Пытаясь унять дрожащие руки и страх, думаю, что это всего лишь подвал, в котором хранят инструменты. Открываю люк и фонариком освещаю кромешную темноту. Глубоко. Не видно ничего, кроме приставленной деревянной лестницы, не внушающей доверия. Ледяные мурашки пробегают по телу от одной только мысли, что нужно спуститься в эту темную дыру.

Садясь на корточки, делаю глубокий вдох и начинаю медленный поход в бездну. Ветхая лестница заставляет замирать мое сердце, прогибаясь от каждого следующего шага. Ступени издают невыносимый звук, похожий на скрипку в руках неопытного человека. Но неожиданно, путь длиной в пару седых волос, резко заканчивается, когда я нащупываю ногой твердый пол. Поворачиваюсь в темноту и освещаю пол, выложенный белой плиткой. В надежде найти освещение, я подсвечиваю потолок и замечаю висящие провода, оканчивающиеся лампочками. Выключатель оказывается справа от меня. Нажимаю его.

Когда свет зажигается, я не сразу понимаю, что передо мной. Комната размером в половину площади первого этажа напоминает мастерскую. Белая плитка, выложенная на высоту роста взрослого человека, сверкает глянцевым блеском. По углам комнаты стоят деревянные стеллажи со строительными инструментами. Слева от меня располагается морозильная камера, как у мороженщика, но мой взгляд ползет дальше, задерживаясь на железной двери с другой стороны подвала. Она выглядит настолько ужасающе, что по моему телу пробегает холодок, оставив ощущение липкого пота.

Делая медленные шаги вперед, я чувствую темную ауру это места. Оно жуткое. Каждый мой шаг похож на ходьбу по тонкому льду на краю обрыва. Еще немного – и я узнаю, что за этой дверью, но сомневаюсь, хочу ли я это знать.

– Сестренка? Ты здесь? – шепчу, в надежде не услышать ответа.

Достаю травматический пистолет, протягиваю руку к двери и резко тяну ее на себя. К моему удивлению, дверь не оказывает ни малейшего сопротивления, оставшись свободно болтаться в левой руке. Пусто. Здесь ее нет. Но сама комната, открывшаяся моему взору, разжигает во мне чувство отвращения: белая плитка, такая же вылизанная, что и снаружи, в сочетании с железной кроватью, покрывшейся ржавчиной, создает ощущение тюремной камеры. В углу стоит маленький деревянный столик, стул и ведро. Это все. Я даже не хочу думать, для чего использовалась эта комната.

«Что же здесь происходит?!» – разносится в моей голове, когда я резко оборачиваюсь назад, осматриваясь по сторонам. Инструменты на полках теперь выглядят как орудия пыток или убийства. Я подхожу к ним, но не нахожу взглядом ничего подозрительного. Мне не нравится это помещение, оно пахнет гнилью и сыростью. Дальше я подхожу к морозильной камере, открываю ее и резко отпрыгиваю назад, ошпаренная как ударом тока. Крышка падает так громко, что я непроизвольно хлопаю глазами.

«Этого не может быть!» – слышу едва различимую мысль за громким гулом разогнавшегося пульса.

«Воздух! Мне нужен воздух. Я хочу наверх. Я не верю! Этого не может быть! Мне показалось» – меня пробивает мелкой дрожью, когда я падаю на пол. В ушах звенит сирена, похожая на проходящий мимо паровоз. Приступ рвоты подкатывает к горлу, стремясь вырваться наружу. Я закрываю глаза руками, мечтая оказаться в другом месте. Мысли никак не могут собраться, но я уже знаю ответ:

Это она… Моя сестренка лежит в морозильнике…

2

За день до происшествия.

– Алло, привет. – будит меня голос Кэтти.

– Привет. – отвечаю сонным голосом в трубку телефона.

– Я тебя разбудила?

– Да, но не страшно. – отвечаю, смотря на будильник, который показывает девять часов. – А ты чего так рано?

– Да блин спать не могла. Этот придурок меня разозлил. – слышалось, что она была рассержена.

– Что опять случилось? – от ее слов я проснулась, как после кружки эспрессо.

– Ничего. Давай сегодня вечером встретимся в баре?

– В баре? Все так серьезно? – мне хотелось пошутить.

– Да, часов в восемь. Хорошо? – чувствовалась нервозность в ее голосе.

– Ну – задумалась я, – ладно. Давай тогда в нашем логове.

