Полупризнания скорее возбуждали нескромное и досадное любопытство, нежели привлекали умы к идеям императора Александра. Впрочем, ему помогал Румянцев, который знал всё и который прежде служил Екатерине и унаследовал ее восточные притязания. Министр, как и его государь, твердил, что нужно набраться терпения, предоставить событиям идти своим чередом и что скоро случившийся в Тильзите политический поворот получит самое удовлетворительное объяснение.
Но к императору не всегда прислушивались и не всегда его слушались. Чуждая тайнам императорской дипломатии публика, уязвленная последними военными неудачами, выказывала весьма прискорбную недоброжелательность по отношению к французам. Вельможи, помнившие об изменчивости русской политики при Павле, начинали верить, что она станет столь же изменчивой при его сыне Александре, и опасались, как бы сближение с Францией не оказалось предвестником скорой войны с Англией, что могло поставить под угрозу их доходы, если британцы перестанут покупать их продукцию. Поэтому прибывший в Санкт-Петербург вскоре после подписания мира генерал Савари был весьма холодно встречен всеми, за исключением императора Александра и двух-трех семей, близких к государю. Прекрасно осведомленный о таком положении, Александр старался сделать пребывание генерала в Санкт-Петербурге переносимым и даже приятным, осыпал его любезностями, допускал почти каждодневно к себе, часто приглашал к столу и, опасаясь его донесений Наполеону, умолял набраться терпения, говоря, что всё изменится, когда последние впечатления изгладятся из памяти, а Франция что-нибудь сделает ради справедливых притязаний России. Савари с живой благодарностью отвечал на любезную предупредительность императора, выказывал себя довольным, вовсе не взволнованным неприятным приемом русского общества и исполненным веры в скорейшее изменение настроений. К тому же, чтобы постоять за себя, у Савари было достаточно ума, апломба и чувства необъятной национальной славы, которая позволяет французам повсюду шагать с высоко поднятой головой.
Пример императора Александра и его недвусмысленно выраженная воля открыли перед генералом Савари двери нескольких главных домов Санкт-Петербурга, но большинство знатных семей продолжали ему отказывать: властитель Александр был не властен над высшим обществом, которое испытывало совсем другое влияние. Слишком рано получив царский скипетр, государь предоставил все внешние признаки верховной власти матери, прежде времени низведенной к роли вдовствующей императрицы. Добродетельная, но надменная Мария Федоровна, утратившая со смертью Павла половину своей власти, находила утешение в нарочитой пышности императорского двора, которой пожелал окружить ее сын. Императрица-мать нежно любила сына, не вела и не терпела речей, которые могли бы его раздражить, но давала волю собственным чувствам, выказывая видимую отчужденность в отношении французов. Савари она приняла с холодной вежливостью. Тот вовсе не был задет, но постарался дать понять императору, что ни одно из этих обстоятельств от него не ускользает. Александр, не сдержавшись и опасаясь, что из-за его подчеркнутого почтения к матери адъютант Наполеона не сумеет распознать истинного властелина империи, схватил генерала за руку со словами: «Здесь нет иного государя, кроме меня. Я чту свою мать, но все покорятся мне, будьте в этом уверены! В любом случае я напомню всем, кому нужно, что такое моя власть!» Удовлетворенный тем, что довел императора до подобного признания, уколов его императорскую гордость, генерал Савари умолк, убедившись в его стремлении поддерживать новый альянс.
В самом деле, все с горячим нетерпением ждали, как поведет себя Англия. Открытый Тильзитский договор был обнародован. Все понимали, что в нем сказано не всё и что новое сближение с Францией предполагает секретные договоренности. Но из открытых статей договора стало известно, что Россия станет посредницей для Франции перед Англией, а Франция – посредницей для России перед Портой, и теперь все ожидали результатов этого двойного посредничества.
