– Ни одного?

– Ни одного. Так что давайте выкладывайте как на духу, а то придется попотеть в участке.

Я молчал.

– Вас наняли ее родственники? – неожиданно спросил он.

Я отрицательно мотнул головой.

– Последнего, кто пытался это сделать, отправили за госсчет дороги строить.

– Прекрасно, – сказал я. – Только я ничего не понимаю. Что он пытался сделать?

– Прижать доктора, – сказал блондин неуверенно.

– Жаль, что я этого не умею, – сказал я. – Но судя по виду, прижать его ничего не стоит.

– Такой тон до добра не доведет, – сказал он.

– Ладно, – сказал я. – Давайте по-другому. Знать не знаю этого Олмора, ни разу о нем не слышал, и мне нет до него дела. Приехал я сюда повидаться с приятелем и полюбоваться видами. Если же занимаюсь кое-чем еще, то это никого не касается. А если вам что не по душе, поехали в участок и поговорим с дежурным офицером.

Он тяжело повозил ногой по подножке и с недоверием взглянул на меня.

– Правда? – спросил он тягуче.

– Правда.

– Дьявол! Наш доктор явно сбрендил. – Он оглянулся через плечо на дом. – Ему бы самому надо показаться доктору. – И, невесело рассмеявшись, он убрал ногу с подножки и взъерошил свои жесткие волосы. – Ладно, валите отсюда. И держитесь подальше от нашей резервации – меньше наживете врагов.

Я снова включил стартер и, когда мотор завелся, вежливо спросил:

– А как поживает Эл Норгаард?

– Вы знали Эла? – уставился он на меня.

– Знал. Пару лет назад мы вели тут одно дело… Тогда начальником полиции был еще Уэкс.

– Эл сейчас в военной полиции. Мне бы на его место, – сказал Дегармо со вздохом и, уже отходя, резко повернулся на каблуках. – Валите отсюда, пока я добрый.

Тяжелым шагом он пересек улицу и вошел во двор Олмора.

Я выжал сцепление и тронул. По дороге в город я прислушивался к собственным мыслям. Они судорожно метались из стороны в сторону, словно тонкие пальцы доктора Олмора, сдвигающие и раздвигающие занавеску.

В Лос-Анджелесе я пообедал и забежал в Кауэнга-билдинг проверить в своей конторе почту. Оттуда я позвонил Кингсли.

– С Лейвери я виделся, – сообщил я. – Он наговорил мне кучу пакостей, и вполне искренне. Попытка его подзавести особых результатов не дала. Мне по-прежнему кажется, что они поссорились, но он все же не теряет надежду снова наладить отношения.

– Тогда он, видимо, знает, где она, – сказал Кингсли.

– Может, знает, а может, и нет. Кстати, на улице, где живет Лейвери, со мной произошла любопытная история. Там в квартале всего два дома. И второй из них принадлежит некоему доктору Олмору.

Я вкратце рассказал ему про свое приключение. Немного помолчав, он спросил:

– Доктора зовут Альберт?

– Да.

– Одно время он лечил Кристл. Несколько раз приходил к нам, когда… в общем, когда она перепивала. Сразу же хватается за шприц. А жена у него… обождите-ка, что-то там было с его женой… Ну да, покончила самоубийством.

– Когда?

– Не помню. Довольно давно. Я с ними не особенно общался. Что собираетесь делать дальше?

– Собираюсь на Пумье озеро, хотя ехать уже немного поздновато.

Он сказал, что времени у меня достаточно, к тому же в горах темнеет на час позже.

Я ответил, что тогда все прекрасно, и мы положили трубки.

Сан-Бернардино пекся в мареве послеполуденного солнца. Жара стояла такая, что обжигало язык. Ловя ртом воздух, я остановился купить фляжку спиртного на случай, если обессилю в дороге, и начал долгий подъем к Крестлайну. Через пятнадцать миль шоссе взобралось на пять тысяч футов, но прохладнее не стало. Еще через пятнадцать миль я въехал в окруженный высокими соснами поселок Бьющие Ключи. Там и было всего-то что заправка да дощатый магазинчик, зато свежо, как в раю. До конца пути жары больше не чувствовалось.

Дамбу на Пумьем озере охраняли вооруженные часовые: двое по концам, один – посередине. Первый приказал мне при въезде закрыть окна. Метрах в ста от дамбы по воде тянулась веревка с пробковыми поплавками, преграждавшая путь лодкам. Других примет военного времени я не заметил.

