Николь зажигает ароматические свечи в стеклянных подсвечниках, тоже с надписями: «Любовь. Душа. Сострадание».

– Сейчас я преисполнена сострадания, – серьезно объясняет Николь, заметив, куда я смотрю. – Сострадание совершенствует душу. Оно делает нас человечными.

Я изумленно хлопаю глазами. Сострадание? В жизни от нее такого не слыхала.

– Полностью согласна! – пылко соглашаюсь я, пока она лезет в ящик комода за плойкой. – Знаешь, я иногда подумываю, что мы могли бы больше делать для людей в нашем магазине. Кулинарную группу для пожилых, например, или еще что-нибудь?

Может, мы могли бы стать ближе как сестры, думаю я. Начнем новый проект, который объединит нас… Но тут Николь поворачивается и устремляет на меня отсутствующий взгляд.

– Я не об этом дурацком магазине, – жалостливо бросает она. – Вечно вы с мамой только о нем и думаете.

О дурацком магазине?! Меня охватывает негодование. А не этот дурацкий магазин дает ей крышу над головой? Не оттуда ли взялись деньги на ее свадьбу?

Вслух я ничего этого не говорю: стараюсь быть позитивной и участливой.

– Это сострадание к себе, – мудро изрекает Николь. – Это твой поиск. Обрести свой свет и заставить его сиять.

– Конечно, – бормочу я, слегка сбитая с толку. – Просто я подумала, что некоторым из наших клиентов бывает одиноко…

И понимаю, что Николь меня не слушает.

– Сострадание – очень важный принцип буддизма, – сообщает она, включая плойку разогреваться. – И если сострадание не распространяется на тебя самого, то оно несовершенно. Это из высказываний Будды. Тебе бы заняться этим, Фикси. Это как…

Я жду, как что же это окажется, и наконец понимаю, что она уже все сказала.

– Может, когда-нибудь, – киваю я. – Наверняка.

– Моя преподавательница йоги, Анита, говорит, что мне сейчас надо избегать категоричных заявлений, – добавляет Николь. – Мне сейчас надо разгонять эндорфины, потому что в отсутствие Дрю я совершенно уязвима.

Она окидывает меня серьезным взглядом.

– Я могу завить спиралью.

– Хорошо, – быстро говорю я. – Просто ужасно. Бедняжка.

– Анита советует мне ставить себя на первое место, – продолжает Николь. – Позаботиться о себе. И знаешь что? Принято думать о других, но иногда надо сказать: «Пошло оно все, я важнее. Я этого заслуживаю». Садись.

Николь кивает на стул, и я сажусь. Она расчесывает мои волосы, сбрызгивает каким-то средством из пульверизатора, отделяет прядь и накручивает ее.

Я замечаю на туалетном столике книжку «Твоя звериная психологическая сущность», и Николь следует за моим взглядом, делая плойкой тугое колечко.

– Я еще занимаюсь психологическим типированием, – говорит она. – Я стрекоза. Дам тебе вопросник. И ты сможешь организовать свою жизнь в соответствии… – Она умолкает и критически смотрит на следующий завиток. – У тебя ведь волосы не блестят?

– Нет, – подтверждаю я, – не блестят.

Волосы у меня такой же длины, как у Николь, – до лопаток. Но если у нее они ниспадают, сверкая и переливаясь разными оттенками, то мои просто висят. Николь снова обрызгивает мою голову из пульверизатора и натягивает волосы так туго, что на глазах у меня выступают слезы.

– Ты знаешь, что у Райана есть подружка? – спрашивает она. – Ариана. В смысле, я не знаю, Фикси, на что ты рассчитываешь, но…

– Лейла говорит, они расстались, – вставляю я чересчур поспешно.

– В самом деле? – Николь строит недоверчивую гримасу и берется за следующую прядь. – Я подписана на Ариану в Инстаграме. Она изумительна. И тоже склонна к состраданию. Посредством кулинарии.

– Да-да, – с нарочитой небрежностью бросаю я. – Ну, теперь они разошлись, и…

– Вот она, погляди. – И тычет мобильник мне под нос. Я сейчас озверею. – Она такая позитивная. Однажды я прокомментировала ее гранатовый салат, и она мне ответила.

