Может, все началось с того «неввозного» дежурства в среду, когда они с Н. дежурили вдвоем. По средам больница не работала по скорой, больные не поступали, а оставленные под наблюдение на отделениях в тот день в операциях не нуждались, и уже в первом часу ночи они могли с чистой совестью отправиться в комнату отдыха, спать. Они легли в койки, намереваясь еще почитать перед сном, но так и не притронулись к своим книгам. Он не помнит почему попросил ее рассказать о себе, о том, кто ее родители, как познакомились, откуда родом и она стала рассказывать о своей семье, охотно, словно старясь угодить ему, и оказалось, что родословные у них во многом схожи. И у него, и у Н. мамы были учительницами, обе преподавали русский язык в средней школе. Отцы воевали, у Н. – танкистом, он не был профессиональным военным как у него, и после войны избрал штатское поприще. До недавнего ухода на пенсию возглавлял крупное фармацевтическое производство. Также как и у него в семье, более благородная, дворянская кровь, наблюдалась по материнской линии, отцы же происходили из крестьян. Девичья фамилия мамы – Добрина. А родители познакомились в Конуше, поселке Архангелськой области, куда в тридцатые годы было отправлено в ссылку раскулаченное семейство деда – папиного отца, и в это же время там оказались Добрины, приехавшие в Конуши в поисках работы. Родители тогда были еще детьми, вместе учились в тамошней школе, а поженились уже после войны…

Он слушал с интересом. Сейчас, вспоминая ту ночь , ему пришла в голову мысль, что ведь никого другого он не стал бы слушать, вздумай кто-нибудь так подробно рассказывать о своей семье, да и сам он никогда никого не стал бы расспрашивать. Ни одну из своих сотрудниц он не мог представить на ее месте в этой роли, даже Ридовну. Это было бы настолько неестественным, неуместным, фальшивым…Это выпадало из его кодекса общения с коллегами на работе.

Она рассказывала, . полусидя в постели, накрытая одеялом, так что была видна только курчавая голова и верх светло– бежевой , шелковой блузки; на дежурствах она всегда спала не раздеваясь. Лампа на тумбочке освещала ее сбоку, и он, слушая ее рассказ и разглядывая ее, вот так присевшую в постели, наверное впервые отметил, что она на самом деле прелестна – лицо без всяких оттенков смазливости, прямой высокий лоб, очень ясный взгляд карих глаз и совершенно дивные, густые каштановые кудри. Раньше он считал, что ее несколько портит крупный нос и заметные скулы, но сейчас они казались ему очень естественными, придающими особенную изюминку ее лицу, сбросившему грубовато-ироничную, дневную маску и ставшему покоряюще женственным и юным от сентиментальных воспоминаний. В том, как она рассказывала ему о своей семье, он чувствовал какое-то едва уловимое, восторженное волнение и ему это нравилось. Он никогда не разделял мнения, что женская красота и ум несовместимы, наоборот, считал, что ум определяет все, в том числе и красоту, а он уже тогда понимал, что, как женщина, она умнее всех. «Ведь она -прелесть, – думал он. – Куда только мужики смотрят?» Но и сам он тогда не думал о ней, как о женщине, он любовался ею, но не желал, ему это и в голову не приходило. Он с удовольствием слушал ее и ему впервые за многие годы было уютно в этой комнате для ночного отдыха дежурных врачей, где стояли шесть коек, четыре из которых сейчас пустовали.

Через пару дней, снова придя утром на работу, они встретились в ординаторской приемного покоя. Переодевшись в халат с короткими рукавами, она стала причесываться перед зеркалом, он смотрел, смотрел на это и, встав за ее спиной, спросил

– Вы не соскучились без меня за прошедшее время?

– Нет, – она ,конечно, не ожидала от него такого вопроса , и массажная щетка в ее руке забегала медленнее.

– А я соскучился.

– Да? Ну, тогда и я тоже, – не оборачиваясь, она смотрела на него через зеркало, стараясь внешне оставаться равнодушной и не придавать значения словам.