Верный своим обязательствам, император Александр, тотчас по прибытии в Санкт-Петербург, направил британскому правительству ноту с пожеланием восстановления всеобщего мира и предложением посредничества в деле сближения Франции и Англии. Британский посол в Санкт-Петербурге и министр иностранных дел в Лондоне приняли ноту с холодностью, не оставлявшей больших надежд на примирение. Новые английские министры, бывшие весьма посредственными учениками Питта, не склонялись к миру. Эти новички, которым фортуна назначила позднее незаслуженную честь пожинать плоды усилий Питта, хотели отличаться от своих предшественников, а поскольку предшественники умеряли политику Питта, они стремились зайти в ней дальше него.
Они вошли в правительство в марте и могли помочь воюющим державам в апреле, мае и июне, поскольку Данциг был сдан только 26 мая. Но хоть министры и поспешили обещать экспедиции на континент, они ничего не сделали – то ли по неспособности, то ли из-за озабоченности внутренними делами, ибо им пришлось бы тогда распускать парламент и созывать новый. Как бы то ни было, собрав флот в Даунсе и сосредоточив там для высадки многочисленные войска, англичане ограничились отправкой в Штральзунд одной дивизии. При известии о Фридландском сражении и Тильзитском мире министры похолодели от страха за свою страну и за самих себя, ибо, с жаром критикуя бездействие своих предшественников, теперь сами они рисковали услышать в свой адрес куда более справедливые упреки в бездействии в течение решающих месяцев апреля, мая и июня 1807 года. Следовало любой ценой совершить вылазку, которая поразит общественное мнение, снимет с правительства упрек в бездеятельности и, полезная или бесполезная, человечная или варварская, будет достаточно привлекательна, чтобы занять умы недовольных и напуганных.
В таком положении Англия решилась на нападение, которое было воспринято во всем мире как покушение на человечность, нападение не только гнусное, но и весьма дурно рассчитанное даже с точки зрения британских интересов. Речь идет о знаменитой экспедиции против Дании с целью силой принудить ее встать на сторону Англии. Будучи скверными подражателями Пит-та, английские министры захотели повторить победу над Копенгагеном, благодаря которой в 1801 году Англии удалось распустить коалицию нейтральных стран. Но когда министерство Аддингтона, вдохновляемое Питтом, атаковало Копенгаген в 1801 году, удар наносился ради уничтожения коалиции, в которую Дания открыто входила. Это были военные действия в ответ на другие военные действия – искусная в дерзости, жестокая по средствам, но необходимая операция.
В 1807 году, напротив, нападение на Данию, тщательно соблюдавшую нейтралитет, было не оправдано ничем. По несчастливой привычке остерегаться более Франции, нежели Англии, Дания всю свою армию выставила против Гольдштейна, рискуя скорее столкнуться с французскими войсками, как и случилось в Любеке, нежели позволить перейти свои границы. Дипломатия Дании, как и ее армия, постоянно выказывала в отношении Франции сумрачную подозрительность. Дания вовсе не проводила, как лживо утверждали английские министры, переговоров с Россией и Францией о вступлении в новую континентальную коалицию, а напротив, заявила еще раз о намерении сохранять нейтралитет, хотя Наполеон весьма решительно побуждал ее определиться с позицией в отношении Англии. Будь английские министры половчее, они предоставили бы Наполеону возможность силой принудить Данию к союзу и послали бы флот в Каттегат, дабы при приближении французов прийти на помощь Копенгагену и стать законными хозяевами датского флота, обоих Бельтов и Зунда. Только такого дружеского поведения с готовностью прийти на помощь и следовало придерживаться в отношении Дании, когда Европа, устав от ссоры Франции и Англии, склонялась к осуждению того из противников, кто усугубит бедствия войны. Противоположное поведение вручало Данию Наполеону и избавляло его от неудобства самому осуществлять ее тираническое принуждение. К тому же захват нескольких старых кораблей без экипажей стал для англичан лишь бесплодным грабежом, тем более недальновидным и гнусным, что его исполнили отвратительным способом – в результате бомбардировки мирного населения, женщин, детей и стариков.