По голубой воде скользили каноэ, тарахтели моторки и, как разгулявшиеся мальчишки, заходя на крутые виражи и вздымая широкие полосы пены, пижонили быстроходные катера. Девушки в них повизгивали и окунали руки в воду. Покачиваясь на волнах, там и сям сидели рыбаки, которые заплатили за рыбалку по два доллара и теперь пытались подцепить хоть какую-нибудь рыбешку, чтобы компенсировать затраты.

Шоссе скользнуло вдоль гранитного склона, и впереди открылось луговое разнотравье, где отцветали дикие ирисы, белый и фиолетовый люпин, дубровка, водосбор, мята и пустырник. Высокие красноватые сосны вздымали к безоблачному небу свои вершины. Шоссе снова повернуло к озеру, и пейзаж расцветился девицами в пляжных сандалиях на толстой подошве, в ярких брючках или с голыми ляжками, с лентами в волосах или в крестьянских косынках. Через дорогу то и дело осторожно переезжали велосипедисты и время от времени с треском проносились возбужденные юнцы на мотороллерах.

В миле от поселка шоссе разветвлялось, в горы уползала дорога поуже. На грубой деревянной доске было написано: «Оленье озерцо – 1 ³/₄ мили». Я свернул. Первую половину пути на склонах кое-где попадались коттеджи, потом они исчезли. Наконец у очень узкого проселка я увидел еще один деревянный указатель: «Оленье озерцо. Частная дорога. Посторонним проезд воспрещен».

Я повернул туда «крайслер» и пополз в тишине, объезжая огромные гранитные глыбы, мимо небольшого водопада, сквозь лабиринт черных дубов, буков и зарослей толокнянки. На ветке пронзительно свистнула сойка, потом на меня заверещала белка, зло стукнув лапкой по сосновой шишке. Дятел с алой грудкой бросил долбить кору, глянул на меня бусинкой глаза, затем перескочил на другую сторону ствола и глянул второй бусинкой. Я подъехал к воротам из пяти перекладин, где висела последняя вывеска.

За воротами дорога покрутилась еще с сотню ярдов, и внезапно между деревьями, травой и скалами блеснуло небольшое овальное озеро, похожее на каплю росы в ложбинке зеленого листа. У ближнего края его пересекала грубая бетонная плотина с веревочными перилами поверху и старым мельничным колесом сбоку. Рядом был домик из неотесанной сосны.

На противоположной стороне – длинным путем по дороге, коротким через плотину – у воды стоял большой коттедж из красного мамонтового дерева, а дальше, на солидном расстоянии друг от друга, виднелись еще два коттеджа. Все три были заперты, с занавешенными окнами и имели заброшенный вид. На стеклах первого коттеджа висели оранжево-желтые жалюзи, на воду смотрела застекленная веранда из двенадцати рам.

У дальнего конца озера виднелось что-то похожее на маленький пирс и рядом – дощатый павильон для оркестра. На павильоне висел иссохший деревянный щит с надписью большими белыми буквами: «Пристань Килкаре». Не найдя смысла в подобной надписи в подобном месте, я вышел из машины и стал спускаться к ближнему дому. Где-то позади него ухал топор.

Я забарабанил в дверь. Стук топора прекратился, и до меня долетел громкий голос. Я присел на камень и закурил. Послышались шаги – шаркающие, неровные, – и из-за угла показался человек с грубым, обветренным лицом. В руке он держал топор.

Невысокий и очень плотный, этот человек хромал – при каждом шаге он подкидывал негнущуюся правую ногу и тащил ее по кругу. Подбородок его покрывала темная щетина, голубые глаза смотрели спокойно, а давно не стриженные седые волосы падали на уши. На нем были синие хлопчатобумажные штаны и синяя рубашка, открытая на мускулистой загорелой шее. Из уголка губ свешивалась сигарета.

– Вам чего? – спросил он хриплым голосом. Выговор был не местный.

– Мистер Билл Чесс?

– Он самый.

Я встал, вынул из кармана записку Кингсли и протянул ему. Он искоса глянул на нее, тяжело захромал к дому и вернулся с очками на носу. Внимательно прочтя записку два раза, он убрал ее в карман рубахи, застегнул пуговицу и протянул мне руку.