Храбрец был не то, чтобы очень силен или широк в плечах — многие стражники перед помостом превосходили его и в том, и в другом. Ни сверкающих доспехов, ни яркого плюмажа, ни даже длинного меча Юрий не увидел. Разочарован был не он один: Зафира с обиженной миной перестала тянуться к помосту. Константа фыркнула, не снизойдя до ругани. Дьявол подумал, что это, скорее к Зафире, чем к рыцарю. Потому что, несмотря на скромную стеганую одежду, приличную скорее каменотесу, подвиг был неоспорим.

— Из скромности, приличествующей благородному, храбрый защитник пожелал сохранить тайну имени! — прокричал глашатай и снова подул в рог. Рыцарь отступил в тень; на край помоста вышел поднявшийся из кресла священник. Простер над бликующей плешью деревянный знак в форме буквы “т” и возгласил:

— Бог да простит тебя, несчастного.

— Ибо мы не простим! — заорали в толпе.

Священник согласно кивнул на это и вернулся в кресло. Юрию даже понравилась краткость обряда. Тут осужденного повернули лицом к толпе. Встретившись с чароплетом глазами, Юрий как-то внезапно совершенно перестал жалеть Жабовара.

— Кланяйся! — велел коннетабль. Лисан бросил ненавидящий взгляд и не шелохнулся.

— Ненаклоняемый… Гордый… — зашелестело по толпе. Коннетабль ухмыльнулся и щелкнул металлическими пальцами. Дюжие молодцы с обеих сторон живо согнули злодея почти что лысиной в землю.

— За блуд!

Коннетабль загнул палец.

— За брехню!

Загнул второй.

— За изюм! — крикнул пацан с крыши, наслаждаясь полной безнаказанностью. Толпа отозвалась ревом почище рога, полетели вверх шапки.

Коннетабль честно загнул третий палец. Стражники потянули казнимого на дрова — полусогнутым после излишне резкого третьего поклона. Из тени — как все действующие лица жутковатой пьесы — возник кузнец с переносной наковаленкой и живо приковал Лисана к столбу. Птица-колотун торжественно шарахнул о дрова бутыль с маслом.

— Нехрен за яйца хвататься, — злорадно сказали за спиной у Юрия. — Это масло никуда не денется!

— Господин рыцарь, благоволите завершить столь удачно начатое дело! — коннетабль подал защитнику факел. Юрий с удивлением понял, что сам храбрец вовсе не испытывает свирепой радости, одушевляющей всю площадь. Ну, не местный — видать, не потерпел от Лисана. Рыцарь твердым шагом подступил к поленнице и уверенным движением сунул факел в дрова. Масло вспыхнуло — только тут блудодей закричал. Ничего человеческого в этом крике не было.

Выкупать платья отправились поутру. Тележку не запрягали: не такие уж тяжелые эти платья. Хотя — роскошные. Девушки щебетали, обсуждая каждую рюшечку и шемизетку. Юрий плелся следом, едва переставляя ноги, углубившись в мысли так, что даже не замечал, по какой улице идут.

Но вот пришли к портнихам. Все было готово к примерке: платья развешены на болванах, нижние юбки выглажены, кружева накрахмалены. Несколько десятков цветных ниток выложены на столик возле примерочного табурета. Табурет — чтобы, возведя на него заказчицу, мастерицы могли подгонять по фигуре платье, не слишком утруждая спину.

Первая на табурет вскочила Зафира. Гордо задрав нос, крутя головой по сторонам: батюшка, по благородной скромности (из экономии — буркнула в нос Константа) не водил ее по примеркам. А здесь было на что посмотреть: и суетящиеся девушки в строгом синем, и темно-вишневые портьеры, пахнущие духами, стянутые надраенныем бронзовыми кольцами; и целое стадо зеркал на ножках, сбежавшихся к табурету, как овцы к шелковице… Константа вспомнила, что барон Рыск подарил дочери зеркало побольше любых двух в комнате — но единственное и редчайшее. А тут оказывается, что не обязательно быть бароном, чтобы отражаться в десятке зеркал. Вон, Зафира чуть с табурета не упала, извертевшись. Даже мастерица на нее прикрикнула — дескать, стойте смирно, а как нарядим вас, то все покажем и расскажем.