– Окей. – после этих слов в трубке слышатся гудки завершенного вызова.

Кэтти явно была не в духе. Не знаю, что у нее случилось, но вечер, похоже, обещает пройти за бокалом вина или текилы.

Я подхожу к зеркалу, смотрю на брюнетку с впалыми глазами цвета мокрой грязи, и улыбаюсь ей. Может, она не так прекрасна, как мне хотелось бы, но мы живем в одной шкуре, поэтому я учусь радоваться ей.

Дальше наливаю себе кофе и думаю о том, как через полчаса снова почувствую манящий запах пороховой гари. Закрываю глаза, представляю себя в темной комнате учебного тира: шесть перегородок, шесть человек и шесть целей. Ученики стоят за своими отсеками и готовы выполнять команды инструктора. Мое тело принимает стойку готовности, мышцы напрягаются, но дыхание ровное, как волна в утреннюю гладь. Во рту пролетает всего одно слово – и я стреляю. Точно, холодно, беспристрастно, как наемный убийца. Когда-нибудь я обязательно так научусь, но сегодня мне нужно не опоздать на пятое занятие, которое вот-вот начнется. А я очень не люблю опаздывать. В такие моменты я чувствую себя провинившимся ребенком.

По пути в ванную комнату, пританцовывая, снимаю с себя лифчик и кидаю его на диван, который уже завален вещами. Смотрю на эту груду хлама и улыбаюсь. Когда живешь один, можно разгуливать по дому голышом, танцевать безумные и несуразные танцы или раскидывать вещи, и никто тебя не упрекнет. Но этой свободе и хаосу я научилась совсем недавно. Будь «этот человек», как я его называю, все еще со мной – в квартире был бы идеальный порядок.

Будильник на телефоне громко вторгается в мои размышления и предупреждает, что осталось всего 20 минут. Со скоростью бегуна, мчащегося на марафоне, я споласкиваю себя холодной водой, чищу зубы, умываюсь и накидываю спортивную одежду. Новые кроссовки, стоящие в коридоре, смотрят на меня будто с вызовом: «Ну же! Проверь нас!». Недолго споря с собой, затягиваю шнурки и выбегаю в подъезд. До тира бежать 10 минут, но у меня осталось всего 8.

Я чувствую азартность момента. От одного осознания, что я могу проиграть, мое тело наполняется жгучей яростью. Сегодня не тот день, когда я сдамся или опоздаю.

***

– Еще минута – и вы бы опоздали, – встречает меня инструктор в дверях.

– Но не опоздала же, – запыхаясь, пытаюсь неуклюже пошутить, отпивая воду из бутылки.

– У вас всего одна минута на подготовку. Приходить следует заранее. – отчитывает строгий голос низкорослого и слегка пухлого мужчины.

Но я знаю, что Боб слишком добрый. Я догадалась об этом в первый же день, увидев морщинки на его 40-летнем лице. Такие морщинки встречаются у людей, которые любят посмеяться над самими собой. Эти тонкие лучики будто солнышком озаряют его глаза. Но в тире им не место. Поэтому строгий взгляд и голос – единственное оружие против опаздывающих учеников, вроде меня.

– Сегодня наша мишень – голова соперника. Вы должны попасть четко в цель, – говорит инструктор. – Начали!

Я непроизвольно моргаю, услышав первый выстрел. Занятие началось. Но я не тороплюсь в отличие от других учеников. Мне нужно время сосредоточиться, чтобы выстрелить. Глубоко вдыхаю запах сгоревшего дыма, закрываю глаза и представляю ЕГО. По телу пробегают мурашки, такие же как в холодные вечера, когда я боялась его возвращения. «Он больше не властен надо мной. Его больше нет рядом. Теперь я сама по себе» – шепчу мантру. Открываю глаза, в которых нет страха, а есть только ненависть и боль, и медленно выдыхаю, шепотом произнося его имя. Снимаю предохранитель и стреляю. Пистолет, тяжелый и мощный, как граната, дергается, отдавая сопротивлением в плечо, но я не обращаю внимания на отдачу. Мой взгляд направлен четко в цель.

– Прекратить огонь! – кричит инструктор, чтобы его можно было услышать сквозь грохот и шум раздающихся выстрелов. – Оружие к осмотру.

Я извлекаю магазин из рукоятки, отвожу затвор назад, извлекаю стреляную гильзу и показываю открытый патронник.