Они выпили, но вместо того, чтобы чем-нибудь зажевать алкоголь, она заговорила снова:

– В Америке этой гребаной, или откуда он, этот самый Петерсен, наверно, и вправду можно позволить себе честно жить. А у нас? – Алла с жадностью закурила, продолжила, не глядя на него и пуская дым к потолку: – Но вот у них там аукционы эти знаменитые – Сотби, Кристи… И что, ты мне скажешь, что там не торгуют ну… как бы это поделикатнее – сомнительными вещами?

– Вот именно, что сомнительными, – кивнул Игорь Альфредович. – Да, они работали честно, эти аукционы, старались, во всяком случае. До тех пор, пока в Европу не повалили наши дорогие соотечественники, новые русские, так их!

– Не смотри на меня, – словно не слушая, прервала вдруг она, встала и подошла к холодильнику, нагнулась, выискивая что-то в его освещенном чреве.

Какое там не смотри!

– Ну, и что ты замолчал-то? – невинно спросила Алла, возвращаясь к столу с двумя большими помидорами и баночкой майонеза. – Ужас как помидоров вдруг захотелось! Ну, так что ты замолк? Я тебя очень внимательно, между прочим, слушаю!

– Как новые русские подвалили – так сразу все изгадили, испоганили, нувориши, ублюдки безмозглые… Поначалу наши толстосумы так вздрючили цены, что у Европы бедной волосы встали дыбом. Хватали и хватают все, что под руку попадется. Все скупают! – снова начал он, завороженно глядя на то, как при каждом ее движении шевелятся, живут над столом своей собственной жизнью ее красивые груди. – Государство, музеи – не могут даже прислать на аукцион своего представителя, не то что купить, а эти – метут все подряд. И кто, Аллочка, кто? Артисточки, певички или ворье! Да раньше такую публику и на порог бы…

– Артисточки, значит, не тот покупатель, а ты, значит, в самый раз, да? – усмехнулась Алла. – Сам-то ты кто?

– Я?! – довольно искренне изумился Игорь Альфредович. – Да в моем роду, если хочешь знать, были бароны и даже графы. Моя фамилия – Решетников – в Бархатной книге!

– Слышала я про эту вашу Бархатную книгу, слышала. И всегда удивлялась: если вы там все были, в этой книге, чего ж вас Советы всех не перешлепали? Как удобно: открыл книгу – и вот тебе готовые списки. А? – Она захохотала. – Ну ладно, ладно, не обижайся… граф. С какой только стати ты, потомок аристократов, в откровенную уголовщину полез? Ну-ну, не злись, я ведь это любя, я ж не просто твоя поделыцица, я твоя женщина! – И снова замурлыкала, придвинулась к нему, обдав его тело горячим жаром.

– Ах, дьявол, – пробормотал он. – Ты из меня веревки вьешь, Лялюся! Я просто молодею с тобой и душой, и телом…

– О! Где-то я эти слова сегодня уже слышала. А, да! Представь, то же самое говорил мне старик Краснов. Как это у вас, книжников, называется? Конгениальность?

– Я тебе не книжник, и незачем флиртовать направо и налево с какими-то стариками, за которыми ты выносишь утки!

– Ну вот, видишь, сразу и хамить. А делал вид, что любишь…

– Одни наши сволочи продают перекупщикам сказочные ценности за гроши, – бормотал он, словно не слыша ее, словно решая какую-то свою задачу, – а другие идиоты, с мошной, скупают всякое европейское дерьмо за огромные деньги! Пришли – и все равно что испортили воздух в приличном обществе. Я, может, и плохой человек, и стал на одну доску с ворьем, но я с этой сволочью буду бороться, как могу! Мне заказал Петерсен два тома «Птиц Британии», и я ему их устрою, пока какой-нибудь бездарный наследник не сплавил их за гроши на аукцион! Вот ты говоришь – почему именно эти книги? Не знаю. Почему Гиммлер любил кроликов? Но, судя по тому, что этого клиента еще интересуют «Птицы Америки» Одюбона, полагаю, что этот чудак питает сентиментальную слабость к птицам. Кстати, в этих книгах чудные гравюры на дереве… Вот ты спрашиваешь…

– Я спрашиваю, – снова довольно бесцеремонно прервала она его, видно, устав ждать сообщений от Димона, – мы что – так всю ночь и будем проводить здесь производственное собрание? Пойдем, пойдем в постельку, дорогой, – снова, замурлыкала она, доводя Игоря Альфредовича до мурашек своими касаниями. – Ты сейчас успокоишься, ляжешь баиньки, а перед тем, как сделать баиньки, мы твоего застенчивого петушка кое с кем познакомим…

И, конечно, телефонный звонок раздался совсем не вовремя, когда его уже не ждали ни он, ни она. Игорь Альфредович прервал свой ночной подвиг, перевесился через подругу и схватил трубку.

