Видимое удовлетворение императора Александра по возвращении с войны, ознаменованной, однако, одними поражениями; его полупризнания о том, что великие результаты союза с Францией вскоре дадут о себе знать;

настойчивость, с какой он стремился оккупировать Молдавию и Валахию, – всё это ясно показывало тем, кто обладал хотя бы толикой проницательности, что Франция, дабы втянуть Россию в свою политику, посулила ей большие выгоды на Востоке. Поэтому Британский кабинет без колебаний пошел на жертвы, которых требовали, похоже, обстоятельства: продолжая притворяться, что защищает целостность Оттоманской империи, он решил, что лучше самому отдать России Валахию и Молдавию, чем позволить это сделать Наполеону. Вследствие чего Вильсон, военный и дипломат, человек смелый и умный, но в то время еще незначительный, получил приказ доставить императору Александру самые соблазнительные предложения. Он не был наделен явными полномочиями, но в беседе с российским посланником Алопеусом лорд Каннинг объявил, что всему сказанному Вильсоном можно верить. Лорду Пемброку, отправленному чрезвычайным послом в Австрию, было поручено разъяснить венскому двору необходимость согласиться с Россией и покориться всем жертвам, которые может повлечь за собой такая политика. На самом деле речь шла о том, чтобы склонить Австрию примириться с переходом Молдавии и Валахии в собственность России.

Лорд Гауэр (будущий лорд Гранвиль), английский посланник в России, и присланный ему в помощь Вильсон попытались убедить русский двор, что содеянное в Копенгагене не следует считать дурным, что таким образом просто изъяли вредоносные средства у общего врага Европы; что надо радоваться, а не раздражаться;

что на Россию рассчитывают в деле убеждения Дании в правильной оценке последних событий, а флот ей вернут позднее, если она захочет примкнуть к правому делу; что, не притязая на осуждение новой политики России, в Англии уверены, что она вскоре вернется к своей прежней политике как к единственно правильной; что ее не пытаются вновь подтолкнуть к войне с Францией в ту минуту, когда она так нуждается в отдыхе и восстановлении сил; что рост ее территории и могущества будет принят даже с удовольствием, ибо есть только один род досадного роста, которому надлежит всеми средствами препятствовать, – это рост Франции; и если Россия хочет получить Молдавию и Валахию, Англия согласна, лишь бы это не стало результатом раздела турецких провинций с императором Наполеоном.

Наиболее компрометирующие слова, на которые отважились лишь при возможности в случае чего от них отказаться, были сказаны Вильсоном Румянцеву, который тотчас передал их генералу Савари. Столь поспешная просьба извинить Копенгагенскую экспедицию и поручение России оправдать Англию в глазах Дании были самой оскорбительной фамильярностью в отношении России. Император с силой ощутил это и встретил предложения Англии с величайшей надменностью. На предложение оправдать перед Копенгагеном захват датского флота он отвечал категорическим требованием объяснений по этому предмету, а от лорда Гауэра потребовал тотчас высказать, и самым определенным образом, его отношение к предложению русского правительства о посредничестве. Лорд Гауэр вышел по этому случаю из состояния привычной расслабленности и настоятельно потребовал, чтобы ему открыли тайну Тильзитских переговоров, заявив, что пока не скажут, что произошло на этой знаменитой встрече, Англия будет считать себя свободной от всяких объяснений по поводу того, что она сделала в Копенгагене. Что касается русского предложения о посредничестве, лорд Гауэр отвечал на него гордым отказом.

Таков был исход объяснений с английским посланником. Предложения Вильсона Румянцев оставил без внимания, как слова безо всякого смысла, и отослал генерала, будто не понял, что тот хотел сказать. Однако, как мы скоро увидим, он всё отлично понял.

