И я протянул Антону Дерябину письмо, написанное красными как кровь чернилами.

Прочитав письмо, Дерябин долго с подозрением смотрел на меня, потом вдруг спросил:

- Желание славы, значит?

- Точно, - ответил я.

- Как у Пушкина в стихах, значит?

- Как у Пушкина, - подтвердил я.

- Значит, "желаю славы я". - Дерябин поднял вверх руку, как Пушкин в кинокартине про Пушкина, и продолжал декламировать: - "...чтоб именем моим... всё, всё вокруг тебя звучало обо мне!.."

От этих слов у меня всё внутри как на карусели поехало, я же сам всё это чувствовал, только я так сказать не мог. А так-то я ведь всё и делал, чтобы, как это... именем моим... именем Алексея Завитайкина всё... вокруг Тани Кузовлевой... всё, значит, чтобы звучало обо мне...

- Я сейчас спишу, - сказал я, доставая из кармана авторучку и блокнот.

- Между прочим, - сказал Дерябин в то самое время, когда я записывал слова Пушкина, - когда Пушкин влюбился в Анну Керн, он не воровал себя у своих родителей!..

Я перестал записывать слова Пушкина, медленно поднял голову и грозно спросил:

- А что он делал?

- Он написал стихотворение "Я помню чудное мгновенье", - в рифму ответил Дерябин. - Конечно, стихи могут писать не все, но вот, например, вчера какая-то девчонка тринадцати лет поставила мировой рекорд по плаванию. И сразу же прославилась.

Это был какой-то такой намёк, который я не мог простить Дерябину.

- А ты знаешь, - заорал я на Дерябина так, как этого никогда бы не сделал мой брат, - что Моцарт, когда ему было десять лет, он не сидел на брёвнах и не играл на нарисованном рояле, а выступал в Европе с концертами!

Дерябин моего Моцарта проглотил почему-то без всякой обиды и как ни в чём не бывало снова принялся за своё "А вы знаете".

- Я всё знаю, что ты меня спросишь, - сказал я, окончательно переходя на "ты". (А сколько можно "выкать" этому Дерябину-Скрябину.) - Я только не знаю, ты подбросишь письмо моим родителям или нет?

- Понимаете, Завитайкин, - вздохнул Дерябин, - мне, пожалуй, это будет трудно сделать.

- Чего ж тут трудного? Пробежать пятьдесят метров с конвертом в руках и опустить его незаметно в окно?

- Мне будет тяжело не физически, - пояснил Дерябин. - Мне будет морально тяжело.

- Это ещё почему же?

- Потому что... я, видите ли... я тоже влюблён в Таню!.. Конечно, продолжал тихо говорить Дерябин, - мешать вам было бы нечестно с моей стороны... но помогать вам мне... Было бы нечестно с вашей стороны...

Вообще-то мне показалось, что насчёт своей любви к Тане Кузовлевой Дерябин всё выдумал сейчас же. Выдумал, чтобы не участвовать в этой, чего скрывать, рискованной операции. Но уж больно у Дерябина был очень расстроенный вид. А может, и не выдумал? Просто скрывал, и всё. И всё равно эта новость меня очень расстроила.

- И вообще, - тихо и растерянно добавил Дерябин, - как честный человек, я должен перед вами извиниться... Дело в том, что я вам играл вовсе не эпиталаму, а этюд Скрябина!..

Теперь пришлось растеряться и мне, потому что как же я мог отличить эпиталаму от этюда Скрябина, если я не слышал ни одного звука, а только видел, как прыгали по фанере пальцы Дерябина.

- Попугая мне простить не можешь! Роялист проклятый!.. - сказал я противным голосом. - Подожди, я его ещё научу приёмам самбо, он весь ваш дом расшвыряет!

Я не знаю, может, мне почудилось, но Дерябин-Скрябин вдруг как будто бы приподнялся с испуга в воздух и перелетел в одну секунду во двор своей дачи.

Затем он пискнул "детективный ребёнок!" и, как мне показалось, влетел вместе со своей музыкальной доской в окно своей комнаты. А я опустился на бревно и стал постепенно успокаиваться. Когда я немного успокоился, я стал пересчитывать в уме своих врагов: Сергей Мешков, Антон Дерябин, Васька Сусанин, Юрий Корняков, Вадим Лютатовский, Бондаренко, Чучилин, Зотов... Кругом одни враги... Кого же мне попросить подбросить письмо?.. Может, какого-нибудь мальчишку из соседнего дачного посёлка?

