Варяги воевали за золото и земли. Добычу он им обещал, землю нет.
Два года скитальческой жизни закалили Владимира, и он, налившись силой, почувствовал нетерпение.
– Новгородские снега… соскучился я по ним.
Снег… словно ступаешь по облаку, а оно поскрипывает. Кругом все белое, чистое. И светлое. Так представлял он себе обиталище богов, наполненное вечным светом.
Однажды утром они неожиданно появились в новгородской гавани. Олаф с двумя галерами, полными воинов, и у той, что поменьше, и у большой нос украшали вырезанные из дерева позолоченные змеи, а над галерой Владимира, с бортами красного цвета, развевался вымпел с трезубцем.
Когда у варяга рождается сын, он вынимает из ножен меч и бросает его на пол в подарок новорожденному со словами:
– Сын мой, ничего тебе не оставлю, все, что тебе нужно, добудешь себе сам, своим острым мечом!
Хотя Святослав не соблюдал такой обычай при рождении своих сыновей, Владимиру была уготована именно эта судьба. Он унаследовал меч, а княжество должен был добыть себе сам, мечом.
Старинные законы требовали от него и отомстить за кровь брата Олега.
Князь Полоцкий был нужен ему в союзники. Рогволд спокойно правил Полоцком, городом на северном берегу Западной Двины, ему не хотелось вмешиваться в столкновение между Святославовичами, но он оказался у них на пути.
Владимир, приобретя поддержку варягов и боевой опыт, стал настолько силен, что мог теперь не просить, а брать то, что захочет. Высокие, широкоплечие, с загорелыми лицами, всегда готовые к бою, варяги играючи орудовали мечами и умели превратить в оружие даже свои большие щиты… Атакуя, они подчистую выкашивали перед собой все. За ними, считая это делом чести и источником военной добычи, пойдут и новгородцы, и чудь, и кривичи.
Страстная природа жены, которую он оставил во дворце, помешала ей терпеливо дожидаться мужа, не зная, когда он вернется и вернется ли вообще. Через семь месяцев после того, как он покинул дом, она уплыла с греческим купцом, околдованная взглядом его темных, бездонных глаз. Сына оставила на попечение кормилицы, при дворе отца, где у него ни в чем не будет нужды. И понадеялась, что в таком случае хозяин не станет ее искать, когда вернется, если вернется.
Если бы ему не сообщили об этом сразу после возвращения, он бы и не заметил. Она для него ничем не отличалась от других женщин, разве тем, что была объявлена его женой. Он помнил лишь, что она вплетала в волосы душистые травы, смеясь, щурила глаза, а еще сзади на левой ноге у нее был шрам – в детстве петух клюнул.
Его спросили, не поискать ли ее, не вернуть ли. Он только улыбнулся и махнул рукой. Важно, что оставила сына, слишком много у него забот, чтобы заниматься еще и этим.
Те же, кто женил его на Олаве, решили, что в его положении следовало бы завести новую жену да и княжеского тестя, и он согласился. К тому же слышал, что та, о которой говорил ему дядя, была обещана Ярополку!
Что до Ярополка, то он уже был готов послать ему комок глины с оттиском трезубца и объявлением войны. Приходилось, под давлением воевод и бояр, идти на него войной. Вся дружина всколыхнулась, возмутилась против власти Ярополка, который забрал у Олега древлянские земли, а княжеские права Владимира ограничил наместниками.
Все требовали от него похода на Киев.
Целыми днями сидел он в одиночестве, нахмурив брови и закусив нижнюю губу.
Дворовые, слуги, невольники – все в те дни прятались от княжьего гнева. Добрыня понимал, что с ним, ведь он сам все и заварил, послав доверенных людей просить княжну полоцкую в жены Владимиру, теперь даже он отошел в тень, выжидая, когда созреет то, что проросло после ее ответа и, насколько он мог оценить, разрасталось буйно, как бурьян.
Каждое создание, и каждая травинка, и пылинка, и гора огромная, все имеет причину своего существования. И каждое слово. Особенно слово. Ибо в начале было слово.
В надежде, что Владимира это рассеет, привели к нему Вячеслава, перворожденного его сына. Мальчик, светловолосый, с почти белым хохолком волос на темени, ростом едва достигал столешницы. Сжавшись в комок, чтобы не заплакать, он отскочил в сторону, когда его отец, погруженный в мысли и охваченный яростью, в бешенстве ударил кулаком по твердому дубовому дереву. Крепко сбитый стол и не скрипнул, а князь взмахом руки смел все, что на нем стояло. Кормилице указал на дверь, и она выскользнула вместе с ребенком…
Если бы Вячеслав не подал голоса, он бы совершенно забыл об их присутствии. Даже сын-первенец не мог смягчить остроту обиды и смыть горечь с души.
Да, он был князем, но все равно оставался незаконнорожденным! Сыном служанки, так сказала она. Ярополк был бы для нее хорошим выбором, но снимать сапоги сыну служанки! Такого никогда не будет! Рабское отродье! О гордая княжна Роня, дочь князя Рогволда.
Прошлой ночью, во сне, он видел издевательскую улыбку на прекрасном женском лице с надменно поднятым подбородком. Блеснули немного выдающиеся вперед клыки, и улыбка превратилась в хохот, который подхватили все его придворные, в том числе и та рабыня, которая всегда так податливо к нему прижималась, принимая его ласки, и которая теперь держалась с ним как пришибленная и все больше жалась по углам. Ишь, хвост поджала, словно ей было известно, что та, другая, смеялась над ним во сне. Сучки! Обе!
– Значит, за Ярополка, сына княжьего, в шелка пеленатого, пошла бы! Ничего у тебя не выйдет!
Она еще увидит, утешал он себя мстительными мыслями, каков он, князь Владимир, которого мать родила на сеновале, а не в опочивальне, как и следовало бы, потому что хоть и была Малуша ключницей, но отцом его был князь!
Тех самых наместников, которых Ярополк поставил в Новгороде от своего имени, он послал к брату гонцами, вручив им комок глины с оттиснутым на нем трезубцем Рюриков.
– Передайте моему брату, я иду на него!
На заре главный жрец Перуна, Блуд, принес жертву. Но не на жертвеннике у ног идола, как делал это обычно. Живые и животворные, богоподобные жертвы он приносил не под выкрики трепещущей от ужаса толпы, не в присутствии множества людей, а только перед оком бога, которому эти жертвы и предназначались, с тем, чтобы они попали к нему чистыми, незапятнанными.
Жрец шел, слегка сгорбившись и опустив голову, умышленно пряча глаза. Зрелые годы и сан служителя культа не мешали ему как и в молодости выглядеть настоящим воином. Да, не всегда был он жрецом, он воевал до тех пор, пока после тяжелой лихорадки, которая чуть не унесла его жизнь, боги обратили его, сделав своим посредником.
Он готовился вместе с князем идти на Киев. Вернее, он должен был прибыть туда первым и явиться Ярополку под видом перебежчика, войти к нему в доверие и воспользоваться всем возможным, по обстоятельствам, без ограничений. Правда, говоря это, князь имел в виду одно, а Блуд – другое.
В руке он держал посох, на который опирался при ходьбе. Узловатый и толстый, этот посох больше походил на дубину и придавал его внешности дополнительную силу. Куда бы он ни направлялся, рядом никого не было. Его сторонились. Боги через его слова сообщали свою волю. Ему было достаточно на кого-либо показать посохом, слова были излишни.
Когда появлялась какая-нибудь болезнь, не было нужды звать его, сам приходил. В заляпанной воском суме из грубого сукна, первоначальный цвет которой было невозможно определить, носил он с собой разные травы и порошки, состав которых знал лишь он один, а действие почувствовали на себе многие. Он внушал ужас даже тем, кому приходил на помощь.
Уже давно недовольно поглядывал он правым глазом, который пощадило бельмо, на мятежного Мстислава – тот не только жестче всех других бился на Волховском мосту и умел навязывать свои замыслы, но и, давая советы князю, начал вмешиваться в дела жреца. Губы его всегда были сложены в вызывающую нечестивую улыбку!
Хорошо бы послать его к предкам, пусть воду мутит там, у них, если они ему позволят!
На этот раз, сопровождаемый помощниками, которые и сами его боялись, он вел в лес одного раба с настолько красивым и белым лицом, словно его купали в молоке, с таким прекрасно изваянным телом, что оно было достойно принадлежать богу! Он сам, лично, купил его на рынке, руководствуясь только одному ему известными и видными приметами. Боги точно знали, чего и кого они хотят. Его делом было только осуществить их желание. Днем раньше в гавани причалила варяжская ладья, полная невольников, так что он смог выбирать жертву тщательно, прикасаясь к ней, разглядывая ее, наслаждаясь.
