Он стоял, все так же раскинув руки, стараясь не делать резких движений, и впитывал чужую энергию. В ней не было угрозы. Интерес, толика страха, сомнение и… любопытство. Проклятое любопытство.

Штефан нахмурился и скосил глаза на кусты волчьей сыти. Так и есть. Девчонка, что вчера убиралась в комнате, спряталась за густыми колючими ветками и наблюдает за его омовениями. Любопытная маленькая куница.

– И долго ты в засаде сидеть собираешься? – не поворачиваясь, спросил он.

Вопрос прозвучал резко. В кустах что-то тихо треснуло. Ишь ты, молчит. Испугалась.

– Я кого спрашиваю? – грозно спросил он.

Ответа не последовало, и это его разозлило. Штефан медленно повернулся, посмотрел на раздвинувшиеся кусты и наткнулся на внимательный, совсем не испуганный взгляд огромных синих глаз, ярко сверкающих на чумазом от сажи лице. Казалось, девчонка пытается что-то для себя решить. Похоже, уже решила. Она коротко поклонилась и выставила вперед два ведра, жестами показав, что пришла за водой. И тут он вспомнил. Ну конечно! Она же немая.

– Чего стоишь? Раз пришла – набирай, – хмыкнул Штефан.

Он чуть сдвинулся в сторону, и служанка шустро проскочила мимо. Она ловко наполнила ведра, подняла их и быстро посеменила прочь, слегка сгибаясь под тяжестью своей ноши. Казалось, еще немного, и тонкая фигурка в подпоясанной грубой веревкой рубахе просто переломится, но время шло, старые кожаные башмаки споро мелькали из-под длинного подола, а девчонка неутомимо неслась вперед. И как только не поскользнется на жирном черноземе тропинки?

Он машинально наблюдал за движениями ее маленького складного тела, а сам размышлял о том, что неплохо было бы съездить в Стобард, наведаться к наместнику, посмотреть, чем тот дышит. А заодно и управляющего толкового подыскать. И с местными слугами надо что-то делать. Выглядят убогими оборванцами, позорят честь Белвиля, совсем без хозяина распустились. Но начать нужно с управляющего.

Штефан стер с лица капли. Да, так он и сделает. Поест и отправится в местную столицу. Поглядит, чем стобардская знать дышит.

Грязь снова смачно чавкнула под ногами, и он задумался. Надо бы в городе работников найти, пусть все камнем вымостят, нет сил на это болото смотреть.

Он недовольно поморщился, обвел взглядом запущенный двор и решительно направился к парадному входу.

Я завернула за угол и только тогда перевела дух. Угораздило же нарваться на арна! И чего он в такую рань поднялся? Весь Белвиль спит, а ему неймется! Еще и туман этот. Я ведь заметила графа в самый последний момент, едва успела за кусты спрятаться, думала, отсидеться смогу, да где там? У арна нюх звериный, сразу учуял, я по напрягшимся на спине мускулам поняла.

– Войко, сколько раз тебе говорить, дрова надо ровно складывать!

А вот и Салта. С утра пораньше уже орет. И почему ей вечно все не так?

Я припустила быстрее. Через полчаса общая побудка, а мне еще нужно успеть белье простирнуть и помыться. Вчера намаялась со Златкой, присела на кровать, думала, отдохну пару минут и встану, а проснулась уже утром.

За шиворот попала холодная капля, и я вздрогнула. И когда уже потеплеет? Вроде, Ожен на носу, а погода никак не наладится. Помню, когда только попала в Белвиль, все ждала, что дожди прекратятся и солнце выглянет. Время шло, с неба вместо воды белые хлопья полетели, грязь во дворе замерзла, тропинку лесную сугробами завалило, а солнце так и не появилось. «Стобард – край вечных туманов, – объяснял мне Микош. – Оно ж так и переводится со старого языка: сто – край, бард – туман. Вот так-то, девка. Знай, куда тебя судьба занесла».

Ведра оттягивали руки, но я привычно не обращала внимания на их тяжесть. Что тут идти-то осталось? Вон уже и флигель виднеется. Несколько шагов, щелястая дверь громко захлопнулась за спиной, в коридоре привычно темно.

До комнаты добежала за считанные минуты.

– Старшая заходила, – встретила меня соседка.

