улыбке.

«За что мне это наказание? – с досадой думал он. – Жил спокойно, не тужил».

От злости он выругался матом и швырнул со стола медную кружку. Кружка улетела со звоном в темный угол. И одновременно с этим он услыхал едва слышный стук.

«Должно быть это Ольга», – подумал он и пошел открывать.

Укрывшись с головой в старый клетчатый платок, на пороге стояла Ольга. В ее руках была тяжелая корзина, накрытая белой тряпкой.

– Что так долго? – недовольно пробурчал он. – Я уже проголодался.

– Гришенька, я бегала в лавку, чтобы чего съестного купить. Дома-то, окромя щей и каши, у меня нечего не было. Я и не стряпала нынче. Всю же неделю в поле. Когда мне было? Домой прибежала, мой спит пьянёхонек. Я думаю, вот и хорошо. Собралась уже в лавку бежать, а тут золовка на пороге, как назло. И смотрит так пристально, будто догадывается. Я же еще кофту новую надела, юбку плисовую, бусы. Глянь, я какая нарядная. Все за ради тебя.

Ольга смущенно скинула старый платок и вышла на середину комнаты. Она и в правду показалась Григорию красивой. Тонкую, но крепкую талию охватывала голубая в мелкий цветочек блузка, тугие бедра обтягивала темная юбка, русые волосы были заплетены в косу и красиво уложены на голове. Женщина даже успела мазнуть помадой пухлые губки. Помадой этой, привезенной из Турции, торговали на ярмарках заезжие купцы. Они открывали лавки по продаже дамских духов, мыла, гребешков, помады и сурьмы для бровей и глаз. Как-то раз Алевтина просила его купить ей всей этой дамской прелести, но Григорий отругал ее за грешные желания, и сказал, что любит ее и так, без каких либо помад, которыми только кокотки уличные мажутся. Алька тогда обиделась и всю дорогу шмыгала носом.

– И вот, гляжу я, золовка пришла, – продолжила скороговоркой Ольга. – Говорит, дескать, что соли занять. А я же вижу, что не ради этого, а чтобы вынюхать, зачем я разрядилась? – Ольга села на свободный стул напротив Григория. – Кое-как я ее вытолкала. А потом побежала в лавку, а она закрыта. Я в дом к Емельяну. Стучу. Выходит. Говорит, чего тебе? Я ему – лавку-то открой. Мне купить кое-чего надобно. Он пока пошел и открыл. Вот я купила у него окорока кусок, хлеба подового, колбасы круг, конфет немного, масла, сыра фунт, изюму фунт, две бутылки люнели и бутылку портвейна какого-то. Насилу донесла. Тяжелая корзина. А по дороге еще у Маньки огурцов малосольных попросила. Я знаю, ты любишь такие… Шла по лесу и боялась. Ты слыхал, что за несколько верст отсюда женщину зверье подрало? Говорят, какая-то росомаха в лесу завелась. Я шла, а мне все казалось, что в кустах кто-то крадется.

– Сотри это, – прервал ее Григорий.

– Что? – Ольга смотрела на него непонимающе.

Григорий встал и подошел к женщине. Большим пальцем руки он стер с ее губ розоватую помаду. Краска размазалась по белой щеке. Он взял ее за затылок и притянул к себе.

– Хватит болтать. Я этой болтовней и дома сыт по горло.

– Ты скажи, Гриша, я ведь и молчать могу, – испуганно прошептала она.

– Раздевайся, пойдем, искупнемся. Я потный весь. Надо бы освежиться. И ты со мной.

– Гришенька, чего же по ночам-то в воду лезть?

– А что такое?

– Так водяной или русалки могут на дно утащить.

Григорий отпрянул от Ольги и весело рассмеялся.

– Раздевайся живо, я тебе говорю.

Она стала послушно расстегивать пуговицы на блузке. Через несколько минут Ольга стояла в одной рубахе и переминалась с ноги на ногу. Тонкая ткань облегала шары больших грудей и круглый, немного выпуклый живот.

– Снимай и рубаху, – приказал Григорий.

– Гриша, ну как я нагая-то пойду? Совестно, а вдруг кто увидит?

– Кто? Русалки твои? Пусть видят.

Она испугано перекрестилась.

Он подошел к ней сзади и легонько подтолкнул в спину. Она оглянулась, и увидела, что Григорий тоже стоял без одежды. Широкие загорелые плечи блестели в темноте от бликов печного огня. Она скосила глаза на его спокойный пах.

– Пошли к реке. Искупнемся, а после поедим и спать.

– Как так спать, Гришенька? – лукаво спросила она и выгнула спину. – Не спать же ты ко мне приехал.

– Я на поле ехал, а не к тебе, – оборвал он ее. – Как там Орлик?

– В порядке твой Орлик, – с обидой в голосе ответила она и насупилась. – Не любишь ты меня.

– Ольга, я не умею любить. Я вы*бу тебя сегодня. Вот это я тебе точно обещаю.

Женщина вспыхнула и тоненько засмеялась.

– Пошли уж, – он потянул ее за руку.

Они спустились по ступеням крыльца. В чистом небе висел рогатый месяц, а звезды мерцали так, что заходился дух. Пахло елью и лесными цветами. По-домашнему цвиркал сверчок. Где-то в лесу ухал филин.

– Видишь, как хорошо-то! – крикнул он, и какая-то ночная птица, испугавшись его крика, взлетела над темными кустами.

– Не кричи так, – жалобно попросила Ольга. – Мне страшно. Не то прибежит еще медведь или росомаха.

– Спят они! – засмеялся он.

– Ой, всяко бывает. Не кричи…

Пройдя сквозь лесок к крутому берегу, они спустились по деревянной лестнице, ведущей к реке. Этот деревянный спуск к Оке когда-то тоже построил его отец. Возле реки Григорий стянул с Ольги рубаху и потащил женщину в воду. Она ойкала и визжала, когда он брызгал на нее водой. Потом они оба плавали, и вволю накупавшись, наконец, выбрались на берег. Он подошел к Ольге и ухватил рукой за грудь. Пальцы немного скрутили сосок. Она в остром томлении прикрыла глаза. Его рука скользнула по ее талии и перешла на живот, а после пальцы нырнули к устью чуть расставленных ног. Ольга зажмурилась от наслаждения и поддалась вперед. Он проник пальцами в сердцевину припухшего лобка.

– Ты вся течешь. Смотри, аж по ляжкам потекло. Неужто так хочешь?

Она лишь томно простонала в ответ и обняла его полными руками. Прохладные груди и живот вплотную прижались к его сильному телу. Он стал ее с жадностью целовать. Она почувствовала, как в живот уперлась сталь ожившего члена. Ольга еще теснее прильнула к нему и потерлась. Григорий застонал и, взяв ее за плечо, заставил опуститься на колени.

– Ласкай его как в прошлый раз, – попросил он. – Возьми глубоко… Так… Глубже… Да… Так, тише… – он двигал ее головой, держа рукой за волосы. А сам, согнувшись плечами, замирал от острого наслаждения и мычал. – Тише, тише. Я сейчас взорвусь. Становись быстрее задом. Я засажу тебе прямо тут.

Она с готовностью встала, как он просил, и призывно вынула спину. Он с силой вошел в нее и, придерживая за круглое бедро, стал двигаться в ней резкими толчками.

Ольга мычала и всхлипывала от наслаждения.