Если не смотреть на мир, существует ли он? Ответ очень прост! Конечно, существует, но только для тех, кто смотрит. Для невидящего – лишь мрак.

Как всякий полдень рождается на заре дня, а любое дело в энергии мысли, так и я не буду придумывать что-то новое, а начну с начала.

В тот самый день я проснулся рано, открыл глаза и некоторое время лежал в постели, разглядывая потолок комнаты. Старый, грубо сделанный потолок, потрескавшийся от времени, в ответ смотрел на меня пожелтевшей скорлупой ветхой штукатурки. Лежа на кровати и ощущая все члены своего тела, запутавшегося в одеяле, я попытался собраться с мыслями. Комната казалась мрачной и чужой, серый свет окна бликовал на линолеуме пола. Настенные часы мерно, медленно отмеряли секунды, оглушительно тикая стрелкой. Одним движением я попытался откинуть сковавшее меня одеяло, но оно вцепилось в мои ноги и не хотело их отпускать. В нетерпении я задергал ими, как бы делая пробежку. Смяв в кучу побежденное одеяло, спихнул его пяткой с кровати и остался совсем один, медленно ощущая, как чувство одеяльного плена сменяет чувство безодеяльного холода. Поднялся с постели, босотой ног ощутив холод пола, поморщился. Подошёл к окну, посмотрел – все тот же унылый пейзаж новостроек: серое небо, серый бетон домов напротив, серые лица прохожих, погруженных в черные ступы синтепоновых курток. Они плыли, катились по направлению к концу улицы, где их ждала с аппетитом их пожиравшая огромная пасть метрополитена с ярко-алой литерой «М» вместо единственного глаза. Река людей, река страстей, безликих, отчаянных, далеких и таких родных-чужих прохожих стекала по эскалаторам вниз – в свет люминесцентных ламп, к ревущим поездам, напоминающим огромных животных-гусениц в туннелях земли, покорно изгибающихся и уносящих с собой в небытие. Детская площадка пуста и безжизненна. Ту маленькую радость детей – песочницу, в которой они так любят играть,– сковало холодом. Песок смерзся и стал твердым как камень. Лишь маленький игрушечный поезд, кем-то оставленный и забытый, сиротливо лежал на вершине. Редкие деревья на улице стояли голые, словно кто-то перевернул их корнями вверх. Черные жилы деревьев покачивал ноябрьский, непременно северный, ветер. Коричневые проплешины клумб белели неуверенным первым снегом. Земля совсем замерзла и затвердела как безжизненный труп бедолаги, вынужденного проститься с жизнью в самом расцвете. Снег еще не покрыл ее белым одеялом, сил у него было не так много.

«В институт не пойду», – промелькнуло у меня в голове, – скажу: «Заболел».

– Алло, – раздался голос в телефоне, такой далекий, чужой, чей-то.

– Здравствуйте, это Максим Еллаев из группы «Э 12-3», – изобразив страдальческий голос, пробубнил я. Дело в том, что декан нам, учащимся, еще на первом курсе, поставил условия, что будь ты болен или отсутствуешь по другим причинам, ты должен позвонить в приемную и оповестить институт о причине отсутствия, иначе дело может закончится исключением из ВУЗа. Я никогда не рисковал, старался всегда звонить и предупреждать о своем отсутствии. – Я заболел, и сегодня не буду на парах, пометьте, пожалуйста.

– Какая группа и фамилия? – словно я не говорил об этом, спросил голос.

–Еллаев,«Э 12-3», – сказал я быстро, все так же стараясь изображать страдания болезни.

– Да хорошо, я помечу, – отозвался голос. Затем тишина.

– Спасибо большое, – заискивающе выдавил я, но, видно, мой собеседник уже этого не слышал.

Молодость и свежеть текла под кожей. Молодость и бесстрашие, или глупость? Просто невозможно думать, что будет дальше. Вроде как бы нет у меня пока этого чувства, могу думать про все, всех и обо всем, но когда задумываюсь о своей будущей жизни – тупик! Нет, это вовсе не печаль или радость,– просто нет идей что ли, и желаний тоже нет. Я не пожил, детство только закончилось, мыслить, опираясь на жизнь, не было возможности, так как жизни еще не было. Это прерогатива молодых, – думать, мечтать, делать на короткую дистанцию, без прошлого и будущего, творить только в настоящем! Все вокруг огромное: все вещи, действия, поступки, даже незначительные, кажутся непременно немыслимо огромными и важными, ведь сложно судить о размерах и важности, когда не с чем сравнить. Все это сразу проникает внутрь, захватывает тебя. Кажется, что от того, придет она на свидание или нет, зависит твоя жизнь. Иной раз даже чрезмерно важным кажется, какую дорогу в жизни выберешь, совсем не подозревая, что уже завтра будешь другим, и путь, который ты выбрал, будет уже не так важен, потому как новый будет перед тобой, диктуемый новыми обстоятельствами – семьей, детьми, ипотекой… Жизнь меняется постоянно, более того – ты сам меняешься. Невозможно понять себя вчерашнего, ты ему уже чужой человек.