Оглядевшись, не подглядывает ли выставленный в переднюю мужчина, девушки приступили к примерке. Поначалу на Зафиру надели тонкую льняную сорочку до пола, с кружевной оторочкой понизу. Ползая на коленях, одна из девушек подшивала подол, присборивая кружева. Другие тем временем подшивали рукава, заставив Зафиру поднять руки. Потом хозяйка мастерской надела на баронскую дочь три плоеные нижние юбки… Посмотрела… Осталась недовольна узостью бедер — и прибавила еще пару юбок. Распушив их до наивозможного предела, мастерица соизволила повелеть дать знак с чисто королевской важностью. Стайка хихикающих девчонок потащила платье: одна несла подол, распялив на вытянутых руках, вторая — плечики, и еще двое поддерживали каждая по рукаву. Платье было ярко-синее, шелковое с золотой шнуровкой на корсаже, но такое узкое в бедрах, что Константа не выдержала:

— Так зачем пять юбок распушили, если с трудом налазит?

Хозяйка, собираясь с силами, часто задышала. Потом резким движением (натуральный шелк запросто не порвать), одернула подол так, что понизу выступило всего на ладонь белых кружев.

Выдохнув, мастерица важно сказала:

— Вот. Сама королева носит!

— И что, у вас королева была?

— У нас принцесса одевалась. Ее высочество Гонория Флавес, вот! И, по секрету… — женщина зарделась, — у ее высочества тоже не слишком широкие бедра. Но теперь все носят так!

Константа повертела головой, разрываясь между практичностью и желанием уподобиться самой принцессе. Маленький шаг вверх для баронской дочери — и гигантский скачок для ее камеристки.

Сама же баронская дочь светилась от счастья, поворачиваясь перед отарой зеркал, виляя бедрами и осматривая себя со всех сторон. На лице блондинки отражалось неземное блаженство, так что Константа опять не выдержала, пробурчав под нос:

— И зачем ей мужик?

Но тут Зафире принесли еще и пелерину, отороченную белой выхухолью — редким легендарным зверем со снеговых вершин Агратлама. Хвостики болтались колокольчиками при каждом движении, только что не звеня. Пелерина застегивалась на громадную сапфировую пуговицу — не сильно меньше подаренной Дьяволом пряжки.

Сумочку в мелких стекляшках, завязываемую на шнурок, Зафира привычно повесила на запястье. Все женщины прекрасно умели при случае этой сумочкой врезать, как хорошим кистенем.

— Чуть-чуть в талии ушить, — озабоченно поджала губы мастерица.

И снова девицы засновали с иголками, приметывая и прихватывая в нужных местах. В рот Зафире сунули леденец — по примете, чтобы не зашить память. Правда, у блондинки и так память девичья, но неохота терять даже такую… Кстати, о памяти: где там Дьявол?

Константа выглянула за занавески. Всмотрелась. Вернулась в примерочную и спросила у Зафиры:

— Чего-то он зеленый какой-то. Совсем.

Баронская дочь фыркнула:

— А нечего ночью по кабакам шляться! Или не помнишь, как батюшка такой же приходил?

Швеи тихонько, чтобы благородные не услыхали, зашептались:

— Да это он понял, во что ему платья встанут!

— Панихида по кошельку, хи-хи-хи!

— Смерть мужьям и жабам!

— Не хочешь умирать — не будь жабой! Хи-хи-хи!

Сведя с табурета Зафиру, хозяйка присмотрелась к мебели, раздумывая, выдержит ли та пышную каштанововолосую клиентку. Решила, что выдержит — если той не взбредет в голову танцевать.

Но Константа стояла памятником самой себе. Для нее сам визит в эту дорогущую мастерскую, само дыхание всех этих тканей, притираний, кружев — и даже пыли! — были совершенно очевидной сказкой, полностью затмевающей неудобства примерки.

Нижних юбок на Константу надели в полтора раза меньше. А в платье она осталась верна вишневому бархату, расшитому ромбиками, тонкой-тонкой золотой нитью. Вырез прямоугольный, а рукава от локтей спадали вниз. Юбку обтягивать по фигуре не пришлось: бархат лег мягкими естественными складкам, скрадывающими немодную в этом сезоне пышность.

В очень похожих по фасону — но пошитых куда проще и дешевле — платьях девушки ходили смотреть на танец огней самым первым бомонским вечером. Мастерица сразу угадала правильный фасон для каждой, и теперь восхищенно цокала языком: