В нём нет ничего необыкновенного: простой парень из Чикаго, всего на три года старше самой Минди, смотрит с фотографии строго. И от этого самого взгляда можно сжаться в комочек, если не смотреть одновременно на резко очерченные губы, с чуть приподнятыми уголками. Легкая улыбка, небольшой беспорядок в светло-русых прядях. Минди не раз ловила себя на мысли, что, наверное, это чертовски приятно — пропустить их, как июльские колосья, сквозь пальцы. И тепло летнее, наверняка, останется тогда в её ладонях.
— Минди, — раздаётся откуда-то из темноты. И честное слово, этот тихий голос кажется ей в тишине громче удара церковного колокола. Ей не нужно оборачиваться, чтобы узнать его.
— Марк?
И это странно видеть друг друга впервые, знать имена, привычки и даже то, что шпинат он ненавидит гораздо сильнее картошки. Странно и логично, что эти километры после долгого, сильного притяжения превратились в ничто, хотя Минди могла поклясться, что чувствует, как от электрического напряжения в воздухе волосы шевелятся на её затылке.
— Почему ты от меня скрываешься? — Марк умеет задавать прямые вопросы. А она не умеет врать. Только отворачиваться и уходить. И единственное, о чём теперь жалеет Минди, так об отсутствии под рукой клавиши «Выйти». Как во времена общения онлайн на расстоянии многих миллионов километров.
Но у рук Марка планы другие. И реакция совершенно точно быстрее. Ведь пока Минди решае-тся, он решае-т, и теперь тонкие пальцы переплетены с сильными, мужскими, и она снова не способна думать ни о чём, кроме того, что за вечер уничтожила весь маникюр и теперь вынуждена как-то отвлекать взгляд Марка от облупившегося с ногтей тёмного лака.
Идей нет никаких, а импровизирует Минди из рук вон плохо. А потому, привлекая Марка к себе, она успевает сказать: «Привет, Марк, я помню, что обещала обнять тебя, когда ты вернёшься».
— Помню, я тогда спросил: «Ты обнимешь меня, если я выживу?» А ты ответила: «Сначала выживи».
…
У Марка тонкий и длинный лососевого цвета шрам, тянущийся от подбородка к мочке уха. Минди хорошо ощущает его рельеф под подушечками пальцев, а ещё она думает, что Марк гораздо выше, чем ей показалось в начале. Во всяком случае, её собственный лоб уютно упирается аккурат в его подбородок, и это с учётом каблуков.
А ещё она ловит себя на почти преступной мысли, что было бы интересно коснуться губами его шеи. У самого основания. Но он обнимает её так целомудренно, что Минди макушкой чувствует его глубокое, ровное дыхание.
Нет, этот человек положительно разучился волноваться. И это просто возмутительно!
— У тебя сердце колотится, — улыбается Марк, а она чувствует, что ещё немного, и эта предательская мышца и вовсе разорвётся в клочья. — Может быть, прогуляемся?
— Тебя потеряют журналисты.
— Я объясню им, что пришлось срочно покинуть планету вновь.
И Минди с ужасом понимает, что у неё нет причин отказать. Ни одной. Хотя, если честно, то совсем не досадуя.
Никогда раньше она не желала заблудиться по дороге домой так страстно, не задумывалась, что было бы здорово, если погибнет время. Остановится совсем: замолчит, застынет каменным изваянием и будет наблюдать, как Марк совершенно не хочет отпускать её, Минди, руку. И впервые за всю свою жизнь она не задумывается, что её ладонь влажная и холодная, а пальцы начинают дрожать каждый раз, когда он останавливается, чтобы заглянуть в её глаза.
Она, черт возьми, не уверена, что вообще слышит, о чём рассказывает ей Марк Уотни.
Они гуляют почти до рассвета, и на вопросы Марка: «не хочешь ли ты выспаться», «не замёрзла ли» — Минди отвечает: «Всё в порядке, мне очень хорошо».
Но время подвести черту всё же приходит, и эта граница — порог её собственного дома, который Марк не может переступить.
— До завтра? — слышится во влажном, утреннем воздухе чуть хрипловатый голос.
— А почему не до сегодня? — улыбается Минди и чуть тянет его за руку.
Чтобы удивиться, что от него всё ещё пахнет одеколоном, а губы его мягкие и приятные на вкус. Чуть сладковатые от ириски, которой она угостила его несколько минут назад.
Минди думает, что многое знает о затмениях. Она не раз видела такое явление вне Земли, а теперь наблюдает в глазах Марка: почти серую в полутьме радужку схватывает диск зрачка, делая глаза почти черными. Но ей не страшно, она говорит уверенно:
— Я хотела бы… если ты, конечно, хочешь… Ты… останешься со мной?
Его тихое «навсегда» звучит утвердительно.
И вместо ответа минуты невообразимо томительных прикосновений. Кажется, Марк Уотни на своём Марсе играл в покер с Вечностью и получил кредит времени.
А она должна достойно проиграть.
…
Спальня Минди с узкой, девичьей кроватью встречает двоих уютом полумрака, разрушаемого лишь узкой полосой света от луны, проникающего сквозь приоткрытые шторы. Она шагает в него и уже совсем не стесняется скромного белья и тощих коленок. Особенно, когда Марк шепчет в одно слово: «если-бы-ты-знала…»
Но она не хочет знать. Ничего. Сейчас. Возможно, несколько позже. А сейчас желает только сильные пальцы, до приятной боли сжимающие её бёдра, жаркие губы, которые, она готова поклясться, оставляют вполне материальные следы в местах прикосновений.
Раннее утро не обретает красок и материи, когда Марк увлекает её за собой в душ и там, под тёплыми струями, продолжает ласкать так, что Минди не понимает, следует ли ей сгореть от стыда или счастья.
— Ты куда-то уходишь? — спрашивает она и понимает, что голос предательски дрожит.
— Не дальше твоей спальни, — отвечает Марк, и Минди чувствует, как кончик его языка утопает в уголке её губ. И это, признаться, отличный десерт после такой ночи.
Они засыпают ближе к обеду, когда, наконец, ленивое солнце выбирается из-под плотных туч-одеял и расправляет свои лучи. Мир действительно обретает краски. Такие, что Минди, потревоженная ярким светом, открывает глаза и долго не может понять, что же всё-таки произошло.
Она обводит взглядом знакомую комнату, слышит рядом тихое дыхание и хочет разбудить его, чтобы показать… но вовремя понимает, что теперь так будет всегда, и Марк всё увидит сам, когда проснётся…
Она пододвигается ближе к нему и чувствует, как рука Марка обвивает её талию. Она обязательно расскажет Марку обо всём. Несколько часов спустя.
