Сам комплекс оказался дальше, чем мы думали, и, к нашему удивлению, состоял в основном из готовых домиков. Перед одним из них был стенд с надписями на нескольких языках, подсвеченный прожектором. Здесь вновь прибывшим предстояло разделиться: мужчин отправляли в так называемый «Распределитель D», а женщин и детей – в домик за стендом.

– Ну что, увидимся позже? – сказал я Изобель.

Она, наклонившись, коснулась губами моей щеки. Я поцеловал Салли. Затем они вошли в домик, а я остался один на один с чемоданом.

Указатели привели меня к «Распределителю D». Там мне велели сдать чемодан на досмотр и раздеться. Я нехотя подчинился, и вещи унесли. Потом меня отправили под горячий душ и заставили начисто вымыться. Выйдя из душа, я получил полотенце и какую-то грубую одежду. На вопрос, нельзя ли переодеться в свое, мне ответили отказом; тем не менее, на ночь разрешили взять пижаму.

Когда я оделся, меня проводили в скромно обставленный зал, в котором было полно мужчин самых разных рас примерно в равных пропорциях. Они сидели на скамейках, ели, курили и разговаривали.

Мне показали окошко, где выдают еду. Я взял миску, перекусил, но не наелся. Впрочем, оказалось, что, если хочется, можно попросить добавки. Еще в том же окошке выдавали сигареты. Я взял одну пачку.

Интересно, как там Изобель и Салли, какой прием их ждал. Наверное, примерно такой же. Оставалось надеяться, что мы сможем повидаться перед сном.

Через пару часов нам велели расходиться. Всех развели по домикам, где стояли жесткие узкие койки с одним одеялом и без подушек. Изобель и Салли я так и не увидел.

Утром я разыскал домик, где они ночевали, и нам удалось провести вместе целый час. Они поведали, как плохо с ними обращались в женском общежитии, как не давали спать.

По радио в это время сообщили, что правительство пришло к соглашению с предводителями африммских боевиков, а значит, буквально на днях ситуация в стране нормализуется.

Услышав это, мы твердо решили возвращаться домой. Мы ведь только и желали, чтобы жизнь вернулась в прежнее русло, и Салли, поняв, что все взаправду, расплакалась от радости. Само сообщение, конечно, немного настораживало: дела наверняка обстоят не так радужно, как рассказывают. Впрочем, главное было попасть домой. Мы договорились: приедем, поглядим что да как, и, в случае чего, отправимся в Бристоль или даже вернемся сюда, в лагерь.

После множества препон и проволочек нам все-таки удалось встретиться с главным представителем ООН в лагере и потребовать у него разрешения уехать. Он не хотел нас отпускать: по его словам, слишком многие сейчас пытались вернуться домой. Не стоит верить всему, что говорит правительство, сказал он, и текущая обстановка куда запутаннее, чем кажется на первый взгляд. В общем, он советовал нам остаться, мы же убеждали его, что считаем свой дом безопасным местом. Наконец, чиновник предупредил нас: лагерь почти переполнен, и если мы сейчас уедем, то, вернувшись, уже не получим места.

Мы забрали машину, вещи и покинули лагерь. В наших чемоданах явно порылись, но все было на месте.

Во время второй высадки африммов я был на научной конференции в Харрогейте. Доклады в памяти практически не отложились, так как тема меня интересовала мало. Представлять наш факультет я вызвался для того, чтобы отвлечься от домашних неурядиц. В моих отношениях с Изобель наступила очередная черная полоса. В общем, помню только, что организована конференция была хорошо, и все шло точно по программе.

Дважды за обедом мне случалось сидеть за одним столиком с молодой преподавательницей гуманитарного факультета Университета Восточной Англии. Завязалось общение. Девушку звали Александра.

На второй день к нам подошел какой-то человек: как выяснилось, мой студенческий знакомец. Поздоровавшись, он подсел за наш столик. Я помнил его смутно, да и не особо-то мы дружили, так что встреча меня не сказать чтобы обрадовала. Впрочем, нашлось о чем поболтать. А вот Александра чуть ли не сразу забрала тарелку, поднос и пересела.