- Завитай, скажи, как папину бритву тупишь? - спросил меня кто-то за моей спиной.

Я оглянулся и увидел ещё одного своего врага - Николая Тулькина.

- Ты, может, по ночам меня гипнотизируешь? - спросил ещё раз Тулькин. Ну скажи... а то отец меня уже третий раз выпорол...

Я стал смотреть на Тулькина так, как будто я его действительно гипнотизировал, думая о том, что, с одной стороны, лучшего кандидата для сообщника, чем Тулькин, не придумаешь: Тулькин любит читать книги про шпионов, вон и сейчас у него из-под мышки торчит какая-то зачитанная лапша. Но, с другой стороны, он почему-то ненавидел всех девчонок подряд, может, потому, что у него пять сестер в семье и ни одного брата, и поэтому он вряд ли согласится помогать мне даже в обмен на тайну про папину бритву, которую я, по словам Тулькина, каждую ночь туплю.

Я ещё немного погипнотизировал Тулькина глазами и сказал:

- Хорошо, - сказал я, - тайну бритвы я тебе открою, так и быть. - С этими словами я достал из кармана коробочку из-под чего-то американского, из-под чего, я не разобрал, может быть, из-под грима или пудры, потому что внизу написано "Голливуд" (это я разобрал!) и "мэйд ин юса" - "сделано в Америке". В этой коробке я хранил на всякий случай таблетки питьевой соды. Высыпав таблетки на ладонь, я стал их пересчитывать.

- А это у тебя что такое? - спросил Тулькин.

Я знал, что он обязательно задаст мне этот вопрос.

- Таблетки, - сказал я.

- От чего? - спросил Тулькин.

- Не от чего, а для чего! - объяснил я.

- А для чего? - спросил Тулькин, изгибая свою длинную шею, как страус.

- Таблетки... чтобы видеть сны...

- Какие сны? - насторожился Тулькин.

- Интересные, конечно, - сказал я и, чтобы окончательно добить Тулькина, добавил: - Детективные, широкоформатные и цветные... Одна таблетка на одну серию... Сделано в Америке... - Я ткнул пальцем в "мэйд ин юса". - В Голливуде... - Я ткнул пальцем в слово "Голливуд".

- А сны короткие или длинные? - спросил Тулькин, облизываясь, как голодная кошка.

- Полнометражные, - отрезал я, пряча коробочку с содовыми таблетками в карман. - Значит, тебя интересует, как я туплю бритву твоего отца?

Тулькин облизнулся и молча кивнул головой.

- Только услуга за услугу... - Я оглянулся по сторонам: - Письмо подбросишь?

- Какое письмо?

Я приложил пальцы к губам, схватил Тулькина за руку и потащил в кусты. Там я в третий раз достал из-за рубашки письмо, написанное красными чернилами, и сказал:

- Вот это... Детективное...

Тулькин посмотрел с уважением на письмо, вытащил из кармана кожаные перчатки и надел их.

- Чтобы отпечатки пальцев не оставлять, - пояснил он, впиваясь глазами в мои каракули.

Рассказ четвёртый

СООБЩНИК ТУЛЬКИН

Пока Тулькин, впившись глазами в бумагу, читал моё письмо так, как будто он учил его наизусть, я всё смотрел на Тулькина и всё думал: откуда у него появилась висящая на груди медаль и за что он её получил? Тем более что эта медаль мне была очень знакома, я её где-то уже видел... И тут я вдруг сразу же вспомнил, где и у кого я видел эту медаль... У собаки Тулькина - на её ошейнике. У Гальды... Она получила эту медаль на какой-то собачьей выставке... Ну Тулькин! Я от него этого не ожидал. Если я так переживаю из-за этой медали, то я представляю, как из-за неё мучается собака. Ведь она же бессловесное животное. Ей, может быть, хотелось бы пойти на выставку в комитет и пожаловаться на Тулькина, а как она может пожаловаться: только разве что полает на членов комитета, но они разве поймут, в чём дело. Я уже стал фантазировать, как можно помочь Гальде, но в это время Тулькин посмотрел на меня.

- Кровью писал? - спросил Тулькин не своим голосом, прочитав моё письмо, написанное красными чернилами.

- Спрашиваешь, - ответил я.

- Сразу набело?

- Как же тебе - сразу! - возмутился я. - Попробуй напиши сразу такое письмо... Сто черновиков исписал!..