А, совсем забыл, меня зовут Макс. Я студент третьего курса Экономического Института. «Экономический институт» – в России звучит слегка абсурдно. Лучшее, что ждет выпускника данного ВУЗа – работа менеджера по продажам в магазине,– попросту продавец. И зачем на это учиться пять лет? Я и сам все прекрасно понимаю, но видели бы вы глаза моей матери, когда она просила меня поступить на вышку. Она так верила в учебу, что у меня просто не было права разбивать ей сердце. Вообще, образование – это отдельная тема. На мой взгляд, – оно порядком устарело, ведь данная модель обучения создавалась, когда еще на лошадях ездили, когда интернета и в помине не было. А сейчас интернет под рукой, и каждый всегда находит в нем то, что его интересует. Человек учится непрерывно всю жизнь! Не понимаю, зачем учиться в институте, а потом переучиваться на рабочем месте, ведь, как показывает практика, знания вуза вообще не пригождаются на работе… Ну, не знаю. Может, медикам, или там физикам, хотя судя по тому, как падают наши спутники, видно, и им не очень помогают институты. Ведь более-менее стоящего специалиста ждут в «силиконовой долине», и я не припомню таких, чтоб отказывались.

Сонными шагами я добрался до кухни. Загремел посудой, ставя чайник на плиту и доставая из старой тумбочки, которая по совместительству служила мне столом, кружку с ложкой. Заварил чай, сел на табурет. Обстановка съёмной квартиры студента третьего курса, мягко говоря, скудная – тумба, табурет да маленький холодильник и тот пустой. Из посуды – тарелка, чашка, сковорода и кастрюля на все случаи жизни. Снимать дороже у моих предков не было возможности. Мои родители – хорошие люди. Как говорится, в «лучших традициях». Они живут в соседнем городе. До него ехать-то тридцать пять километров, но на семейном совете решили, что отдельное проживание благоприятно скажется на моей самостоятельности, а ежедневная езда будет отрицательно сказываться на учебном процессе.

Окно манило меня. Подвинул табурет к нему ближе, поставил чашку на подоконник. От холода горячий чай сразу запарил белыми, едва заметными, пучками пара. Устроившись поудобней на табуретке, стал разглядывать прохожих – занимательное занятие! Вот мужчина идет на работу. Обычный непримечательный, угрюмый с утра, как и все окружающие. Он, верно, не отошёл еще ото сна,– темный, хмурое лицо его борется с холодом и нежеланием идти туда, куда он идет. Стараясь никого не замечать, он механически двигается из точки «А» в точку «Б». Видно, что этой дорогой он ходит каждый день, и, совершенно ясно, что он не хочет идти, но нужда толкает идти на работу зарабатывать деньги. Мне видится, что иногда он пробуждается от этого круговорота «работа-дом». Очень редко, когда в нем, словно искра зажигалки, сверкнет искра сознания того теплого и светлого, кем он был, и кем виделось ему стать, до того как он стал тем, чем является сейчас. Он хочет все изменить: бросить работу, уйти от старой ворчливой жены и недовольных детей-подростков, которым он не смог дать, сколько дал отец друзьям из параллельного курса. При всем желании он просто-напросто не сможет вспомнить, как это, жить по-другому. Он забыл. Застрял здесь, в этом сером дне. И то далекое прошлое было вовсе не с ним, а с кем-то другим, незнакомым, чужим. И будущее, которое его ожидает, будет таким же, как сегодняшний день – всегда… вечно…будет тысячи лет. Любая перемена так же болезненна, как оторвать присохшую корку раны: вроде рана есть, но и вроде не болит, пока ее не трогаешь. Мысль о муках, которые может вызвать попытка что-то изменить, словно в воронку скатывает сознание и волю, и свет разума затихает на глубине жерла забвения. Свет глаз его меркнет, искра потухает. Вот она – высшая жертва.