Она сидела на постели, и в сером утреннем свете многочисленные синяки на ее белой коже выглядели устрашающе. Мне тут же вспомнилось, каким я увидела арна у дождевой бочки: на смуглой коже капли воды блестят, мокрые подштанники плотно облепили ноги и ягодицы, влажные длинные волосы спадают на бугрящуюся мышцами спину, руки сплошь темными волосами покрыты. И грудь тоже, но это уж я потом разглядела, когда он повернулся. А еще мне показалось, что я когти видела – черные, острые, слегка загнутые. Такими кожу пропороть – раз плюнуть.

«Больно?» – с сочувствием взглянула на Златку.

– Не бери к сердцу, – отмахнулась та. – Это только выглядит ужасно, а так ничего, терпимо.

Как же, терпимо! Вон царапины какие глубокие!

– И охота тебе все время воду таскать? – вздохнула Златка. – Чай, не благородная, каждый день мыться.

Благородная не благородная, а к грязи так и не привыкла за два года. Все тело зудит и уснуть не могу, если вечером мокрой тряпицей не оботрусь.

Я поставила ведра на пол рядом с табуреткой, налила немного воды в таз и скинула рубаху. Кожа тут же покрылась пупырышками. Ох уж этот холод Белвиля…

Я провела тряпкой по шее, вытерла лицо и руки, посмотрела на почерневшую воду и грустно вздохнула. Без мыла тут не обойтись, а мое еще третьего дня закончилось. Как ни растягивала, а до ярмарочной распродажи все равно не хватило…

– Возьми у меня на полке, в старой банке из-под масла, – словно услышала мои мысли Злата. – Я вчера в бане кусок стащила, пока арн не видел, – она хитро улыбнулась и подмигнула. – Не задаром же честь девичью отдавать?

Ну, положим, с честью девичьей Златка уже лет десять как рассталась, сама рассказывала, а вот предприимчивости соседке не занимать.

Я заглянула в банку и обнаружила там небольшой кусочек душистого мыла – белого, пахнущего розами и жасмином, с красивыми выпуклыми узорами и маленьким штампом дома Шартен. Оно словно пришло из той, другой жизни, про которую я уже начинала забывать, и на душе стало тоскливо.

– Эй, ты чего замерла? – окликнула меня соседка. – Опоздаешь – Салта с тебя голову снимет! Давай быстрее!

Это да. Салта терпеть не может, когда кто-либо на работу опаздывает. Мы ведь с Милицей должны до завтрака управиться: дров натаскать, камины в гостиной и кабинете вычистить и растопить, убрать за собой все, чтобы, не дай Создательница, и соринки нигде не осталось. И только потом можем свою миску каши получить с ломтем черствого хлеба.

– А я думала, ты теперь совсем умываться не будешь, – задумчиво обронила Златка.

Я тоже так думала. А вот как походила неряхой, так и передумала. Не смогу. К тому же и арн на меня внимания не обращает, вон, сколько раз уж виделись, а он как на пустое место смотрит.

Я торопливо намылила тряпицу, провела ею по щекам и принялась оттирать черные следы. Спустя несколько минут вода в тазике стала темной, а мое лицо приобрело свой первоначальный цвет.

Во дворе раздался звон колокола. Два удара. Значит, до начала общего сбора осталось пятнадцать минут.

– Красивая ты все-таки девка, Илинка, – задумчиво сказала Злата, наблюдая, как я заплетаю волосы. – Недаром на тебя Данко заглядывается. Зря ты от него нос воротишь, он парень хоть куда. Жила бы сейчас, как сыр в масле, и не в нашей конуре, а в башне. И ела бы досыта, и спала, сколько вздумается.

Соседка вздохнула, видимо, представив, каково это – с утра до ночи ничего не делать и теплые калачи есть, а я только рукой махнула. Ни к чему мне Данко, да и остальные охранники тоже. Не для меня такая жизнь – без венца, без любви, по одной только выгоде. Нельзя мне через себя переступать, Паница не раз говорила, чтобы я за честь свою держалась и на что попало ее не разменивала.

«Как бы плохо ни было, терпи, – наставляла она меня в тот последний день. – И честь девичью блюди, на блага мирские не разменивай».

– Ты чего застыла? Не слышишь? Колокол бьет! – поторопила меня Златка, и я, затянув на рубахе пояс, выскочила за дверь.