– Берегитесь, Штирлиц, маленькая ложь рождает большое недоверие, – топорно пошутил он. – Больных еще нет, так что можно ставить чай.

– А что вы сегодня принесли? Чем порадуете девушек? – лукаво спросила она, облегченно возвращаясь к прежней манере общения.

– Не обижу. А лично для вас лимон. А чем будете угощать вы – традиционными сосисками из «Мариинки»?

Вошедшая в ординаторскую Ридовна, тут же включилась в обсуждение меню предстоящего чаепития…

… А вскоре его призвали на сборы офицеров запаса от военкомата, на две недели. Со сборов он вернулся отдохнувший и нахальный, и на правах огрубелого в казармах вояки, расположенного смотреть на вещи просто и без условностей, при встрече чмокнул ее, сидевшую за столом в ординаторской и заполнявшую историю болезни, в нежную полоску шеи ниже каштановых кудрей на затылке. Но в ответ ему досталась только улыбка.

С него потребовали отчета о проведенной в армии работе по выявлению потенциальных женихов среди офицеров запаса, но ничем порадовать он не мог – кандидатуры были пьющими, разведенными и выплачивающими алименты, а вообще ребята, что надо. «Ну, и как же вы не взяли адреса! Посылай вас… Где же их взять, неразведенных? Мужчины – это такая редкость» – посыпались на его голову упреки. Особенное восхищение у дам по его рассказам вызывал Валера Пузанов, у которого «братан над Оршей летает на «Бэкфайере». Ридовна забила его за собой, а Н. достался горький пьяница, толстяк по кличке «адмирал», работавший по снабжению…

Время шло , и безотчетно он все больше и больше привязывался к ней. В начале апреля он позвонил ей домой, чего никогда не делал раньше, не зная твердо, нужно ли ему это на самом деле. В последние дни он практически безвылазно сидел дома, печатая на машинке текст диссертации, и, конечно же, ему осточертело это занятие, и он решил, что хорошо бы сделать перерыв. Ему хотелось побыть с ней где-нибудь вне больницы, на улице, в кафе, все равно, но так просто признаться в этом ей он не рискнул и , не придумав ничего лучше, предложил пойти в Публичную библиотеку…

«Женщина вы семьей не обремененная, свободного времени полно и не пора ли вам наукой заняться – кровотечения из острых язв у инфарктных больных – чем ни тема? Покажу каталоги, картотеки, научу к пользоваться Index Medicus, и, чтоб через месяц обзор литературы был готов». В трубке слышались оживленные голоса домашних или, может быть, гостей, кажется что-то подгорало на кухне, и с ней советовались, как поступить. Его кольнул этот шумовой фон квартиры, звучащий рядом с ее голосом, на мгновение он испытал что-то похожее на зависть или ревность к тем людям, что сейчас ее окружали. Она сказала, что у нее нет читательского билета, и они договорились встретятся завтра в фотоателье на Старо-Невском, чтоб сделать необходимую для билета фотографию. Знакомый голос был, как всегда весел и энергичен , и вежлив для него, и все-таки ему показалось, что она вовсе не рада его звонку, что он навязывается и своим предложением только отвлекает ее от каких-то более интересных и важных дел, а отказать ему ей неудобно.

На следующий день , в условленное время, он сидел в подвальчике фотоателье в ожидании ее прихода, не понимая почему так волнуется.

Она немного опоздала, пришла заторможенная, скованная и минут пять им не о чем было говорить. (Потом, много позже, она признается , что полчаса сидела в кафетерии напротив, глотая тезепам). …Но очень скоро они оба освоились в этом новом для них существовании, где пока еще ничего не было сказано, но где уже не было просто двух коллег по работе, а были мужчина и женщина. Она, наверное, поняла это раньше и лучше, чем он.

Он снял с нее пальто, и она, оставшись в стареньком, опрятно сохраненном, голубом свитере стала причесываться перед зеркалом, как тогда в ординаторской, но теперь, наблюдая за ней, он увидел, как гордо она это делает, словно отбрасывая страхи и сомнения. Он подошел к ней вплотную и, стоя за спиной, отряхнул с плеч…

– Перхоть?