Румянцев, бывший министр Екатерины, хранивший отсвет ее славы, наследник ее обширных притязаний, великий государственный деятель, стал в данных обстоятельствах доверенным лицом Александра и всех его мечтаний. Александр назначил его министром иностранных дел и не стал отправлять послом в Париж – хотя тот обладал всеми необходимыми для этого поста качествами, – потому что хотел сохранить его при своей особе. Молодой государь и его старый министр пылко мечтали о дунайских провинциях. Финляндия – приобретение в ближайшем времени более желательное, ибо необходимое, тогда как дунайские провинции были лишь излишеством – привлекала их в куда меньшей степени. Молдавия и Валахия вели к Константинополю, который и манил их. Они приняли бы их из любых рук, но в нетерпении своих желаний судили верно о дарителе, способном дать быстро и надолго. Наполеон в этом отношении обладал всеми предпочтениями. В самом деле, от кого, как не от Наполеона, можно было в то время получить что-либо значительное? Захват любой территории в любой части европейского континента без его согласия означал войну с ним, а война с ним, каким бы числом не велась, еще не удалась никому. Если Англия и выказала сговорчивость в отношении дунайских провинций, можно ли было надеяться, что подобные расположения выкажет и Австрия? Такой дар, сделанный наперекор Австрии, мог исходить только от человека, непрестанно побеждавшего ее вот уже пятнадцать лет, то есть от Наполеона. При виде согласия императоров Франции и России никто в Европе не осмелится восстать против того, что они решат сообща.

Потому Александру следовало настойчиво продолжать начатое в Тильзите и добиться от Наполеона, сумев ему угодить, осуществления надежд, которым он с такой готовностью поддался на берегах Немана. Цену, назначенную Наполеоном за всё, чего от него ждали, было нетрудно представить. Если война продолжится, он предпримет новые операции в Италии, Португалии и даже, возможно, в Испании. Там правили Бурбоны, составлявшие шокирующий контраст его династии, невыносимый для него. Россия ничуть не намеревалась мешать предприятиям такого рода: идеи, внедрявшиеся вслед за созданными Наполеоном новыми династиями, пока еще не угрожали власти царей. России нечего было сожалеть об усилении французского влияния, если оно облегчало продвижение московских армий к Константинополю. Потому Александру не надлежало тревожиться о том, что попытается предпринять Наполеон на юге и на западе Европы; проявив снисходительность, он имел все основания надеяться, что Наполеон позволит ему предпринять на Востоке то, что захочет он.

Потому последние события лишь укрепили решимость Александра и Румянцева следовать принятой в Тильзите политике. Поскольку посредничество оборачивалось войной, из войны следовало извлечь всё, что обещал извлечь из нее Наполеон; только, чтобы связать его еще более, нужно было быть готовым исполнить его пожелания. Он, очевидно, потребует выдворения английской и шведской миссий и нападения на Финляндию, чтобы заставить Швецию закрыть Зунд. Следовало удовлетворить его по всем этим статьям, чтобы он согласился оставить русские войска в Валахии и Молдавии.

Департаментом иностранных дел у императора Александра заведовал тогда Будберг – незначительный министр и бесстрастный, безыдейный, неприятный собеседник в разговорах о предметах, оставлявших его совершенно равнодушным. Александр освободил его от должности и вверил иностранные дела Румянцеву. Бывший с императором в Тильзите Лобанов был назначен военным министром, адмирал Чичагов – морским министром. Наконец, для посольства в Париж выбрали человека, который, казалось, должен был там понравиться. Как мы сказали, более всего Александру хотелось послать туда самого Румянцева, но он предпочел оставить его при себе. Обер-гофмаршалом Александра был Толстой, вельможа весьма ему преданный, а у него был брат, генерал Толстой, человек выдающегося ума и достоинств. Александр решил, что последний, из верности своему повелителю, не станет досаждать французам, как прежде делал Морков;

что ему приятно будет связать со своим именем политику территориального роста, что ему по вкусу придется военный двор и он сам сумеет, в свою очередь, понравиться при военном дворе и повсюду следовать за ним в его быстрых передвижениях. Впрочем, окончательное назначение графа Толстого было решено согласовать с самим Наполеоном.