Хочется взвыть: «Убери от меня куда подальше всех девушек Райана, хоть бывших, хоть настоящих, хоть каких!» Но я выдам свою неуверенность, так что рта лучше не открывать. У Николь и в мыслях нет меня мучить: не настолько она думает о других. Она прокручивает фотографии, наверное, ищет свой комментарий. Закрыть бы глаза, но деваться некуда, и я угрюмо пялюсь, как блондинка в калифорнийском антураже занимается йогой, готовит и гоняет на роликах в коротеньких шортах.

Видела я уже ее в Инстаграме. А вы как думали? То подписываюсь на нее, то отписываюсь, потом опять подписываюсь. Она, наверное, чокнутой меня считает, если вообще заметила: у нее 26 600 подписчиков.

– Вот! – Николь останавливается на снимке, где Ариана в розовом топике и легинсах в позе гурии подносит к камере блюдо с салатом.

– Так она готовит или упражнениями занимается? – спрашиваю я наконец.

– И то и другое, – говорит Николь. – Это ее новое хобби. Она готовит и одновременно занимается спортом.

– Ясно. – Я стараюсь не зацикливаться на белоснежных зубах и идеально круглой попке Арианы. – Ну, что ж, молодец.

Едва Николь закручивает очередную прядь, у нее тренькает телефон.

– Ой. – Она хмурится, читая эсэмэску. – Мне надо идти.

Она откладывает плойку и тянется за сумкой.

– Извини, – добавляет она, словно после раздумья. – Джули из нашей группы по йоге ждет в метро. Я обещала ее встретить, а то она здесь не бывала ни разу.

– Ты уходишь? – в ужасе спрашиваю я. – А мои волосы?

– Я начала, – говорит Николь. – Закончить ты можешь сама.

– Нет, не могу!

Смотрюсь в зеркало, и меня в дрожь бросает. Полголовы – завитушки колечками. А остальное висит унылое, как девица, которую не пригласили на танец.

– Доделай, пожалуйста! – умоляю я. – Это же быстро!

– Но Джули ждет! – говорит Николь. – Она здесь!

– Она сама добраться может…

– Но так нельзя! – Николь задета. – Фикси, нельзя быть такой эгоисткой. Помни: мой муж на другом конце света. У меня очень тяжелый период.

Раздается звонок, и она подносит телефон к уху.

– Привет, Дрю! – раздраженно говорит она. – Я занята, понимаешь? Потом перезвоню.

Она отсоединяется и возмущенно смотрит на меня.

– Дружеские отношения для меня сейчас жизненно необходимы, чтобы привести в порядок эндорфины. А ты хочешь, чтобы я торчала тут и возилась с твоей прической?

Я сразу осознаю собственную ничтожность.

– Извини, – униженно бормочу я. – Конечно, я сама доделаю. Ты иди.

– Спасибо, – отчеканивает Николь. – И задуй свечи, когда будешь уходить. Или…

И она умолкает в своей обычной манере.

– Я все сделаю, – торопливо говорю я. – Спасибо тебе!

Она выходит из комнаты, а я берусь за плойку. Обматываю вокруг нее прядь, тщетно пытаясь не обжечь пальцы, потом отпускаю и в панике смотрю на волосы.

Каким-то образом я закрутила их назад. Вид идиотский.

Пытаюсь еще раз, снова обжигаю пальцы и сдаюсь. Не могу я сидеть и накручивать кудряшки, пока мама работает. Скреплю волосы заколкой. Отлично будет смотреться.

Я выключаю плойку, задуваю свечи, поправляю табличку, гласящую «Поверь – и ты на полпути к цели», и выхожу из комнаты. Иду в спальню, хватаю одну из новых заколок и скручиваю волосы в узел. Надеваю самое короткое черное платье: однажды Райан сказал, что у меня ноги – отпад. И быстренько крашусь, стараясь не думать, какой унылой британской мышью выгляжу по сравнению с Арианой.

Тут из маминой комнаты слышится шум, и я отрываюсь от зеркала. Хватит с собой нянчиться, там, наверное, помощь нужна.

У мамы всего два стильных платья, и она никогда не ходит за покупками («Дорогая, это не для меня»). Но она такая стройная, что отлично смотрится в простой голубенькой блузке и туфлях из благотворительного магазина. Она сидит за своим изогнутым туалетным столиком, а я забралась на кровать и передаю ей содержимое моей косметички (мама целую вечность ходит с одним и тем же набором, и хороших оттенков там уже не осталось).

– Как день прошел? – спрашивает она, нанося тональный крем на кончики пальцев.

– Очень удачно. Приходила супружеская пара, хотели оснастить свою кухню. Скупили все.