– Готовь бабки, шеф! – проорал Димон. – Дело сделано! Второй том у нас!

– Молоток! – возликовал Решетников. – Там у тебя все чисто?

– Абсолютно без проблем!

Игорь Альфредович положил трубку и накинулся на хотевшую что-то спросить Аллу, заткнул ей рот поцелуем. Потом все же сжалился.

– Что ты хочешь, дорогая?

– Когда приезжает Петерсен? – спросила она.

– Послезавтра. Так что в сроки мы с тобой вписываемся!

Давно известно: как день начнется, так он и покатится дальше – либо со знаком «плюс», либо со знаком «минус», и редко когда эту предопределенность что-то изменяет… То есть нельзя сказать, чтобы день для него, государственного советника юстиции первого класса Константина Дмитриевича Меркулова, начинался очень уж неприятно или, вернее сказать, необычно неприятно – все как всегда, если не считать того, что утром, стоя в пробке на Садовом, он услышал по «Авторадио» об отставке своего следователя по особо важным делам Бирюкова, занимавшегося совместно с люксембургской прокуратурой громким делом, связанным с коррупцией в высших эшелонах российской власти. То есть опять же сам по себе этот факт не был чрезвычайным, отнюдь – в чехарде последних лет с непривычной для нормальной жизни скоростью менялись даже генеральные прокуроры и министры юстиции, так что уж говорить о каких-то там следователях… Чего-то подобного он, честно говоря, ждал, но ждал несколько позже, после приезда люксембуржцев с кипой изобличающих документов. Однако снятие Бирюкова было внятным сигналом для него, Меркулова: во-первых, это именно он дал ход «кремлевскому» делу еще при прежнем Генпрокуроре и прежнем Президенте. Дал, несмотря на то что умные люди настоятельно советовали ему не высовываться (и были, надо сказать, правы! Другое дело, что он никогда умных людей не слушал и слушать не собирался). Во-вторых, Коля Бирюков вообще был его выдвиженцем и симпатией. Парень – службист, вне политических игр, надежный и неподкупный до глупости, ей-богу… И вот на тебе… Да, похоже, ему сегодня предстояла неизбежная встреча с новым шефом, с только что назначенным Генеральным, и встреча эта, судя по началу дня, могла оказаться очень… – он даже про себя не знал сейчас, как ее точнее охарактеризовать, – очень напряженной. Ну что, отставка, господин Государственный советник юстиции первого класса? Что ж, отставка так отставка. Это раньше она была бы невозможной трагедией, при соввласти, а сейчас… Сейчас, глядя на то, что поминутно происходит вокруг, не на улице, нет, улица – это само собой, это работа, – а на то, что происходит в верхних эшелонах власти, в коих и он с некоторых пор имеет свое литерное место, Константин Дмитриевич не мог время от времени не проигрывать возможные варианты завтрашнего дня, а стало быть, имел в голове и сценарий развития событий по самому худшему. Этот худший вариант выглядел примерно так: его вызывает Генеральный и приказывает прикрыть «кремлевское» дело, спустить его на тормозах. Но позвольте, говорит ему тогда он, Меркулов, – а как же закон? Я не могу спустить это дело на тормозах! – скажет Меркулов. Тогда Генеральный пробурчит, угрюмо глядя мимо него: «Стало быть, можете писать заявление об отставке, раз не хотите понимать реального положения вещей». Чуть что – все сразу ссылаются на реальное положение вещей, как будто нет ни конституции, ни свода законов, как будто и не было всех тех лет, что прошли после развала Союза… Ну, хорошо, услышит он все это, и что дальше? Проглотит, останется и начнет привычно подстраиваться под новое начальство, забыв о принципах, которые, как известно, не кормят?