Остаток дня я то и дело думал о ней, гадая, не обиделась ли она на меня за что-то. Или, может, ей не хотелось общаться с тем мужчиной? Я попытался ее разыскать, но безуспешно. На ужине она тоже не появилась – видимо, решила уехать пораньше.

После ужина основная компания пошла в бар, а мне вдруг захотелось побыть одному. Я побродил по центру городка, а затем вернулся в гостиницу.

Позднее, когда я уже сидел на кровати, бесцельно глядя на экран телевизора, ко мне в номер постучали. Я открыл и увидел Александру. В руке она держала початую бутылку скотча. Мы выпили, и она рассказала мне кое-что об отношениях, связывавших ее с тем парнем, который подсел к нам за обедом. Общаться с ней было легко и приятно.

А затем мы занялись любовью. Александра провела у меня в номере всю ночь.

На следующий день конференция завершилась. Кроме небольшого пленарного закрытия, никаких официальных мероприятий не планировалось. Мы с Александрой завтракали вместе. Я понимал, что, скорее всего, больше ее не увижу, поскольку никаких планов на будущее никто из нас не предлагал. На среднем пальце левой руки у нее было золотое кольцо. Я уже стыдился всей этой истории, но ничего не мог с собой поделать: Александра мне правда очень понравилась. Именно тогда, за завтраком, по радио рассказали про вторую высадку африммов в устье Темзы, у Грейвзенда. Несколько минут мы обсуждали, какие неизбежные потрясения нас всех ждут.

Мы провели наедине еще полчаса, гуляя по скверу вокруг гостиницы. Это было чем-то вроде антракта, после которого мы попрощались, и каждый вернулся к своей жизни.

Совещание с Рафиком вышло сумбурным, и в итоге за припасами я отправился в одиночку. Решение послать нас на поиски чего-нибудь полезного для группы было импульсивным, нелогичным и еще раз подтверждало, что никакого четкого плана у Рафика нет. Моя задача звучала столь же абстрактно, как и его указания. Когда Рафик выходил из себя, речь у него становилась путаной и непоследовательной. Насколько я понял, он считал, что нам следует обзавестись каким-нибудь оружием для самообороны, но у меня не было ни малейшего представления, с чего начать поиски. Кроме того, брошенный городок, в который он меня направил, находился на оккупированной африммами части побережья, и от этого я чувствовал себя тревожно. Партизанская армия быстро разрасталась, и хотя в дневное время бойцы почти не высовывались, меня все равно преследовало ощущение, будто за мной кто-то незримо следит.

Я вышел к магазинчикам, выстроившимся в ряд вдоль дороги, примыкающей к галечному пляжу. Все они были неоднократно разграблены и представляли собой жалкие развалины с пустыми стеллажами. Только в одном я обнаружил бытовой стеклорез, по какой-то случайности не доставшийся мародерам. В отсутствие чего-то еще сколько-нибудь ценного пришлось взять его.

Потом я спустился к воде.

На берегу, обустроив лагерь из ветхих домиков и палаток, обитала группа белых беженцев. Я попытался подойти ближе и даже приветливо помахал им, но они закричали, чтобы я убирался. Пришлось уходить на запад по заброшенной набережной, пока лагерь не скрылся из виду.

Я вышел к длинной веренице бунгало, которые, судя по роскошному внешнему убранству, раньше снимали зажиточные пенсионеры. Интересно, почему беженцы не поселились здесь? Может, эти дома зачем-то нужны африканцам? Почти все бунгало стояли открытыми – заходи кто хочет. Я шел мимо и заглядывал внутрь. Еды там не было, мебель по большей части стояла на месте, хотя прочие предметы обстановки, вроде простыней и одеял, давно растащили.

Обойдя больше половины домов, я наткнулся на пустое, наглухо запертое бунгало. Любопытство толкнуло меня разбить окно и влезть в дом. В дальней комнате я заметил, что одна половица отличается от остальных. Я поддел ее ножом.

Под полом стоял ящик, доверху набитый пустыми бутылками. Каждая была подточена напильником, что делало их более хрупкими. Там же лежала стопка белья, аккуратно разрезанного на квадратные куски. В соседней комнате, тоже под полом, обнаружились десять пятигаллонных металлических канистр с бензином.